Неточные совпадения
Он ужасно интересовался узнать брата Ивана, но вот тот уже жил два месяца, а они хоть
и виделись довольно часто, но все еще никак
не сходились: Алеша был
и сам молчалив
и как бы ждал чего-то, как бы стыдился чего-то, а брат Иван, хотя Алеша
и подметил вначале на себе его длинные
и любопытные взгляды, кажется, вскоре перестал даже
и думать о нем.
Дмитрий Федорович, никогда у старца
не бывавший
и даже
не видавший его, конечно,
подумал, что старцем его хотят как бы испугать; но так как он
и сам укорял себя втайне за многие особенно резкие выходки в споре с отцом за последнее время, то
и принял вызов.
— Значит, все же лазеечка к барыням-то из скита проведена.
Не подумайте, отец святой, что я что-нибудь, я только так. Знаете, на Афоне, это вы слышали ль,
не только посещения женщин
не полагается, но
и совсем
не полагается женщин
и никаких даже существ женского рода, курочек, индюшечек, телушечек…
Раз, много лет уже тому назад, говорю одному влиятельному даже лицу: «Ваша супруга щекотливая женщина-с», — в смысле то есть чести, так сказать нравственных качеств, а он мне вдруг на то: «А вы ее щекотали?»
Не удержался, вдруг, дай,
думаю, полюбезничаю: «Да, говорю, щекотал-с» — ну тут он меня
и пощекотал…
А теперь
и о нем
не думаю.
— На тебя глянуть пришла. Я ведь у тебя бывала, аль забыл?
Не велика же в тебе память, коли уж меня забыл. Сказали у нас, что ты хворый,
думаю, что ж, я пойду его сама повидаю: вот
и вижу тебя, да какой же ты хворый? Еще двадцать лет проживешь, право, Бог с тобою! Да
и мало ли за тебя молебщиков, тебе ль хворать?
— Ах, как это с вашей стороны мило
и великолепно будет, — вдруг, вся одушевясь, вскричала Lise. — А я ведь маме говорю: ни за что он
не пойдет, он спасается. Экой, экой вы прекрасный! Ведь я всегда
думала, что вы прекрасный, вот что мне приятно вам теперь сказать!
— О нет, нет, я
не смею
и подумать об этом, но будущая жизнь — это такая загадка!
— Деятельной любви? Вот
и опять вопрос,
и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею, оставить Lise
и идти в сестры милосердия. Я закрываю глаза,
думаю и мечтаю,
и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимую силу. Никакие раны, никакие гнойные язвы
не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала
и обмывала собственными руками, я была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
Дело в том, что он
и прежде с Иваном Федоровичем несколько пикировался в познаниях
и некоторую небрежность его к себе хладнокровно
не выносил: «До сих пор, по крайней мере, стоял на высоте всего, что есть передового в Европе, а это новое поколение решительно нас игнорирует», —
думал он про себя.
— К несчастию, я действительно чувствую себя почти в необходимости явиться на этот проклятый обед, — все с тою же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже
и не обращая внимания, что монашек слушает. — Хоть там-то извиниться надо за то, что мы здесь натворили,
и разъяснить, что это
не мы… Как вы
думаете?
«А ведь идет на обед как ни в чем
не бывало! —
подумал он. — Медный лоб
и карамазовская совесть».
— Я… я
не то чтобы
думал, — пробормотал Алеша, — а вот как ты сейчас стал про это так странно говорить, то мне
и показалось, что я про это сам
думал.
— Видишь (
и как ты это ясно выразил), видишь? Сегодня, глядя на папашу
и на братца Митеньку, о преступлении
подумал? Стало быть,
не ошибаюсь же я?
Ты, Алешка, тихоня, ты святой, я согласен, но ты тихоня,
и черт знает о чем ты уж
не думал, черт знает что тебе уж известно!
— Извини меня ради Бога, я никак
не мог предполагать,
и притом какая она публичная? Разве она… такая? — покраснел вдруг Алеша. — Повторяю тебе, я так слышал, что родственница. Ты к ней часто ходишь
и сам мне говорил, что ты с нею связей любви
не имеешь… Вот я никогда
не думал, что уж ты-то ее так презираешь! Да неужели она достойна того?
— Хорошо, что ты сам оглянулся, а то я чуть было тебе
не крикнул, — радостно
и торопливо прошептал ему Дмитрий Федорович. — Полезай сюда! Быстро! Ах, как славно, что ты пришел. Я только что о тебе
думал…
— Друг, друг, в унижении, в унижении
и теперь. Страшно много человеку на земле терпеть, страшно много ему бед!
Не думай, что я всего только хам в офицерском чине, который пьет коньяк
и развратничает. Я, брат, почти только об этом
и думаю, об этом униженном человеке, если только
не вру. Дай Бог мне теперь
не врать
и себя
не хвалить. Потому мыслю об этом человеке, что я сам такой человек.
— А что ты
думаешь, застрелюсь, как
не достану трех тысяч отдать? В том-то
и дело, что
не застрелюсь.
Не в силах теперь, потом, может быть, а теперь я к Грушеньке пойду… Пропадай мое сало!
У живописца Крамского есть одна замечательная картина под названием «Созерцатель»: изображен лес зимой,
и в лесу, на дороге, в оборванном кафтанишке
и лаптишках стоит один-одинешенек, в глубочайшем уединении забредший мужичонко, стоит
и как бы задумался, но он
не думает, а что-то «созерцает».
Правда, сейчас бы
и очнулся, а спросили бы его, о чем он это стоял
и думал, то наверно бы ничего
не припомнил, но зато наверно бы затаил в себе то впечатление, под которым находился во время своего созерцания.
— Люблю тебя так же, как
и Алешку. Ты
не думай, что я тебя
не люблю. Коньячку?
А ты-то там пред мучителями отрекся, когда больше
не о чем
и думать-то было тебе как о вере
и когда именно надо было веру свою показать!
Смотри же, ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас на него при тебе плюну,
и мне ничего за это
не будет!..» Как она увидела, Господи,
думаю: убьет она меня теперь, а она только вскочила, всплеснула руками, потом вдруг закрыла руками лицо, вся затряслась
и пала на пол… так
и опустилась… Алеша, Алеша!
— Как так твоя мать? — пробормотал он,
не понимая. — Ты за что это? Ты про какую мать?.. да разве она… Ах, черт! Да ведь она
и твоя! Ах, черт! Ну это, брат, затмение как никогда, извини, а я
думал, Иван… Хе-хе-хе! — Он остановился. Длинная, пьяная, полубессмысленная усмешка раздвинула его лицо.
И вот вдруг в это самое мгновение раздался в сенях страшный шум
и гром, послышались неистовые крики, дверь распахнулась
и в залу влетел Дмитрий Федорович. Старик бросился к Ивану в испуге...
— То-то брат, такие такими
и остаются, они
не смиряются пред судьбой. Так ты
думаешь, что я
не буду ее вечно любить?
— А вы
думаете, что я эту женщину
не перенесу? Он
думает, что я
не перенесу? Но он на ней
не женится, — нервно рассмеялась она вдруг, — разве Карамазов может гореть такою страстью вечно? Это страсть, а
не любовь. Он
не женится, потому что она
и не выйдет за него… — опять странно усмехнулась вдруг Катерина Ивановна.
Алеша, разумеется,
не думал об этом, но, хоть
и очарованный, он, с неприятным каким-то ощущением
и как бы жалея, спрашивал себя: зачем это она так тянет слова
и не может говорить натурально?
— Ха-ха-ха! Ты
не ожидал? Я
думаю: где тебя подождать? У ее дома? Оттуда три дороги,
и я могу тебя прозевать. Надумал наконец дождаться здесь, потому что здесь-то он пройдет непременно, другого пути в монастырь
не имеется. Ну, объявляй правду, дави меня, как таракана… Да что с тобой?
Видите, как я все обдумала, одного только
не могу придумать: что
подумаете вы обо мне, когда прочтете? Я все смеюсь
и шалю, я давеча вас рассердила, но уверяю вас, что сейчас, перед тем как взяла перо, я помолилась на образ Богородицы, да
и теперь молюсь
и чуть
не плачу.
— Да,
и давно еще сказал. Как ты
думаешь: недели с три как сказал.
Не зарезать же меня тайком
и он приехал сюда? Для чего-нибудь да приехал же?
«Слава Богу, что он меня про Грушеньку
не спросил, —
подумал в свою очередь Алеша, выходя от отца
и направляясь в дом госпожи Хохлаковой, — а то бы пришлось, пожалуй, про вчерашнюю встречу с Грушенькой рассказать».
Но Алеше
не удалось долго
думать: с ним вдруг случилось дорогой одно происшествие, на вид хоть
и не очень важное, но сильно его поразившее.
— Нисколько. Я как прочел, то тотчас
и подумал, что этак все
и будет, потому что я, как только умрет старец Зосима, сейчас должен буду выйти из монастыря. Затем я буду продолжать курс
и сдам экзамен, а как придет законный срок, мы
и женимся. Я вас буду любить. Хоть мне
и некогда было еще
думать, но я
подумал, что лучше вас жены
не найду, а мне старец велит жениться…
Что он
подумал обо мне вчера —
не знаю, знаю только одно, что, повторись то же самое сегодня, сейчас,
и я высказала бы такие же чувства, какие вчера, — такие же чувства, такие же слова
и такие же движения.
Голос ее задрожал,
и слезинки блеснули на ее ресницах. Алеша вздрогнул внутри себя: «Эта девушка правдива
и искренна, —
подумал он, —
и…
и она более
не любит Дмитрия!»
— О,
не то счастливо, что я вас покидаю, уж разумеется нет, — как бы поправилась она вдруг с милою светскою улыбкой, — такой друг, как вы,
не может этого
подумать; я слишком, напротив, несчастна, что вас лишусь (она вдруг стремительно бросилась к Ивану Федоровичу
и, схватив его за обе руки, с горячим чувством пожала их); но вот что счастливо, это то, что вы сами, лично, в состоянии будете передать теперь в Москве, тетушке
и Агаше, все мое положение, весь теперешний ужас мой, в полной откровенности с Агашей
и щадя милую тетушку, так, как сами сумеете это сделать.
Я бросила взгляд на вас… то есть я
думала — я
не знаю, я как-то путаюсь, — видите, я хотела вас просить, Алексей Федорович, добрейший мой Алексей Федорович, сходить к нему, отыскать предлог, войти к ним, то есть к этому штабс-капитану, — о Боже! как я сбиваюсь —
и деликатно, осторожно — именно как только вы один сумеете сделать (Алеша вдруг покраснел) — суметь отдать ему это вспоможение, вот, двести рублей.
Таким образом, увлекшись посторонними соображениями, он развлекся
и решил
не «
думать» о сейчас наделанной им «беде»,
не мучить себя раскаянием, а делать дело, а там что будет, то
и выйдет.
А тут вдруг Аграфена Александровна призывает меня
и кричит: «
Думать не смей!
Ободрите ее, как вы всегда прелестно это сумеете сделать. Lise, — крикнула она, подходя к ее двери, — вот я привела к тебе столь оскорбленного тобою Алексея Федоровича,
и он нисколько
не сердится, уверяю тебя, напротив, удивляется, как ты могла
подумать!
Я вот теперь все
думаю: чем это он так вдруг обиделся
и деньги растоптал, потому что, уверяю вас, он до самого последнего мгновения
не знал, что растопчет их.
Я так даже
думаю, что к самому лучшему, лучше
и быть
не могло…
— Про костюм, Lise, я еще
не думал, но в какой хотите, в такой
и оденусь.
План его состоял в том, чтобы захватить брата Дмитрия нечаянно, а именно: перелезть, как вчера, через тот плетень, войти в сад
и засесть в ту беседку «Если же его там нет, —
думал Алеша, — то,
не сказавшись ни Фоме, ни хозяйкам, притаиться
и ждать в беседке хотя бы до вечера. Если он по-прежнему караулит приход Грушеньки, то очень может быть, что
и придет в беседку…» Алеша, впрочем,
не рассуждал слишком много о подробностях плана, но он решил его исполнить, хотя бы пришлось
и в монастырь
не попасть сегодня…
Алеша знал, что Иван в этот трактир почти никогда
не ходил
и до трактиров вообще
не охотник; стало быть, именно потому только
и очутился здесь,
подумал он, чтобы сойтись по условию с братом Дмитрием.
— Да почем же я знал, что я ее вовсе
не люблю! Хе-хе! Вот
и оказалось, что нет. А ведь как она мне нравилась! Как она мне даже давеча нравилась, когда я речь читал.
И знаешь ли,
и теперь нравится ужасно, а между тем как легко от нее уехать. Ты
думаешь, я фанфароню?
Да
и тебе советую об этом никогда
не думать, друг Алеша, а пуще всего насчет Бога: есть ли он или нет?
— Я
думаю, что если дьявол
не существует
и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу
и подобию.
Ты обещал, ты утвердил своим словом, ты дал нам право связывать
и развязывать
и уж, конечно,
не можешь
и думать отнять у нас это право теперь.