Неточные совпадения
— Оставим этот разговор, — сказал Райский, — а то опять оба на стену полезем, чуть
не до драки. Я
не понимаю
твоих карт, и ты вправе назвать меня невеждой.
Не суйся же и ты судить и рядить о красоте. Всякий по-своему наслаждается и картиной, и статуей, и живой красотой женщины:
твой Иван Петрович так, я иначе, а ты никак, — ну, и при тебе!
— От… от скуки — видишь, и я для удовольствия — и тоже без расчетов. А как я наслаждаюсь красотой, ты и
твой Иван Петрович этого
не поймете,
не во гнев тебе и ему — вот и все. Ведь есть же одни, которые молятся страстно, а другие
не знают этой потребности, и…
— А спроси его, — сказал Райский, — зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает? Генерала! А нас с тобой
не видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом
твои бумаги?
Не будем распространяться об этом, а скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
— У тебя беспокойная натура, — сказал Аянов, —
не было строгой руки и тяжелой школы — вот ты и куролесишь… Помнишь, ты рассказывал, когда
твоя Наташа была жива…
И если
не будешь дремать, то с
твоим именем и родством тридцати лет будешь губернатором.
— Верочкины и Марфенькины счеты особо: вот смотри, — говорила она, —
не думай, что на них хоть копейка
твоя пошла. Ты послушай…
— Я думала, ты утешишь меня. Мне так было скучно одной и страшно… — Она вздрогнула и оглянулась около себя. — Книги
твои все прочла, вон они, на стуле, — прибавила она. — Когда будешь пересматривать, увидишь там мои заметки карандашом; я подчеркивала все места, где находила сходство… как ты и я… любили… Ох, устала,
не могу говорить… — Она остановилась, смочила языком горячие губы. — Дай мне пить, вон там, на столе!
— Стало быть, ты
не знаешь, куда я
твои деньги тратила?
— Кому же дело? — с изумлением спросила она, — ты этак
не думаешь ли, что я
твоими деньгами пользовалась? Смотри, вот здесь отмечена всякая копейка. Гляди… — Она ему совала большую шнуровую тетрадь.
— Что ему делается? сидит над книгами, воззрится в одно место, и
не оттащишь его! Супруга воззрится в другое место… он и
не видит, что под носом делается. Вот теперь с Маркушкой подружился: будет прок! Уж он приходил, жаловался, что тот книги, что ли,
твои растаскал…
— Ты хозяин, так как же
не вправе? Гони нас вон: мы у тебя в гостях живем — только хлеба
твоего не едим, извини… Вот, гляди, мои доходы, а вот расходы…
—
Не бывать этому! — пылко воскликнула Бережкова. — Они
не нищие, у них по пятидесяти тысяч у каждой. Да после бабушки втрое, а может быть, и побольше останется: это все им!
Не бывать,
не бывать! И бабушка
твоя, слава Богу,
не нищая! У ней найдется угол, есть и клочок земли, и крышка, где спрятаться! Богач какой, гордец, в дар жалует!
Не хотим,
не хотим! Марфенька! Где ты? Иди сюда!
— Ты, Борюшка, пожалуйста,
не учи их этим своим идеям!.. Вон, покойница мать
твоя была такая же… да и сошла прежде времени в могилу!
— Ах, нет, Борис: больно! — сказал Леонтий, — иначе бы я
не помнил, а то помню, и за что. Один раз я нечаянно на
твоем рисунке на обороте сделал выписку откуда-то — для тебя же: ты взбесился! А в другой раз… ошибкой съел что-то у тебя…
— Да как же, Борис:
не знаю там, с какими она счетами лезла к тебе, а ведь это лучшее достояние
твое, это — книги, книги… Ты посмотри!
— А
твой титан — настоящий Цесарь, что:
не то же ли самое хотел сделать?
— Хорошо, да все это
не настоящая жизнь, — сказал Райский, — так жить теперь нельзя. Многое умерло из того, что было, и многое родилось, чего
не ведали
твои греки и римляне. Нужны образцы современной жизни, очеловечивания себя и всего около себя. Это задача каждого из нас…
— Ты вся — солнечный луч! — сказал он, — и пусть будет проклят, кто захочет бросить нечистое зерно в
твою душу! Прощай! Никогда
не подходи близко ко мне, а если я подойду — уйди!
— Прости ему, Господи: сам
не знает, что говорит! Эй, Борюшка,
не накликай беду!
Не сладко покажется, как бревно ударит по голове. Да, да, — помолчавши, с тихим вздохом прибавила она, — это так уж в судьбе человеческой написано, — зазнаваться. Пришла и
твоя очередь зазнаться: видно, наука нужна. Образумит тебя судьба, помянешь меня!
— Так это за то, что у меня деньжонки водятся да дом есть, и надо замуж выходить: богадельня, что ли, ему достался мой дом? И дом
не мой, а
твой. И он сам
не беден…
— В кого это ты, батюшка, уродился такой живчик, да на все гораздый? — ласково говорила она. — Батюшка
твой, царство ему небесное, был такой серьезный, слова на ветер
не скажет, и маменьку отучил смеяться.
— Я с Марфенькой хочу поехать на сенокос сегодня, — сказала бабушка Райскому, —
твоя милость, хозяин,
не удостоишь ли взглянуть на свои луга?
— Вера, Вера, — никакая красота никогда
не жгла меня язвительнее, я жалкий раб
твой…
— Мне ничего
не нужно: но ты сама должна знать, какими другими глазами, как
не жадными, влюбленными, может мужчина смотреть на
твою поразительную красоту…
— Нет, нет,
не уходи: мне так хорошо с тобой! — говорил он, удерживая ее, — мы еще
не объяснились. Скажи, что тебе
не нравится, что нравится — я все сделаю, чтоб заслужить
твою дружбу…
—
Не замечал
твоей красоты, смотрел бы на тебя, как на бабушку…
— Да, Вера, теперь я несколько вижу и понимаю тебя и обещаю: вот моя рука, — сказал он, — что отныне ты
не услышишь и
не заметишь меня в доме: буду «умник», — прибавил он, — буду «справедлив», буду «уважать
твою свободу», и как рыцарь буду «великодушен», буду просто — велик! Я — grand coeur! [великодушен! (фр.)]
— Ну, так мне теперь предстоит задача —
не замечать
твоей красоты, а напирать больше на дружбу? — смеясь, сказал он, — так и быть, постараюсь…
— О, о, о — вот как: то есть украсть или прибить. Ай да Вера! Да откуда у тебя такие ультраюридические понятия? Ну, а на дружбу такого строгого клейма ты
не положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь! Дай мне недели две срока, это будет опыт: если я одолею его, я приду к тебе, как брат, друг, и будем жить по
твоей программе. Если же… ну, если это любовь — я тогда уеду!
— Принимаю, Борис Павлыч,
твой поклон, как большую честь, — и
не даром принимаю — я его заслуживаю. А вот и тебе, за
твой честный поступок, мой поцелуй —
не от бабушки, а от женщины.
— Разумеется, мне
не нужно: что интересного в чужом письме? Но докажи, что ты доверяешь мне и что в самом деле дружна со мной. Ты видишь, я равнодушен к тебе. Я шел успокоить тебя, посмеяться над
твоей осторожностью и над своим увлечением. Погляди на меня: таков ли я, как был!.. «Ах, черт возьми, это письмо из головы нейдет!» — думал между тем сам.
— Вот уж и испугалась моей жертвы! Хорошо, изволь: принеси и ты две маленькие жертвы, чтоб
не обязываться мной. Ведь ты
не допускаешь в дружбе одолжений: видишь, я вхожу в
твою теорию, мы будем квиты.
— Ну,
не надо — я пошутил: только, ради Бога,
не принимай этого за деспотизм, за шпионство, а просто за любопытство. А впрочем, Бог с тобой и с
твоими секретами! — сказал он, вставая, чтоб уйти.
«Вера, Вера, пощади меня, смотри, я убит
твоей ядовитой красотой. Никто никогда
не язвил меня…» и т. д.
— Наоборот: ты
не могла сделать лучше, если б хотела любви от меня. Ты гордо оттолкнула меня и этим раздражила самолюбие, потом окружила себя тайнами и раздражила любопытство. Красота
твоя, ум, характер сделали остальное — и вот перед тобой влюбленный в тебя до безумия! Я бы с наслаждением бросился в пучину страсти и отдался бы потоку: я искал этого, мечтал о страсти и заплатил бы за нее остальною жизнью, но ты
не хотела,
не хочешь… да?
— И дети тоже
не боятся, и на угрозы няньки «волком» храбро лепечут: «А я его убью!» И ты, как дитя, храбра, и, как дитя же, будешь беспомощна, когда придет
твой час…
— Я ничего
не требую, Вера, я прошу только дать мне уехать спокойно: вот все! Будь проклят, кто стеснит
твою свободу…
— Что тебе за дело, Вера?
Не отвечай мне, но и
не отталкивай, оставь меня. Я чувствую, что
не только при взгляде
твоем, но лишь — кто-нибудь случайно назовет тебя — меня бросает в жар и холод…
— Вон оно что! — сказала она и задумалась, потом вздохнула. — Да, в этой
твоей аллегории есть и правда. Этих ключей она
не оставляет никому. А лучше, если б и они висели на поясе у бабушки!
—
Не знаю: но как ты ни прячешь свое счастье, оно выглядывает из
твоих глаз.
— Нет, — живо перебил Райский, — бабушка верит в
твою безграничную к ней любовь, только сама
не знает почему. Она мне это говорила.
— Вы хотите, чтоб я поступил, как послушный благонравный мальчик, то есть съездил бы к тебе, маменька, и спросил
твоего благословения, потом обратился бы к вам, Татьяна Марковна, и просил бы быть истолковательницей моих чувств, потом через вас получил бы да и при свидетелях выслушал бы признание невесты, с глупой рожей поцеловал бы у ней руку, и оба,
не смея взглянуть друг на друга, играли бы комедию, любя с позволения старших…
— Да чем, чем, что у тебя на уме, что на сердце? — говорила тоже почти с отчаянием бабушка, — разве
не станет разумения моего, или сердца у меня нет, что
твое счастье или несчастье… чужое мне!..
— Вот, смотри, Верочка, это
твое, а то Марфенькино — ни одной нитки жемчугу, ни одного лишнего лота, ни та ни другая
не получит. Смотрите обе!
«Признайся в них,
не прячься — и я поклонюсь
твоей честности!» — говорил он.
«Да, знаю я эту жертву, — думал он злобно и подозрительно, — в доме, без меня и без Марфеньки, заметнее будут
твои скачки с обрыва, дикая коза! Надо сидеть с бабушкой долее, обедать
не в своей комнате, а со всеми — понимаю!
Не будет же этого!
Не дам тебе торжествовать — довольно! Сброшу с плеч эту глупую страсть, и никогда ты
не узнаешь своего торжества!»
— Да, да, виноват, горе одолело меня! — ложась в постель, говорил Козлов, и взяв за руку Райского: — Прости за эгоизм. После… после… я сам притащусь, попрошусь посмотреть за
твоей библиотекой… когда уж надежды
не будет…
— Я, право,
не знаю, Леонтий, что сказать. Я так мало следил за
твоей женою, давно
не видал…
не знаю хорошо ее характера.
«Я старался и без тебя, как при тебе, и служил
твоему делу верой и правдой, то есть два раза играл с милыми „барышнями“ в карты, так что братец их, Николай Васильевич, прозвал меня женихом Анны Васильевны и так разгулялся однажды насчет будущей нашей свадьбы, что был вытолкан обеими сестрицами в спину и
не получил ни гроша субсидии, за которой было явился.
Играя с тетками, я служил, говорю,
твоему делу, то есть пробуждению страсти в
твоей мраморной кузине, с тою только разницею, что без тебя это дело пошло было впрок. Итальянец, граф Милари, должно быть, служит по этой же части, то есть развивает страсти в женщинах, и едва ли
не успешнее тебя. Он повадился ездить в те же дни и часы, когда мы играли в карты, а Николай Васильевич
не нарадовался, глядя на свое семейное счастье.