Неточные совпадения
— Ну, кому, скажи, пожалуйста, вред от благодарности, — говорил мне один добродетельный подсудок, «
не бравший взяток», —
подумай: ведь дело кончено, человек чувствует, что всем тебе обязан,
и идет с благодарной душой… А ты его чуть
не собаками… За что?
Я помню, что никто из нас
не сказал на это ни одного слова,
и, я
думаю, старшим могло показаться, что известие
не произвело на детей никакого впечатления. Мы тихо вышли из комнаты
и сели за стол. Но никто из нас
не радовался, что отцовская гроза миновала. Мы чувствовали какую-то другую грозу, неведомую
и мрачную…
И я
думал, как достигнуть, чтобы это было уже
не во сне…
Но останутся ли они навсегда, я этого
не знал
и даже мало
думал об этом…
Тогда я
подумал, что глядеть
не надо: таинственное явление совершится проще, — крылья будут лежать на том месте, где я молился. Поэтому я решил ходить по двору
и опять прочитать десять «Отче наш»
и десять «Богородиц». Так как главное было сделано, то молитвы я теперь опять читал механически, отсчитывая одну за другой
и загибая пальцы. При этом я сбился в счете
и прибавил на всякий случай еще по две молитвы… Но крыльев на условленном месте
не было…
В нашей семье нравы вообще были мягкие,
и мы никогда еще
не видели такой жестокой расправы. Я
думаю, что по силе впечатления теперь для меня могло бы быть равно тогдашнему чувству разве внезапное на моих глазах убийство человека. Мы за окном тоже завизжали, затопали ногами
и стали ругать Уляницкого, требуя, чтобы он перестал бить Мамерика. Но Уляницкий только больше входил в азарт; лицо у него стало скверное, глаза были выпучены, усы свирепо торчали,
и розга то
и дело свистела в воздухе.
Знакомство с деревней, которое я вынес из этого чтения, было, конечно, наивное
и книжное. Даже воспоминание о деревне Коляновских
не делало его более реальным. Но, кто знает — было ли бы оно вернее, если бы я в то время только жил среди сутолоки крепостных отношений… Оно было бы только конкретнее, но едва ли разумнее
и шире. Я
думаю даже, что
и сама деревня
не узнает себя, пока
не посмотрится в свои более или менее идеалистические (
не всегда «идеальные») отражения.
В связи с описанной сценой мне вспоминается вечер, когда я сидел на нашем крыльце, глядел на небо
и «
думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов
не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов по странной логике образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное
и ясное, что
и до сих пор еще оно стоит в моей памяти.
Рыхлинский был дальний родственник моей матери, бывал у нас, играл с отцом в шахматы
и всегда очень ласково обходился со мною. Но тут он молчаливо взял линейку, велел мне протянуть руку ладонью кверху,
и… через секунду на моей ладони остался красный след от удара… В детстве я был нервен
и слезлив, но от физической боли плакал редко;
не заплакал
и этот раз
и даже
не без гордости
подумал: вот уже меня, как настоящих пансионеров, ударили
и «в лапу»…
Но мы
не догадались. Внезапное исчезновение голого воспитателя нас озадачило. Мы
не думали, что он убежит так далеко,
и, поджидая его, стали кидать камнями по реке
и бегать по берегу…
— Нет, — ответил я. — Отец говорит, что это пустяки
и что сны
не сбываются.
И я
думаю тоже. Сны я вижу каждую ночь…
Это сообщение меня поразило. Итак — я лишился друга только потому, что он поляк, а я — русский,
и что мне было жаль Афанасия
и русских солдат, когда я
думал, что их могут убить. Подозрение, будто я радуюсь тому, что теперь гибнут поляки, что Феликс Рыхлинский ранен, что Стасик сидит в тюрьме
и пойдет в Сибирь, — меня глубоко оскорбило… Я ожесточился
и чуть
не заплакал…
Оказалось, что реформа, запретившая оставаться более двух лет в одном классе, застигла его продолжительную гимназическую карьеру только на второй ступени. Богатырь оказался моим товарищем,
и я со страхом
думал, что он сделает со мной в ближайшую перемену… Но он
не показал
и виду, что помнит о наших внегимназических отношениях. Вероятно, ему самому эти воспоминания доставляли мало удовольствия…
— Что он понимает, этот малыш, — сказал он с пренебрежением. Я в это время, сидя рядом с теткой, сосредоточенно пил из блюдечка чай
и думал про себя, что я все понимаю
не хуже его, что он вообще противный, а баки у него точно прилеплены к щекам. Вскоре я узнал, что этот неприятный мне «дядя» в Киеве резал лягушек
и трупы,
не нашел души
и не верит «ни в бога, ни в чорта».
И вот в связи с этим мне вспоминается очень определенное
и яркое настроение. Я стою на дворе без дела
и без цели. В руках у меня ничего нет. Я без шапки. Стоять на солнце несколько неприятно… Но я совершенно поглощен мыслью. Я
думаю, что когда стану большим, сделаюсь ученым или доктором, побываю в столицах, то все же никогда, никогда
не перестану верить в то, во что так хорошо верит мой отец, моя мать
и я сам.
В один из карточных вечеров у отца об этом случае заговорили чиновники. Все сочувствовали
и немного удивлялись Долгоногову. Одни
думали, что ему
не сдобровать, другие догадывались, что, должно быть, у этого Долгоногова есть «сильная рука» в Петербурге. Отец с обычной спокойной категоричностью сказал...
Кончив это, он сошел с кафедры
и неторопливо прошелся вдоль скамей по классу,
думая о чем-то, как будто совсем
не имеющем отношения к данной минуте
и к тому, что на него устремлено полсотни глаз, внимательных, любопытных, изучающих каждое его движение.
— «
Думаете», — передразнил он, поведя плечом. — Вы вот
думаете: скоро ли звонок?..
И тоже
думаете, что это-то
и значит мыслить. Но вы ошибаетесь. «Мыслить», — понимаете:
не думать только, а мыслить — это значит совсем другое. Берите тетради. Записывайте.
Он как будто любит ее также, но все-таки они расходятся навсегда: мосье Батманов
не может
подумать без отвращения о законном браке
и любви по обязанности…
Однажды, когда все в квартире улеглись
и темнота комнаты наполнилась тихим дыханием сна, я долго
не спал
и ворочался на своей постели. Я
думал о том, куда идти по окончании гимназии. Университет был закрыт, у матери средств
не было, чтобы мне готовиться еще год на аттестат зрелости…
—
И насчет бога врешь!.. Вчера стоял на коленях
и молился.
Думаешь, я
не видел?.. О, господи! Начитался этого Словацкого. Лучше бы выучил бином.
Можно было
подумать, что автору
и его героям выход из современного положения ясен,
и если бы
не цензура, то они бы его, конечно, указали…
Несколько дней я носил в себе томящее, но дорогое впечатление своего видения. Я дорожил им
и боялся, что оно улетучится. Засыпая, я нарочно
думал о девочке, вспоминал неясные подробности сна, оживлял сопровождавшее его ощущение,
и ждал, что она появится вновь. Но сны, как вдохновение:
не всегда являются на преднамеренный зов.
Я, разумеется,
не боялся. Наоборот, идя по широким темным улицам
и пустырям, я желал какой-нибудь опасной встречи. Мне так приятно было
думать, что Люня еще
не спит
и, лежа в своей комнате с закрытыми ставнями,
думает обо мне с опасением
и участием. А я ничего
не боюсь
и иду один, с палкой в руке, мимо старых, обросших плющами стен знаменитого дубенского замка.
И мне приходила в голову гордая мысль, что я, должно быть, «влюблен».
Я взял в руки апельсин
и никогда раньше я
не думал, что простой апельсин может иметь такое особенное значение.
Думаю, что это чтение принесло мне много вреда, пролагая в голове странные
и ни с чем
не сообразные извилины приключений, затушевывая лица, характеры, приучая к поверхностности…
Неточные совпадения
Городничий. Что, Анна Андреевна? а?
Думала ли ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство! Ну, признайся откровенно: тебе
и во сне
не виделось — просто из какой-нибудь городничихи
и вдруг; фу-ты, канальство! с каким дьяволом породнилась!
Я даже
думаю (берет его под руку
и отводит в сторону),я даже
думаю,
не было ли на меня какого-нибудь доноса.
Анна Андреевна. Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых, тебе
не будет времени
думать об этом.
И как можно
и с какой стати себя обременять этакими обещаниями?
Городничий.
И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше
думаешь… черт его знает,
не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно есть. Деньги сами собою… Он
думает, что, как ему, мужику, ничего, если
не поесть день, так
и другим тоже. Вот новости!