Неточные совпадения
— Ах! коза, коза… — разжимая теплые полные руки, шептала Хиония Алексеевна. — Кто же, кроме
тебя, будет у вас шутить? Сейчас видела Nadine… Ей, кажется, и улыбнуться-то тяжело. У нее и девичьего ничего нет на уме…
Ну, здравствуй, Верочка, ma petite, ch###vre!.. [моя маленькая козочка!.. (фр.).] Ax, молодость, молодость, все шутки на уме, смехи да пересмехи.
—
Ну, а
ты, Лука, как поживаешь? — спрашивал Привалов, пока они проходили до гостиной.
—
Ну, и убирайся к чертовой матери с своим знаком, пока я из
тебя лучины не нащепал!
— Да откуда это
ты… вы… Вот уж, поистине сказать, как снег на голову.
Ну, здравствуй!..
— Э, перестань, дружок, это пустое. Какие между нами счеты… Вот
тебе спасибо, что
ты приехал к нам, Пора, давно пора.
Ну, как там дела-то твои?
— Гм… я думал, лучше.
Ну, да об этом еще успеем натолковаться! А право,
ты сильно изменился… Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой, не дожил… Да. А
ты его не вини.
Ты еще молод, да и не твое это дело.
— Разве я не знаю… Что же,
ты видел эту…
ну, мачеху свою?
—
Ну вот и хорошо, что пришел с нами помолиться, — говорила Марья Степановна, когда выходила из моленной. — Тут половина образов-то твоих стоит, только я
тебе их не отдам пока…
—
Ну, это
ты уж напрасно говоришь, — строго проговорила Марья Степановна. — Не подумал… Это твои родовые иконы; деды и прадеды им молились. Очень уж вы нынче умны стали, гордость одолела.
—
Ну, уж это
ты врешь, — заметил Веревкин. — Выгонять — она
тебя действительно выгоняла, а чтобы целовать
тебя… Это нужно совсем без головы быть!
— Наконец-то
ты собрался, — весело проговорила Марья Степановна, появляясь в дверях. — Вижу, вижу;
ну, что же, бог
тебя благословит…
— Не беспокойся, папахен: Сергей Александрыч ведь хорошо знает, что у нас с
тобой нет миллионов, — добродушно басил Nicolas, хлопая Ивана Яковлича по спине. —
Ну, опять продулся?
—
Ну, папахен,
ты как раз попал не в линию; у меня на текущем счету всего один трехрублевый билет… Возьми, пригодится на извозчика.
—
Ну, теперь дело дошло до невест, следовательно, нам пора в путь, — заговорил Nicolas, поднимаясь. — Мутерхен,
ты извинишь нас, мы к славянофилу завернем… До свидания, Хиония Алексеевна. Мы с Аникой Панкратычем осенью поступаем в ваш пансион для усовершенствования во французских диалектах… Не правда ли?
—
Ну, вот и отлично! — обрадовался молодой человек, оглядывая Привалова со всех сторон. — Значит, едем? Только для чего
ты во фрак-то вытянулся, братец… Испугаешь еще добрых людей, пожалуй.
Ну, да все равно, едем.
Ну, да я на
тебя не сержусь, а приехал специально за
тобой потому, что послала мамка.
—
Ну, брат, не ври, меня не проведешь, боишься родителя-то? А я
тебе скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у вас там дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину половину пройдем.
Ну, так едешь, что ли? Я на своей лошади за
тобой приехал.
— А я
тебе вот что скажу, — говорил Виктор Васильич, помещаясь в пролетке бочком, — если хочешь угодить маменьке, заходи попросту, без затей, вечерком… Понимаешь — по семейному делу. Мамынька-то любит в преферанс сыграть,
ну,
ты и предложи свои услуги. Старуха без ума
тебя любит и даже похудела за эти дни.
—
Ну, к отцу не хочешь ехать, ко мне бы заглянул, а уж я тут надумалась о
тебе. Кабы
ты чужой был, а то о
тебе же сердце болит… Вот отец-то какой у нас: чуть что — и пошел…
— А ведь я чего не надумалась здесь про
тебя, — продолжала Марья Степановна, усаживая гостя на низенький диванчик из карельской березы, — и болен-то
ты, и на нас-то на всех рассердился, и бог знает какие пустяки в голову лезут. А потом и не стерпела: дай пошлю Витю,
ну, и послала, может, помешала
тебе?
—
Ну рассказывай, чем
тебя угощала Антонида-то Ивановна, — допрашивала старушка своего гостя.
—
Ну,
ты, радуга, разве можешь что-нибудь понимать? — огрызался Виктор Васильич.
— Купцы… Вот и ступай к своим Панафидиным, если не умел жить здесь. Твой купец напьется водки где-нибудь на похоронах,
ты повезешь его, а он
тебя по затылку… Вот
тебе и прибавка! А
ты посмотри на себя-то, на рожу-то свою — ведь лопнуть хочет от жиру, а он — «к Панафидиным… пять рублей прибавки»!
Ну, скажи, на чьих
ты хлебах отъелся, как боров?
— Что
ты пристал ко мне с ножом к горлу?
Ну, сколько
тебе нужно?
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял
ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А
ты что?
Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик, и больше ничего… Надел порты да пояс — и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
—
Ну,
ты что же ко мне-то не заходишь?
—
Ну, а
ты, коза, «в книжку не читаешь»?
— Привалов действительно хороший человек, — соглашалась девушка, — но нам с
тобой он принес немало зла. Его появление в Узле разрушило все планы. Я целую зиму подготовляла отца к тому, чтобы объявить ему…
ну, что мы…
—
Ну, Лука, наши с
тобой дела плохи…
— А
ты возьми глаза-то в зубы, да и посмотри, — хрипло отозвался Данила Семеныч, грузно вваливаясь в переднюю. — Что, не узнал, старый хрен? Девичья память-то у
тебя под старость стала…
Ну, чего вытаращил на меня шары-то? Выходит, что я самый и есть.
—
Ну,
ну, запричитал, старый хрен… Не с неба упал на
тебя!.. Завтра двадцатый день пойдет, как с Саяна…
— Обнаковенно… А то откуда?..
Ну, да нечего с
тобой бобы-то разводить… Старик-то дома?
—
Ну, уж я
тебя в таком виде не пущу, Данила Семеныч.
Ты хоть образину-то умой наперво, а то испугаешь еще Василия-то Назарыча. Да приберись малость, — вон на
тебе грязищи-то сколько налипло…
— А… это
ты, — неторопливо проговорил Бахарев таким тоном, точно вчера расстался с Приваловым. — Наконец-то надумался, а я уж и ждать
тебя перестал…
Ну, здравствуй!..
— А, черрт… Брось
ты свою мельницу, — лепетал пьяный инженер, хватая Привалова за рукав. — Ей-богу, брось…
Ну ее к нелегкому!.. А мы
тебя лучше женим… Господа, давайте женим Сергея Александрыча; тогда все пойдет как по маслу.
— Погоди, вот я поговорю с Приваловым, — упрямился Бахарев. —
Ты знаешь Катю Колпакову? Нет?
Ну, брат, так
ты мух ловишь здесь, в Узле-то… Как канканирует, бестия! Понимаешь, ее сам Иван Яковлич выучил.
—
Ну, брат, шалишь: у нее сегодня сеанс с Лепешкиным, — уверял «Моисей», направляясь к выходу из буфета; с половины дороги он вернулся к Привалову, долго грозил ему пальцем, ухмыляясь глупейшей пьяной улыбкой и покачивая головой, и, наконец, проговорил: — А
ты, брат, Привалов, ничего… Хе-хе! Нет, не ошибся!.. У этой Тонечки, черт ее возьми, такие амуры!.. А грудь?..
Ну, да
тебе это лучше знать…
— Что это с
тобой,
ты больна серьезно? — спрашивал Василий Назарыч, ласково целуя дочь. —
Ну, садись…
—
Ну вот…
ты уж и рассердилась… А я
тебя люблю.
— Нет, не глупости… Ха-ха!.. Нет, какого дурака Привалов-то разыграл… а?.. Ведь он сильно приударил за
тобой, — я знаю и не претендую… А как сия история совершилась…
Ты помнишь своего-то дядюшку, Оскара Филипыча?
Ну, я от него сегодня телеграмму получил…
— Нет,
ты слушай… Если бы Привалов уехал нынче в Петербург, все бы дело наше вышло швах: и мне, и Ляховскому, и дядюшке — шах и мат был бы. Помнишь, я
тебя просил в последний раз во что бы то ни стало отговорить Привалова от такой поездки, даже позволить ему надеяться… Ха-ха!.. Я не интересуюсь, что между вами там было, только он остался здесь, а вместо себя послал Nicolas.
Ну, и просолил все дело!
— Нет, знаю, голубчик… Ведь
ты умница!.. Nicolas еще может нам пакостить,
ну, тогда другую механику подведем… На выдумки природа торовата!..
— Ах, боже мой! Как
ты не можешь понять такой простой вещи! Александр Павлыч такой забавный, а я люблю все смешное, — беззаботно отвечала Зося. — Вот и Хину люблю тоже за это…
Ну, что может быть забавнее, когда их сведешь вместе?.. Впрочем, если
ты ревнуешь меня к Половодову, то я
тебе сказала раз и навсегда…
Только один человек во всем доме вполне искренне и горячо оплакивал барышню — это был, конечно, старый Лука, который в своей каморке не раз всплакнул потихоньку от всех. «
Ну, такие ее счастки, — утешал самого себя старик, размышляя о мудреной судьбе старшей барышни, — от своей судьбы не уйдешь… Не-ет!.. Она
тебя везде сыщет и придавит ногой, ежели
тебе такой предел положон!»
—
Ну, батенька, в это время успело много воды утечь… Значит,
ты и о конкурсе ничего не знаешь?.. Завидую твоему блаженному неведению… Так я
тебе расскажу все: когда Ляховский отказался от опекунства, Половодов через кого-то устроил в Петербурге так, что твой второй брат признал себя несостоятельным по каким-то там платежам…
—
Ну, как знаешь…
Тебе лучше знать.
— Ого-го!.. Вон оно куда пошло, — заливался Веревкин. — Хорошо, сегодня же устроим дуэль по-американски: в двух шагах, через платок… Ха-ха!..
Ты пойми только, что сия Катерина Ивановна влюблена не в папахена, а в его карман. Печальное, но вполне извинительное заблуждение даже для самого умного человека, который зарабатывает деньги головой, а не ногами. Понял?
Ну, что возьмет с
тебя Катерина Ивановна, когда у
тебя ни гроша за душой… Надо же и ей заработать на ярмарке на свою долю!..
— Да
ты в самом деле ничего не знаешь? Приехала она сюда вместе с этим…
ну, с мужем, по-нынешнему. Болен он,
ну, муж-то этот.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка…
ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому…
Ну, я все и рассказала. Про
тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.