Неточные совпадения
— Что касается меня, — продолжал директор, — я
не нашел ничего
против предложения его превосходительства и в принципе совершенно соглашаюсь с ним. Остается только узнать на этот счет решение самого Феликса Мартыныча, и если Феликс Мартыныч согласен, то…
— Я ничего
не знаю; это касается администрации; можете к ней адресоваться, — настойчиво прервал директор Устинова. — Администрация во вчерашнем происшествии имеет налицо достаточно красноречивый факт,
против которого я
не нахожу возможности спорить, и если заговорил об этом, то для того только, чтобы передать Феликсу Мартынычу решение, до него лично касающееся. Засим дебаты об этом предмете я считаю оконченными и предлагаю перейти к главному нашему вопросу.
— Ну, в восемь так в восемь, я ничего
не имею
против.
Устинов
не нашел возражений
против этого чувства, и старик вместе с ним вышел из дому. Один пошел на службу, другой к Ардальону Полоярову.
— А потому, что за такие пассажики нельзя никого уважать, да и
не за что!.. Разве ты можешь уважать человека, изменяющего своим принципам, идущего
против убеждения? Ну, стало быть, и меня
не уважаешь!
И
не нашлось человека, который бы поднял голос
против этого!
— Вы
не задумались сделать вызов на объяснение тому глупцу, который оказался трусом! вы один, почти
против всех,
не задумались смело высказать ваше мнение в защиту этих аристократов.
— Э, батенька, я ни с кем церемонных-то знакомств
не имею! — махнул рукой Ардальон. — Я ведь человек прямой! Мы ведь с вами никаких столкновений
не имели — так чего же нам?! А что если я тогда был секундантом у Подвиляньского, так это что же? Дело прошлое! А я, собственно, ни
против вас, ни
против Устинова ничего
не имею, да и все это, знаете, в сущности-то, одна только ерунда! Ей-Богу, ерунда! Порядочным людям из-за такого вздора расходиться нечего! Все это се sont des пустяки! Дайте-ка мне папиросочку.
Комментариев я никаких
не делаю, но скажу, что предложение это, пущенное на голоса, отвергнуто большинством одного только голоса, и то лишь из приличия, поданного председателем,
против Подвиляньского.
Пять, шесть олигархов, тиранов, подлых, крадущих, отравляющих рабов, желающих быть господами; они теперь выворачивают только тулупы, чтобы пугать нас, как малых детей, и чтоб еще более уподобиться своей братии — зверям, но бояться их нечего, стоит только пикнуть, что мы
не боимся; потом
против нас несколько тысяч штыков, которых
не смеют направить
против нас.
Ему сказали, что начальство поступило бы еще лучше, если бы вовсе
не призывало войска
против безоружных людей, тогда, как теперь, вероятно, отсутствующему Государю дали знать в Ливадию, что студенты бунтуют, выставили их бунтовщиками и потому-де вынуждены были употребить военную силу.
А между тем в городе толковали, что несколько гвардейских полков заявляют сильное движение в пользу студентов и положительно отказываются идти, если их пошлют
против них; что студентов и многих других лиц то и дело арестовывают, хватают и забирают где ни попало и как ни попало, и днем, и ночью, и дома, и в гостях, и на улице, что министр
не принял университетской депутации с адресом.
— Да, иногда, — согласился бравый поручик, — но отнюдь
не в гражданской службе. В военной иное дело. Чем больше будет у нас развитых, образованных офицеров, тем успешнее пойдет пропаганда: солдаты, во-первых,
не пойдут тогда
против крестьян, когда те подымутся всею землею; во-вторых, образованные офицеры
не помешают освободиться и Польше. Разовьете вы как следует пропаганду между офицерами — вы облегчите революцию и вызовете ее гораздо скорее. Образованный офицер
не пойдет
против поляков.
— Стоять
против штыков и пуль вовсе
не так страшно, как кажется, — добавила она после короткого молчания; — вот все, что могу сказать я вам, и говорю по собственному опыту.
Снова наступило молчание. Оба стояли один
против другого,
не глядя друг на друга.
Но когда уязвленная гордость, самолюбие и пренебреженная любовь болезненно напоминали ей, что ведь это она, она сама оставлена и забыта, что все это сделано для какой-то другой — в душе ее закипало и ревнивое чувство злобы
против Хвалынцева, и эгоистическое умаление того самого поступка, который за минуту ей нравился и, может, продолжал бы нравиться, если бы Хвалынцев был для нее посторонним, чужим человеком, если б она любила
не его или никого
не любила.
Самолюбие щемило, обиженная любовь
не засыпала и
против воли бродила в ее сердце — надо было убаюкать, уходить, задушить в себе и то, и другое — и вот, плодом этого «надо» у нее и являлось сомнение в Хвалынцеве, в его надежности.
Малгоржан-Казаладзе принадлежал к расе «восточных человеков» армянского происхождения и немного подходил к тому достолюбезному типу, который известен под именем отвратительных красавцев. Впрочем, Малгоржан и сам, по общей слабости своих соотчичей, думал о себе, что он «молодца и красавица» и что поэтому ни одна женщина
против его красоты устоять
не может.
— Что это вы за ерундищу читали? — спросил Казаладзе задорным тоном пренебрежительной иронии, которая относилась, по-видимому,
не к Бейгушу, а к стихам, хотя в душе-то у Малгоржана кипела злоба
против самого Бейгуша.
Или если, например, гость пришел к Малгоржану, а Полояров или Лидинька за что-нибудь
против этого гостя зубы точили, то опять же, нимало
не стесняясь, приступали к нему с объяснением и начинали зуб за зуб считаться, а то и до формальной ругани доходило, и Малгоржан
не находил уместным вступаться за своего гостя: «пущай его сам, мол, как знает, так и ведается!» Вообще же такое нестеснительное отношение к посетителям коммуны образовалось из этого принципа, что весь мир разделяется на «мы » и «подлецы »; то, что
не мы, то подлецы да пошляки, и обратно.
— Господин Полояров-с. Они все в Воспитательный желали, а ей этого ни за что
не хотелось. В первый-то раз как приехали они брать его, так она, и Боже мой, как
против этого! Вырвала ребенка и
не отдала… И вот от этого потрясенья-то больше и случилось… как видите.
Полояров растерялся. Он понял, что, необдуманно увлекшись пререканием с Устиновым, попал теперь в силки, что даже и юридически, пожалуй, ничего
не поделаешь
против совокупности столь многоразличных доказательств, между которыми и его письмо, и его обещание жениться, и участие, какое принимал в родильнице, и наконец эти свидетели.
И как мы были лакомы тогда до всяческих протестов, в которых, однако, выступали на борьбу
не мысли,
не идеи
против идей, а по преимуществу чванство нравственным достоинством
против мнимой нравственной низости.
Мы обязаны это делать потому, что всякий, кто
не за нас, — тот
против нас и может повредить успеху нашего великого дела».
«При чтении статьи г. Павлов дозволил себе выражения и возгласы,
не находившиеся в статье, пропущенной цензурою, и клонившиеся к возбуждению неудовольствия
против правительства. Вследствие сего, статскому советнику Платону Павлову запрещено чтение публичных лекций и сделано распоряжение о высылке его на жительство, под надзор полиции, в отдаленный уездный город».
Против более чем двухтысячной толпы, расточительно-щедрой в своем деспотически-злобном опьянении на всяческую хулу, оскорбление и насилие, стоял один человек,
не защищенный ничем, кроме своего личного убеждения, кроме непоколебимого, глубокого сознания долга, права и чести.
Среди двухтысячного стада, которым коноводили несколько завзятых вожаков, бывших, в свою очередь, передовыми баранами в другом, еще большем, громаднейшем стаде, выдвигалась одна только самостоятельная личность,
не захотевшая, во имя правды и науки, подчиниться никакому насилию, — и
против этого одного,
против этого честного права,
против законной свободы личности поднялся слепой и дикий деспотизм массы, самообольщенно мнившей о своем великом либерализме.
Подготовя свою партию, Фрумкин, наконец, явно восстал
против Ардальона. Все в один голос потребовали у него отчетов. Ардальон почувствовал весьма критическое положение. Хотел было, по обыкновению, взять нахальством, —
не удалось, хотел и так и сяк вильнуть в сторону — и тоже
не удалось. Члены настойчиво предъявляли свои требования, Фрумкин кричал более всех и даже грозился предать гласности все поступки Полоярова, если тот
не представит самого точного, вполне удовлетворяющего отчета.
Таким образом, этот развенчиваемый кумир испытывал теперь на себе общую судьбу всевозможных диктаторов: пока
не появлялось соперника — он мог делать все, что угодно, и все ему подчинялись, все молчали, все терпели; но чуть явился соперник в лице Моисея — все разом поднялись и завопили
против Полоярова.
Члены назначили ему вечер, когда он обязан был представить им отчеты. Так как Фрумкин опасался с их стороны охлаждения к делу, думая, что Ардальон успеет подвести под них какую-нибудь такую механику, которая возвратит ему общее их доверие и расположение, то и решился поэтому действовать сгоряча,
не давая ни членам, ни Полоярову сообразиться и одуматься. Впрочем, члены достаточно сильно поднялись
против своего администратора и сами назначили ему следственное заседание на другой же день после восстания.
С остальными бы управился!» Но эти остальные были сильны теперь жидом, а жид ими, и в результате, сколь ни прикидывал и так и сяк Полояров — выходило, что все-таки ничего
против этой соединенной силы
не поделаешь…
— Нет, это
не годится! Это
не подходящее! — порешил Полояров и в мелкие кусочки изорвал начатый донос свой. — Этим я только дам ему же лишние выгодные шансы
против себя самого. А лучше бы что-нибудь другое!.. Но что ж другое?.. Что?
— Мало того, что
не хорошо, пусть будет это даже подлость и преступление! Допускаю; пусть так! — говорил Тадеуш, сдвинув свои брови. — Но подлость
против заклятого, потомственного врага
не есть подлость! Преступление
против москаля
не есть преступление! Это есть законная, святая месть! Это есть подвиг.
— Как видите: цел, здрав и невредим. Да и что ж бы они со мной поделали, если
против меня нет никаких улик и фактов? Мы, батенька, тоже ведь мозгами-то пошевеливаем
не хуже, коли
не получше других, и за себя еще потягаемся-с!
Впрочем, Фрумкину
не для чего уже было восставать
против Ардальона. Во время его ареста практичный Моисей сумел так ловко обделать свои делишки, что за долги коммуны, принятые им на себя, перевел типографию на свое имя, в полную свою собственность, совсем уже забрал в руки юного князя и кончил тем, что в одно прекрасное утро покинул вместе с ним на произвол судьбы коммуну и ее обитателей. Князь переселился к Фрумкину мечтать о скорейшем осуществлении «собственного своего журнала».
«Кто
не с нами, тот
против нас, тот враг наш, а врагов следует истреблять всеми средствами».
То были Моисей Фрумкин и Василий Свитка, нечаянно столкнувшиеся где-то на пожаре. Свитка,
против обыкновения, щеголял теперь
не в чамарке, а в обыкновенном пиджаке.