Неточные совпадения
Вдова тоже приходила к отцу,
хотя он не особенно любил эти посещения. Бедная женщина, в трауре
и с заплаканными глазами, угнетенная
и робкая, приходила к матери, что-то рассказывала ей
и плакала. Бедняге все казалось, что она еще что-то должна растолковать судье; вероятно, это все были ненужные пустяки, на которые отец только отмахивался
и произносил обычную у него в таких случаях фразу...
Эта вера в «книгу
и науку» была вообще заметной
и трогательной чертой в характере отца,
хотя иной раз вела к неожиданным результатам.
У матери вид был испуганный: она боялась за нас (
хотя тогда не так еще верили в «заразу»)
и плакала о чужом горе.
По — видимому, он вызывался усталостью глаз, потому что всегда проносился по дуговой линии, как это бывает с теми сеточками, какие иногда видишь в глазу
и которые тотчас убегают, как бы закатываясь, когда
хочешь разглядеть.
Он говорил с печальным раздумием. Он много
и горячо молился, а жизнь его была испорчена. Но обе эти сентенции внезапно слились в моем уме, как пламя спички с пламенем зажигаемого фитиля. Я понял молитвенное настроение отца: он, значит,
хочет чувствовать перед собой бога
и чувствовать, что говорит именно ему
и что бог его слышит.
И если так просить у бога, то бог не может отказать,
хотя бы человек требовал сдвинуть гору…
Проснувшись, я долго не
хотел верить, что это была не настоящая жизнь
и что настоящая жизнь — вот эта комната с кроватями
и дыханием спящих…
Я опять ходил по двору
и молился, назначая новые места, в самых затененных уголках: под тополем, у садовой калитки, около колодца… Я проходил во все эти углы без малейшего страха,
хотя там было темно
и пусто.
В одно утро пан Уляницкий опять появился на подоконнике с таинственным предметом под полой халата, а затем, подойдя к нашему крыльцу
и как-то особенно всматриваясь в наши лица, он стал уверять, что в сущности он очень, очень любит
и нас,
и своего милого Мамерика, которому даже
хочет сшить новую синюю куртку с медными пуговицами,
и просит, чтобы мы обрадовали его этим известием, если где-нибудь случайно встретим.
Рассказывали у нас на кухне, что Иохим
хотел сам «идти в крепаки», лишь бы ему позволили жениться на любимой девушке, а про Марью говорили, что она с каждым днем «марнiе
и сохне»
и, пожалуй, наложит на себя руки.
Потом подошел Иохим
и как-то робко
и вместе ласково
хотел обнять девушку за талию.
Песня нам нравилась, но объяснила мало. Брат прибавил еще, что царь ходит весь в золоте, ест золотыми ложками с золотых тарелок
и, главное, «все может». Может придти к нам в комнату, взять, что
захочет,
и никто ему ничего не скажет.
И этого мало: он может любого человека сделать генералом
и любому человеку огрубить саблей голову или приказать, чтобы отрубили,
и сейчас огрубят… Потому что царь «имеет право»…
На меня рассказ произвел странное впечатление… Царь
и вдруг — корова… Вечером мы разговаривали об этом происшествии в детской
и гадали о судьбе бедных подчасков
и владельца коровы. Предположение, что им всем отрубили головы, казалось нам довольно правдоподобным. Хорошо ли это, не жестоко ли, справедливо ли — эти вопросы не приходили в голову. Было что-то огромное, промчавшееся, как буря,
и в середине этого царь, который «все может»… Что значит перед этим судьба двух подчасков?
Хотя, конечно, жалко…
Должно быть, в это время уже шли толки об освобождении крестьян. Дядя Петр
и еще один знакомый высказывали однажды сомнение, может ли «сам царь» сделать все, что
захочет, или не может.
Поп радостно прибежал к своей попадье
и, наклонив рога, сказал: «Снимай грошi». Но когда попадья
захотела снять котелок, то оказалось, что он точно прирос к рогам
и не поддавался. «Ну, так разрежь шов
и сними с кожей». Но
и тут, как только попадья стала ножницами резать шов, — пол закричал не своим голосом, что она режет ему жилы. Оказалось, что червонцы прикипели к котлу, котел прирос к рогам, а бычья кожа — к попу…
Кажется, это была первая вполне уже ясная форма, в которой я услышал о предстоящем освобождении крестьян. Тревожное, неуловимое предсказание чудновской мары — «щось буде» — облекалось в определенную идею: царь
хочет отнять у помещиков крестьян
и отпустить на волю…
Выходило бы так, что я, еще ребенок, из сочувствия к моему приятелю, находящемуся в рабстве у пана Уляницкого, всей душою призываю реформу
и молюсь за доброго царя, который
хочет избавить всех купленных мальчиков от злых Уляницких…
На кухне вместо сказок о привидениях по вечерам повторяются рассказы о «золотых грамотах», о том, что мужики не
хотят больше быть панскими, что Кармелюк вернулся из Сибири, вырежет всех панов по селам
и пойдет с мужиками на город.
И вот в этот тихий вечер мне вдруг почуялось, что где-то высоко, в ночном сумраке, над нашим двором, над городом
и дальше, над деревнями
и над всем доступным воображению миром нависла невидимо какая-то огромная ноша
и глухо гремит,
и вздрагивает,
и поворачивается, грозя обрушиться… Кто-то сильный держит ее
и управляет ею
и хочет поставить на место. Удастся ли? Сдержит ли? Подымет ли, поставит?.. Или неведомое «щось буде» с громом обрушится на весь этот известный мне мир?..
Он говорил что-то мне непонятное, о боге, которого не
хочет продать,
и о вере предков.
— Постой, — перебила мать, — теперь послушай меня. Вот около тебя новое платье (около меня действительно лежало новое платье, которое я с вечера бережно разложил на стуле). Если придет кто-нибудь чужой со двора
и захватит… Ты
захочешь отнять?..
— Я не защищаюсь более. Делайте, что
хотите… Мой сын ушел в отряд
и — убит…
При этом он с большой горечью отзывался о своем бывшем отряде: когда он
хотел отступить, они шумно требовали битвы, но когда перед завалами на лесной дороге появились мужики с косами
и казаки, его отряд «накивал конскими хвостами», а его взяли…
И я не делал новых попыток сближения с Кучальским. Как ни было мне горько видеть, что Кучальский ходит один или в кучке новых приятелей, — я крепился,
хотя не мог изгнать из души ноющее
и щемящее ощущение утраты чего-то дорогого, близкого, нужного моему детскому сердцу.
— По — нимаю… — ответил я,
хотя, признаться, в то время понимал мало
и был озадачен. Впрочем, слова «вольного казацького роду» имели какое-то смутно — манящее значение.
Но по тем сечением обычным,
Как секут повсюду дураков,
А таким, какое счел приличным
Николай Иваныч Пирогов.
Я б
хотел, чтоб для меня собрался
Весь педагогический совет
И о том чтоб долго препирался,
Сечь меня за Лютера, иль нет…
В классе поднялся какой-то особенный шум. Сзади кто-то заплакал. Прелин, красный
и как будто смущенный, наклонился над журналом. Мой сосед, голубоглазый, очень приятный мальчик в узком мундирчике, толкнул меня локтем
и спросил просто,
хотя с несколько озабоченным видом...
Последовал обмен мнений.
Хотя поломка деревьев едва ли была предусмотрена пироговской таблицей наказаний, но в новой гимназии только что были произведены посадки,
и порча их считалась большим преступлением. Тем не менее большинство мнений было в мою пользу...
— А! Так ты
хочешь ее поскорее обрадовать… Ну, хорошо, хорошо, это можно… —
И, сделав по ведомости перекличку, он развел оставшихся по классам
и потом сказал: — Ну, что ж. Пойдем, господин Крыштанович. Тетушка дожидается.
— Один… если
захочешь, будем приходить вместе… Тебе не хочется иногда уйти куда-нибудь?.. Так, чтобы все идти, идти…
и не возвращаться…
Хотя на всех этих предметах болтались ярлыки с номерами
и сургучными печатями, но пан Крыжановский обращался с ними довольно свободно: самовар сторож ставил для архивариуса, когда у него являлось желание напиться чаю (что, впрочем, случалось не ежедневно), а с двустволками пан Крыжановский нередко отправлялся на охоту, надевая при этом болотные сапоги
и соединяя, таким образом, для одного употребления вещественные доказательства из различных дел.
Должно быть, это смутное ощущение новой «изнанки» сделало для меня
и этот разговор,
и этот осенний вечер с луной над гладью пруда такими памятными
и значительными,
хотя «мыслей словами» я вспомнить не могу.
И теперь еще,
хотя целые десятилетия отделяют меня от того времени, я по временам вижу себя во сне гимназистом ровенской гимназии…
И мне хочется,
хотя бы в самых общих чертах, определить теперь основные ноты, преобладавшие в этом хоре.
— Ну, положим, что существует,
хотя ты, по обыкновению, его
и переврал. Из деяний апостольских известны многие случаи, что даже от предметов, коими при жизни пользовались святые люди, как-то: главотяжи, убрусцы
и иные тому подобные… Так
и от них происходили чудеса
и исцеления.
— Так учит святая церковь,
и мы должны, как дети, подчинять ее материнскому голосу свои суемудрые толкования,
хотя бы…
Матери опять не
хотят нас пускать ночевать в саду. Бог знает, что у них на уме… Но те, что приходят «на двор» с просьбами, кланяются, целуют руки… А те, что работают у себя на полях, — кажутся такими умелыми
и серьезными, но замкнутыми
и недоступными…
Отца мы застали живым. Когда мы здоровались с ним, он не мог говорить
и только смотрел глазами, в которых виднелись страдание
и нежность. Мне хотелось чем-нибудь выразить ему, как глубоко я люблю его за всю его жизнь
и как чувствую его горе. Поэтому, когда все вышли, я подошел к его постели, взял его руку
и прильнул к ней губами, глядя в его лицо. Губы его зашевелились, он что-то
хотел сказать. Я наклонился к нему
и услышал два слова...
И сел с таким видом, точно сказал новую дерзость. Лицо у Игнатовича посветлело,
хотя краска залила его до самых ушей. Он сказал просто
и свободно...
Как бы то ни было, но даже я, читавший сравнительно много,
хотя беспорядочно
и случайно, знавший уже «Трех мушкетеров», «Графа Монте — Кристо»
и даже «Вечного Жида» Евгения Сю, — Гоголя, Тургенева, Достоевского, Гончарова
и Писемского знал лишь по некоторым, случайно попадавшимся рассказам.
Но я не испугался, не пытался увернуться
и убежать,
хотя мог бы, так как передо мной заранее рисовалась в темноте высокая, точно длинный столб, фигура приближавшегося Степана Яковлевича…
— Эх, Маша, Маша!
И вы туда же!.. Да, во — первых, я вовсе не пьяница; а во — вторых, знаете ли вы, для чего я пью? Посмотрите-ка вон на эту ласточку… Видите, как она смело распоряжается своим маленьким телом, куда
хочет, туда его
и бросит!.. Вон взвилась, вон ударилась книзу, даже взвизгнула от радости, слышите? Так вот я для чего пью, Маша, чтобы испытать те самые ощущения, которые испытывает эта ласточка… Швыряй себя, куда
хочешь, несись, куда вздумается…»
— Вы
хотите, вероятно, сказать, что тут речь идет не о прошлом, а о настоящем? — сказал Авдиев. — Что это современный бурлак
и современный хозяин? У Шевченка тоже есть такие мотивы — были. Он часто осуждал прошлое…
— У нас требуют присылки четвертных сочинений для просмотра в округ, — сказал он с особенной значительностью. — По ним будут судить не только о вашем изложении, но
и об образе ваших мыслей. Я
хочу вам напомнить, что наша программа кончается Пушкиным. Все, что я вам читал из Лермонтова, Тургенева, особенно Некрасова, не говоря о Шевченке, в программу не входит.
Ничего больше он нам не сказал,
и мы не спрашивали… Чтение новых писателей продолжалось, но мы понимали, что все то, что будило в нас столько новых чувств
и мыслей, кто-то
хочет отнять от нас; кому-то нужно закрыть окно, в которое лилось столько света
и воздуха, освежавшего застоявшуюся гимназическую атмосферу…
Корреспонденция летела за корреспонденцией,
и хотя печатались не все, но некоторые все же печатались, а однажды почталион принес повестку на 18 рублей 70 коп.
— Клевета — с, ваше — ство, — говорил Арепа,
и его фигура изображала самое жалкое раболепие… — Враги, ваше — ство…
хотят меня погубить в ваших глазах…
И хотя ни одного губернатора еще не свалил, но все знали, что это именно его перо сотрясает время от времени наш мирок, волнуя то чиновников, то ночную стражу, то офицерство.
Свободный гражданин приподнимает пьяную голову
и отвечает, что теперь воля, что он
хочет вот так себе лежать на дороге, а на панов ему…
Не помню, как произошло наше знакомство. Меня он интересовал, как
и Конахевич,
и вскоре мы стали часто ходить вместе,
хотя они оба недолюбливали друг друга…
Вскоре от Кордецкого я тоже услышал туманные намеки. Конахевича угнетало мрачное будущее. Кордецкого томило ужасное прошлое… Если бы я узнал все, то отшатнулся бы от него с отвращением
и ужасом. Впрочем,
и теперь еще не поздно. Мне следует его оставить на произвол судьбы,
хотя я единственный человек, которого он любит…