Неточные совпадения
«
Ну, говорит, Мармеладов, раз уже
ты обманул мои ожидания…
Ну-с, государь
ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
—
Ну,
ты помаленьку, а то испужаешь; страшно уж очинна. За сайкой-то ходить али нет?
—
Ну и впрямь, знать, креста на
тебе нет! — кричат из толпы уже многие голоса.
— Ну-ну-ну! Довольно! Я уж
тебе говорил, говорил, я ведь
тебе говорил…
—
Ну уж
ты… жестоко… — пробормотал Никодим Фомич, усаживаясь к столу и тоже принимаясь подписывать. Ему как-то стыдно стало.
—
Ну, слушай: я к
тебе пришел, потому что, кроме
тебя, никого не знаю, кто бы помог… начать… потому что
ты всех их добрее, то есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что ничего мне не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один…
Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
—
Ну так чер-р-рт с
тобой!..
— Давайте сюда.
Ну, Родя, подымайся. Я
тебя попридержу; подмахни-ка ему Раскольникова, бери перо, потому, брат, деньги нам теперь пуще патоки.
—
Ну, уж
ты, востроногий! — пробормотала Настасья и пошла исполнять повеление.
— Будем ценить-с.
Ну так вот, брат, чтобы лишнего не говорить, я хотел сначала здесь электрическую струю повсеместно пустить, так чтобы все предрассудки в здешней местности разом искоренить; но Пашенька победила. Я, брат, никак и не ожидал, чтоб она была такая… авенантненькая [Авенантненькая — приятная, привлекательная (от фр. avenant).]… а? Как
ты думаешь?
Ну, да все это вздор, а только она, видя, что
ты уже не студент, уроков и костюма лишился и что по смерти барышни ей нечего уже
тебя на родственной ноге держать, вдруг испугалась; а так как
ты, с своей стороны, забился в угол и ничего прежнего не поддерживал, она и вздумала
тебя с квартиры согнать.
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три
тебя жду; раза два заходил,
ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя…
Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
— Гм! — сказал тот, — забыл! Мне еще давеча мерещилось, что
ты все еще не в своем… Теперь со сна-то поправился… Право, совсем лучше смотришь. Молодец!
Ну да к делу! Вот сейчас припомнишь. Смотри-ка сюда, милый человек.
—
Ну, и руки греет, и наплевать! Так что ж, что греет! — крикнул вдруг Разумихин, как-то неестественно раздражаясь, — я разве хвалил
тебе то, что он руки греет? Я говорил, что он в своем роде только хорош! А прямо-то, во всех-то родах смотреть — так много ль людей хороших останется? Да я уверен, что за меня тогда совсем с требухой всего-то одну печеную луковицу дадут, да и то если с
тобой в придачу!..
— Как, разве я не рассказывал? Аль нет? Да бишь я
тебе только начало рассказывал… вот, про убийство старухи-то закладчицы, чиновницы…
ну, тут и красильщик теперь замешался…
— Да вот
тебе еще двадцать копеек на водку. Ишь сколько денег! — протянул он Заметову свою дрожащую руку с кредитками, — красненькие, синенькие, двадцать пять рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось? Ведь знаете же, что копейки не было! Хозяйку-то небось уж опрашивали…
Ну, довольно! Assez cause! [Довольно болтать! (фр.)] До свидания… приятнейшего!..
Ну для чего
ты отыскал меня в начале болезни?
Ну, неужели я недостаточно выказал
тебе сегодня, что
ты меня мучаешь, что
ты мне… надоел!
— Об чем?
Ну да черт с
тобой, пожалуй, не сказывай. Починкова, сорок семь, Бабушкина, помни!
— Знаю, что вместе войдем, но мне хочется здесь пожать
тебе руку и здесь с
тобой проститься.
Ну, давай руку, прощай!
Ну да, черт, не в том дело, а вот в чем:
ты сегодня в хозяйкиной квартире ночуешь (насилу уговорил ее!), а я в кухне: вот вам случай познакомиться покороче!
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же
ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь,
ты знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, —
ну, с песенки и началось; а ведь
ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
Не могу я это
тебе выразить, тут, —
ну вот
ты математику знаешь хорошо, и теперь еще занимаешься, я знаю…
ну, начни проходить ей интегральное исчисление, ей-богу не шучу, серьезно говорю, ей решительно все равно будет: она будет на
тебя смотреть и вздыхать, и так целый год сряду.
Тут втягивает; тут конец свету, якорь, тихое пристанище, пуп земли, трехрыбное основание мира, эссенция блинов, жирных кулебяк, вечернего самовара, тихих воздыханий и теплых кацавеек, натопленных лежанок, —
ну, вот точно
ты умер, а в то же время и жив, обе выгоды разом!
Ну, а мы вчера еще жару поддали,
ты то есть, этими рассказами-то… о маляре-то; хорош разговор, когда он, может, сам на этом с ума сошел!
—
Ну, так что ж этот раздавленный? Я
тебя перебил! — крикнул поскорей Разумихин.
Ну, как
ты думаешь: можно ли таким выражением от Лужина так же точно обидеться, как если бы вот он написал (он указал на Разумихина), али Зосимов, али из нас кто-нибудь?
—
Ну, вот и увидишь!.. Смущает она меня, вот увидишь, увидишь! И так я испугалась: глядит она на меня, глядит, глаза такие, я едва на стуле усидела, помнишь, как рекомендовать начал? И странно мне: Петр Петрович так об ней пишет, а он ее нам рекомендует, да еще
тебе! Стало быть, ему дорога!
—
Ну да, да, да, — торопливо и неизвестно чему поддакивал Разумихин, — так вот почему
тебя тогда… поразило отчасти… а знаешь,
ты и в бреду об каких-то колечках и цепочках все поминал!..
Ну да, да… Это ясно, все теперь ясно.
— То есть не то чтобы… видишь, в последнее время, вот как
ты заболел, мне часто и много приходилось об
тебе поминать…
Ну, он слушал… и как узнал, что
ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я
тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли… так я, брат, боюсь, чтоб
ты не преувеличил, видишь…
—
Ну,
ты! следователь!..
Ну, да черт с вами со всеми! — отрезал Разумихин и вдруг, рассмеявшись сам, с повеселевшим лицом, как ни в чем не бывало, подошел к Порфирию Петровичу.
— Не совсем здоров! — подхватил Разумихин. — Эвона сморозил! До вчерашнего дня чуть не без памяти бредил…
Ну, веришь, Порфирий, сам едва на ногах, а чуть только мы, я да Зосимов, вчера отвернулись — оделся и удрал потихоньку и куролесил где-то чуть не до полночи, и это в совершеннейшем, я
тебе скажу, бреду, можешь
ты это представить! Замечательнейший случай!
— Да как же мог
ты выйти, коли не в бреду? — разгорячился вдруг Разумихин. — Зачем вышел? Для чего?.. И почему именно тайком?
Ну был ли в
тебе тогда здравый смысл? Теперь, когда вся опасность прошла, я уж прямо
тебе говорю!
—
Ну вот хоть бы этот чиновник! — подхватил Разумихин, —
ну, не сумасшедший ли был
ты у чиновника? Последние деньги на похороны вдове отдал!
Ну, захотел помочь — дай пятнадцать, дай двадцать,
ну да хоть три целковых себе оставь, а то все двадцать пять так и отвалил!
—
Ну, да хочешь я
тебе сейчас выведу, — заревел он, — что у
тебя белые ресницы единственно оттого только, что в Иване Великом тридцать пять сажен [Сажень — мера длины, равная 2,134 м. Колокольня Ивана Великого в Кремле высотой около 40 сажен, т. е. более 80 м.] высоты, и выведу ясно, точно, прогрессивно и даже с либеральным оттенком? Берусь!
Ну, хочешь пари!
—
Ну стоит ли с
тобой говорить!
Да вот, кстати же! — вскрикнул он, чему-то внезапно обрадовавшись, — кстати вспомнил, что ж это я!.. — повернулся он к Разумихину, — вот ведь
ты об этом Николашке мне тогда уши промозолил…
ну, ведь и сам знаю, сам знаю, — повернулся он к Раскольникову, — что парень чист, да ведь что ж делать, и Митьку вот пришлось обеспокоить… вот в чем дело-с, вся-то суть-с: проходя тогда по лестнице… позвольте: ведь вы в восьмом часу были-с?
— Стой! — закричал Разумихин, хватая вдруг его за плечо, — стой!
Ты наврал! Я надумался:
ты наврал!
Ну какой это подвох?
Ты говоришь, что вопрос о работниках был подвох? Раскуси:
ну если б это
ты сделал, мог ли б
ты проговориться, что видел, как мазали квартиру… и работников? Напротив: ничего не видал, если бы даже и видел! Кто ж сознается против себя?
— Оберегать! Что ж он может против Авдотьи Романовны?
Ну, спасибо
тебе, Родя, что мне так говоришь… Будем, будем оберегать!.. Где живет?
Ведь если б
тебе опасность была или там что-нибудь,
ну, конечно.
Ну что будет, если в самом деле
тебя завтра в больницу свезут?
Ну, вот и посмотрим, что такое
ты там приготовил».
Пришел вчера, после вас, мы обедали, говорил-говорил, я только руки расставил:
ну, думаю… ах
ты, господи!
— А, идут! — вскричал Раскольников, —
ты за ними послал!..
Ты их ждал!
Ты рассчитал…
Ну, подавай сюда всех: депутатов, свидетелей, чего хочешь… давай! Я готов! готов!..
— Как же
ты,
ну, как же
ты с лестницы-то тогда сбежал? Ведь дворники вас обоих встретили?
— Да как же, вот этого бедного Миколку вы ведь как, должно быть, терзали и мучили, психологически-то, на свой манер, покамест он не сознался; день и ночь, должно быть, доказывали ему: «
ты убийца,
ты убийца…», —
ну, а теперь, как он уж сознался, вы его опять по косточкам разминать начнете: «Врешь, дескать, не
ты убийца! Не мог
ты им быть! Не свои
ты слова говоришь!»
Ну, так как же после этого должность не комическая?
И стал он тут опять бегать, и все бил себя в грудь, и серчал, и бегал, а как об вас доложили, —
ну, говорит, полезай за перегородку, сиди пока, не шевелись, что бы
ты ни услышал, и стул мне туда сам принес и меня запер; может, говорит, я
тебя и спрошу.
— И что
тебе, что
тебе в том, — вскричал он через мгновение с каким-то даже отчаянием, —
ну что
тебе в том, если б я и сознался сейчас, что дурно сделал?
Ну что
тебе в этом глупом торжестве надо мною? Ах, Соня, для того ли я пришел к
тебе теперь!
— И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл! — в отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, — вот
ты ждешь от меня объяснений, Соня, сидишь и ждешь, я это вижу; а что я скажу
тебе? Ничего ведь
ты не поймешь в этом, а только исстрадаешься вся… из-за меня!
Ну вот,
ты плачешь и опять меня обнимаешь, —
ну за что
ты меня обнимаешь? За то, что я сам не вынес и на другого пришел свалить: «страдай и
ты, мне легче будет!» И можешь
ты любить такого подлеца?