Неточные совпадения
Гончарова.], поэт, —
хочу в Бразилию, в Индию,
хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь
и тут же рядом превращает в камень все, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно
и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
«Подал бы я, — думалось мне, — доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать,
и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был бы богат
и этим скудным разумением». Но
и эта мечта улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни,
хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов.
Там я редактор докладов, отношений
и предписаний; здесь — певец,
хотя ex officio, похода.
Хотя я
и беспечно отвечал на все, частию трогательные, частию смешные, предостережения друзей, но страх нередко
и днем
и ночью рисовал мне призраки бед.
Офицер
хотел что-то закричать матросам, но вдруг отвернулся лицом к морю
и оперся на борт…
Так удавалось ему дня три, но однажды он воротился с пустым кувшином, ерошил рукой затылок, чесал спину
и чему-то хохотал,
хотя сквозь смех проглядывала некоторая принужденность.
Вы, может быть, подумаете, что я не желаю, не
хочу… (
и он пролил поток синонимов).
Не знаю, смогу ли
и теперь сосредоточить в один фокус все, что со мной
и около меня делается, так, чтобы это,
хотя слабо, отразилось в вашем воображении.
Когда
захотят похвастаться другом, как хвастаются китайским сервизом или дорогою собольей шубой, то говорят: «Это истинный друг», даже выставляют цифру XV, XX, XXX-летний друг
и таким образом жалуют друг другу знак отличия
и составляют ему очень аккуратный формуляр.
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще
и то, что, уезжая надолго
и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен
и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится,
хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай,
и уверяет, что он был везде по три раза.
Да, путешествовать с наслаждением
и с пользой — значит пожить в стране
и хоть немного слить свою жизнь с жизнью народа, который
хочешь узнать: тут непременно проведешь параллель, которая
и есть искомый результат путешествия.
От этого я до сих пор еще не мог заглянуть внутрь церкви: я не англичанин
и не
хочу смотреть мостков.
Этого я не видал: я не проникал в семейства
и знаю только понаслышке
и по весьма немногим признакам, между прочим по тому, что англичанин, когда
хочет познакомиться с вами покороче, оказать особенное внимание, зовет вас к себе, в свое святилище, обедать: больше уж он сделать не в состоянии.
Вам неловко, потому что нельзя же заставить себя верить в уклонения или в местную истину,
хотя она
и оправдывается необходимостью.
Вот я думал бежать от русской зимы
и прожить два лета, а приходится, кажется, испытать четыре осени: русскую, которую уже пережил, английскую переживаю, в тропики придем в тамошнюю осень. А бестолочь какая: празднуешь два Рождества, русское
и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество была крайняя нужда в работе — своих рук недоставало: англичане
и слышать не
хотят о работе в праздник. В наше Рождество англичане пришли, да совестно было заставлять работать своих.
Один — невозмутимо покоен в душе
и со всеми всегда одинаков; ни во что не мешается, ни весел, ни печален; ни от чего ему ни больно, ни холодно; на все согласен, что предложат другие; со всеми ласков до дружества,
хотя нет у него друзей, но
и врагов нет.
Наконец объяснилось, что Мотыгин вздумал «поиграть» с портсмутской леди, продающей рыбу. Это все равно что поиграть с волчицей в лесу: она отвечала градом кулачных ударов, из которых один попал в глаз. Но
и матрос в своем роде тоже не овца: оттого эта волчья ласка была для Мотыгина не больше, как сарказм какой-нибудь барыни на неуместную любезность франта. Но Фаддеев утешается этим еще до сих пор,
хотя синее пятно на глазу Мотыгина уже пожелтело.
Хозяин мирно почивает; он не проснулся, когда посланная от барыни Парашка будить к чаю, после троекратного тщетного зова, потолкала спящего
хотя женскими, но довольно жесткими кулаками в ребра; даже когда слуга в деревенских сапогах, на солидных подошвах, с гвоздями, трижды входил
и выходил, потрясая половицы.
И многие годы проходят так,
и многие сотни уходят «куда-то» у барина,
хотя денег, по-видимому, не бросают.
Я был в каюте один, встал,
хотел побежать, но неодолимая тяжесть гнула меня к полу, а свеча вспыхивала сильнее, вот того гляди вспыхнет
и карта.
«Не надо ли, принесу сюда?» — «Не
хочу!» — твердил я, потому что накануне попытка напиться чаю не увенчалась никаким успехом: я обжег пальцы
и уронил чашку.
Поговорив немного с хозяином
и помолчав с хозяйкой, мы объявили, что
хотим гулять. Сейчас явилась опять толпа проводников
и другая с верховыми лошадьми. На одной площадке, под большим деревом, мы видели много этих лошадей. Трое или четверо наших сели на лошадей
и скрылись с проводниками.
Однако я устал идти пешком
и уже не насильно лег в паланкин, но вдруг вскочил опять: подо мной что-то было: я лег на связку с бананами
и раздавил их. Я
хотел выбросить их, но проводники взяли, разделили поровну
и съели.
Другую я едва заметил,
хотя она беспрестанно болтала
и смеялась.
Прежде нежели я сел на лавку, проводники мои держали уже по кружке
и пили. «A signor не
хочет вина?» — спросил хозяин.
Внезапно развернувшаяся перед нами картина острова, жаркое солнце, яркий вид города,
хотя чужие, но ласковые лица — все это было нежданным, веселым, праздничным мгновением
и влило живительную каплю в однообразный, долгий путь.
Мы уж
хотели раскланяться, но она что-то сказала нам
и поспешно вышла из комнаты.
И все было ново нам: мы знакомились с декорациею не наших деревьев, не нашей травы, кустов
и жадно
хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели на это в последний раз,
хотя нам только это
и предстояло видеть на долгое время.
Она из другой корзинки выбрала еще несколько самых лучших апельсинов
и хотела мне подарить.
Но я не
хотел уступить ей в галантерейном обращении
и стал вынимать из кармана деньги, чтоб заплатить
и за эти.
Мы все, однако ж, высыпали наверх
и вопросительно смотрели во все стороны, как будто
хотели видеть тот деревянный ободочек, который, под именем экватора, опоясывает глобус.
Так дождались мы масленицы
и провели ее довольно вяло,
хотя Петр Александрович делал все, чтобы чем-нибудь напомнить этот веселый момент русской жизни.
«Завтра, так
и быть, велю зарезать свинью…» — «На вахте не разговаривают: опять лисель-спирт
хотите сломать!» — вдруг раздался сзади нас строгий голос воротившегося капитана.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые
и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Хотя это продолжалось всего дней пять, но меня не обрадовал
и берег, который мы увидели в понедельник.
7-го или 8-го марта, при ясной, теплой погоде, когда качка унялась, мы увидели множество какой-то красной массы, плавающей огромными пятнами по воде. Наловили ведра два — икры. Недаром видели стаи рыбы, шедшей незадолго перед тем тучей под самым носом фрегата. Я
хотел продолжать купаться, но это уже были не тропики: холодно, особенно после свежего ветра. Фаддеев так с радости
и покатился со смеху, когда я вскрикнул, лишь только он вылил на меня ведро.
Откуда мы приехали сюда?» Он устремил на меня глаза, с намерением во что бы ни стало понять, чего я
хочу,
и по возможности удовлетворить меня; а мне хотелось навести его на какое-нибудь соображение.
Только свинья так же неопрятна, как
и у нас,
и так же неистово чешет бок об угол, как будто
хочет своротить весь дом, да кошка, сидя в палисаднике, среди мирт, преусердно лижет лапу
и потом мажет ею себе голову. Мы прошли мимо домов, садов, по песчаной дороге, миновали крепость
и вышли налево за город.
Столовая гора названа так потому, что похожа на стол, но она похожа
и на сундук,
и на фортепиано,
и на стену — на что
хотите, всего меньше на гору. Бока ее кажутся гладкими, между тем в подзорную трубу видны большие уступы, неровности
и углубления; но они исчезают в громадности глыбы. Эти три горы,
и между ними особенно Столовая, недаром приобрели свою репутацию.
Я так
и ждал, что он начнет таскать собеседников,
хотя никто в этом надобности
и не чувствовал.
Я
хотел засмеяться
и, глядя на них, сам зевнул до слез, а они засмеялись.
Я
хотел ехать в Австралию, в Сидней, но туда стало много ездить эмигрантов
и места на порядочных судах очень дороги.
Тот пожал нам руки,
хотел что-то сказать, но голоса три закричали ему: «Вам, вам играть!» —
и он продолжал игру.
«Вы, что ли, просили старуху Вельч
и Каролину чай пить вместе…» — «Нет, не я, а Посьет, — сказал он, — а что?» — «Да чай готов,
и Каролина ждет…» Я
хотел обратиться к Посьету, чтоб убедить его идти, но его уже не было.
Теперь на мысе Доброй Надежды, по берегам, европейцы пустили глубоко корни; но кто
хочет видеть страну
и жителей в первобытной форме, тот должен проникнуть далеко внутрь края, то есть почти выехать из колонии, а это не шутка: граница отодвинулась далеко на север
и продолжает отодвигаться все далее
и далее.
Они посредством его, как другие посредством военных или административных мер, достигли чего
хотели, то есть заняли земли, взяли в невольничество, сколько им нужно было, черных, привили земледелие, добились умеренного сбыта продуктов
и зажили, как живут в Голландии, тою жизнью, которою жили столетия тому назад, не задерживая
и не подвигая успеха вперед.
Голландцы многочисленны, сказано выше: действительно так,
хотя они уступили первенствующую роль англичанам, то есть почти всю внешнюю торговлю, навигацию, самый Капштат, который из Капштата превратился в Кэптоун, но большая часть местечек заселена ими,
и фермы почти все принадлежат им, за исключением только тех, которые находятся в некоторых восточных провинциях — Альбани, Каледон, присоединенных к колонии в позднейшие времена
и заселенных английскими, шотландскими
и другими выходцами.
Они
хотели иметь свои законы, управление
и надеялись, что сумеют, без помощи англичан, защититься против врагов.
Это род тайного совета губернатора, который, впрочем, сам не только не подчинен ни тому, ни другому советам, но он может даже пустить предложенный им закон в ход,
хотя бы Законодательный совет
и не одобрил его,
и применять до утверждения английского колониального министра.
И хотя между двумя нациями нет открытой вражды, но нет
и единодушия, стало быть,
и успеха в той мере, в какой бы можно было ожидать его при совокупных действиях.