Неточные совпадения
— Оставим этот разговор, — сказал Райский, — а то опять оба на стену полезем, чуть не до драки. Я не понимаю твоих карт, и
ты вправе назвать меня невеждой. Не суйся же и
ты судить и рядить о красоте. Всякий по-своему наслаждается и картиной, и статуей, и живой красотой женщины: твой Иван Петрович так, я иначе, а
ты никак, —
ну, и при
тебе!
—
Ну, играю, и что же?
Ты тоже играешь и обыгрываешь почти всегда, а я всегда проигрываю… Что же тут дурного?
— А все-таки каждый день сидеть с женщиной и болтать!.. — упрямо твердил Аянов, покачивая головой. —
Ну о чем, например,
ты будешь говорить хоть сегодня? Чего
ты хочешь от нее, если ее за
тебя не выдадут?
—
Ты на их лицах мельком прочтешь какую-нибудь заботу, или тоску, или радость, или мысль, признак воли:
ну, словом, — движение, жизнь. Немного нужно, чтоб подобрать ключ и сказать, что тут семья и дети, значит, было прошлое, а там глядит страсть или живой след симпатии, — значит, есть настоящее, а здесь на молодом лице играют надежды, просятся наружу желания и пророчат беспокойное будущее…
—
Ну, везде что-то живое, подвижное, требующее жизни и отзывающееся на нее… А там ничего этого нет, ничего, хоть шаром покати! Даже нет апатии, скуки, чтоб можно было сказать: была жизнь и убита — ничего! Сияет и блестит, ничего не просит и ничего не отдает! И я ничего не знаю! А
ты удивляешься, что я бьюсь?
—
Ну, брат, какую
ты метафизику устроил из красоты!
—
Ну, что
ты сделал? — спросил Райский Аянова, когда они вышли на улицу.
Вот пусть эта звезда, как ее…
ты не знаешь? и я не знаю,
ну да все равно, — пусть она будет свидетельницей, что я наконец слажу с чем-нибудь: или с живописью, или с романом.
—
Ну, не пустой ли малый! — восклицал учитель. — Не умеет сделать задачи указанным, следовательно, облегченным путем, а без правил наобум говорит. Глупее нас с
тобой выдумывали правила!
—
Ну, так вы никогда не уедете отсюда, — прибавил Райский, — вы обе здесь выйдете замуж,
ты, Марфенька, будешь жить в этом доме, а Верочка в старом.
—
Ну, вот и кончено! — громко и весело сказал он, — милая сестра!
Ты не гордая, не в бабушку!
— Будешь задумчив, как навяжется такая супруга, как Марина Антиповна! Помнишь Антипа?
ну, так его дочка! А золото-мужик, большие у меня дела делает: хлеб продает, деньги получает, — честный, распорядительный, да вот где-нибудь да подстережет судьба! У всякого свой крест! А
ты что это затеял, или в самом деле с ума сошел? — спросила бабушка, помолчав.
—
Ну, а если этот безбожник или картежник понравится
тебе!..
—
Ну, если б я сказал
тебе: «Закрой глаза, дай руку и иди, куда я поведу
тебя», —
ты бы дала руку? закрыла бы глаза?
—
Ну, вот теперь попробуй — закрой глаза, дай руку;
ты увидишь, как я
тебя сведу осторожно:
ты не почувствуешь страха. Давай же, вверься мне, закрой глаза.
— Еще бы не помнить! — отвечал за него Леонтий. — Если ее забыл, так кашу не забывают… А Уленька правду говорит:
ты очень возмужал,
тебя узнать нельзя: с усами, с бородой!
Ну, что бабушка? Как, я думаю, обрадовалась! Не больше, впрочем, меня. Да радуйся же, Уля: что
ты уставила на него глаза и ничего не скажешь?
—
Ну,
ты свое: я и без
тебя сумею поздороваться, не учи!
—
Ну,
ну, постой: на каком условии
ты хотел отдать мне библиотеку? Не хочешь ли из жалованья вычитать, я все продам, заложу себя и жену…
—
Ну, мы затеяли с
тобой опять старый, бесконечный спор, — сказал Райский, — когда
ты оседлаешь своего конька, за
тобой не угоняешься: оставим это пока. Обращусь опять к своему вопросу: ужели
тебе не хочется никуда отсюда, дальше этой жизни и занятий?
— Да как же это, — говорила она, — счеты рвал, на письма не отвечал, имение бросил, а тут вспомнил, что я люблю иногда рано утром одна напиться кофе: кофейник привез, не забыл, что чай люблю, и чаю привез, да еще платье! Баловник, мот! Ах, Борюшка, Борюшка,
ну, не странный ли
ты человек!
—
Ну, как хочешь, а я держать
тебя не стану, я не хочу уголовного дела в доме. Шутка ли, что попадется под руку, тем сплеча и бьет! Ведь я говорила
тебе: не женись, а
ты все свое, не послушал — и вот!
— А! грешки есть:
ну, слава Богу! А я уже было отчаивался в
тебе! Говори же, говори, что?
—
Ну, ступай, иди же скорей… Нет, постой! кстати попалась: не можешь ли
ты принести ко мне в комнату поужинать что-нибудь?
—
Ну, так и есть:
ты смотри не давай!
—
Ну, хоть бы и так: что же за беда: я ведь счастья
тебе хочу!
—
Ну, Борюшка: не думала я, что из
тебя такое чудище выйдет!
—
Ну,
ты ее заступница! Уважает, это правда, а думает свое, значит, не верит мне: бабушка-де стара, глупа, а мы молоды, — лучше понимаем, много учились, все знаем, все читаем. Как бы она не ошиблась… Не все в книгах написано!
—
Ну, да — умнее всех в городе. И бабушка у него глупа: воспитывать меня хочет! Нет,
ты старайся поумнеть мимо его, живи своим умом.
—
Ты не красней: не от чего! Я
тебе говорю, что
ты дурного не сделаешь, а только для людей надо быть пооглядчивее!
Ну, что надулась: поди сюда, я
тебя поцелую!
— Полно, Аким Акимыч, не тронь ее! Садись, садись —
ну, будет
тебе! Что, устал — не хочешь ли кофе?
— Да
ну Бог с
тобой, какой
ты беспокойный: сидел бы смирно! — с досадой сказала бабушка. — Марфенька, вели сходить к Ватрухину, да постой, на вот еще денег, вели взять две бутылки: одной, я думаю, мало будет…
—
Ну, ромцу, сударушка:
ты мне ни разу не поднесла…
— Яков, вели Кузьме проводить домой Акима Акимыча! — приказывала бабушка. — И проводи его сам, чтоб он не ушибся!
Ну, прощай, Бог с
тобой: не кричи, ступай, девочек разбудишь!
—
Ну,
ну…
ну… — твердил Опенкин, кое-как барахтаясь и поднимаясь с пола, — пойдем, пойдем. Зачем домой, дабы змея лютая язвила меня до утрия? Нет, пойдем к
тебе, человече: я поведаю ти, како Иаков боролся с Богом…
—
Ну, чего
ты хочешь, — я все сделаю, скажи, не сердись! — просил он, взяв ее за обе руки.
— О, о, о — вот как: то есть украсть или прибить. Ай да Вера! Да откуда у
тебя такие ультраюридические понятия?
Ну, а на дружбу такого строгого клейма
ты не положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь! Дай мне недели две срока, это будет опыт: если я одолею его, я приду к
тебе, как брат, друг, и будем жить по твоей программе. Если же…
ну, если это любовь — я тогда уеду!
—
Ну, так у
тебя зоркий от природы глаз и мыслящий ум…
—
Ну, смотри, Иван Петрович,
ты договоришься до чего-нибудь… вон уж Настасья Петровна покраснела… — вмешался Нил Андреич.
— То-то, то-то!
Ну что ж, Иван Петрович: как там турки женщин притесняют? Что
ты прочитал об этом: вон Настасья Петровна хочет знать? Только смотри, не махни в Турцию, Настасья Петровна!
—
Ну, если в Вятке или Перми голод, а у
тебя возьмут половину хлеба даром, да туда!..
—
Ну, как услышат
тебя мужики? — напирал Нил Андреич, — а? тогда что?
— Правду, правду говорит его превосходительство! — заметил помещик. — Дай только волю, дай только им свободу,
ну и пошли в кабак, да за балалайку: нарежется и прет мимо
тебя и шапки не ломает!
— Меня шестьдесят пять лет Татьяной Марковной зовут.
Ну, что — «как»? И поделом
тебе! Что
ты лаешься на всех: напал, в самом деле, в чужом доме на женщину — хозяин остановил
тебя — не по-дворянски поступаешь!..
—
Ну, довольна
ты мной? — сказал он однажды после чаю, когда они остались одни.
— Не покажешь?
Ну, Бог с
тобой! — полупечально сказал он. — Я пойду.
—
Ну, не надо — я пошутил: только, ради Бога, не принимай этого за деспотизм, за шпионство, а просто за любопытство. А впрочем, Бог с
тобой и с твоими секретами! — сказал он, вставая, чтоб уйти.
Ну, теперь скажу
тебе кое-что о том…»
—
Ну, вот слава Богу! три дня ходил как убитый, а теперь опять дым коромыслом пошел!.. А что Вера: видел
ты ее? — спросила Татьяна Марковна.
—
Ну, а если это так, что бы
ты сделала?
—
Ну, так
ты решительно хочешь, чтоб я уехал?