Неточные совпадения
Петр Иннокентьевич
был страшно вспыльчив, хотя и отходчив, как
говорили о нем слуги и рабочие.
— Нет, правда… Он только что
говорил мне это… Завтра он должен
был уехать в Петербург… Несчастный не мог предчувствовать, что вы его подкарауливаете на дороге, чтобы убить.
— Боже мой! —
говорил он сам себе дорогой. — Что же теперь
будет? Егор заметит, что его ружье разряжено и, значит, кто-нибудь им пользовался. Он заподозрит,
будет об этом
говорить, наведет на след. Полиция придет сюда… Надо
будет все это чем-нибудь объяснить… А он, он хочет покончить с собою! Что мне делать? Боже, вразуми, что мне делать!
Быть может, впрочем, это отношение крестьян к своему новому заседателю происходило оттого, что предместником его
был, как
говорили крестьяне, «кровопивец».
Особенно расположены
были к нему крестьяне за то, что он, по первому призыву, ехал куда угодно и не стеснялся доставляемыми ему экипажем и лошадьми. Подадут телегу — едет в телеге, дадут одну лошадь — едет на одной. Рассказывали, как факт, что однажды его встретили переезжающим из одного села в другое на телеге рядом с бочкой дегтя, и — это на округе, раскинутом на громадное пространство, при стоверстном расстоянии между селениями. Словом, это
был, как
говорили крестьяне, «душа-человек».
— Чего ты зря брешешь! — остановил ее один из понятых. — Егора Никифорова я сам вчерась видел и даже
говорил с ним, но он
был без ружья, я приму в этом хоть три присяги.
Егору Никифорову не приходила в голову мысль, что они пришли его арестовать, он подумал лишь, что они
будут его расспрашивать о случившемся, так как его могли видеть проходившим вчера по этой дороге, и решил в уме ничего не
говорить из того, что знает по этому делу.
Совершенно ясно представилось ему, что Егор Никифоров,
быть может, привлеченный звуком выстрела, застал еще живым несчастного Ильяшевича,
говорил с ним и по его поручению ходил к нему в избушку и взял то, что указал ему умирающий.
Возникал теперь вопрос: что
говорил ему умирающий? Несомненно
было одно, что Егор Никифоров знал об отношениях дочери Толстых к убитому вблизи высокого дома молодому человеку.
— Егор, конечно, догадался, что убийца ты, тем более, что у меня
есть основание думать, что он
говорил с твоей жертвой перед ее смертью.
— Хороший
был мужик, что
говорить! — подтвердил Гладких.
— Таперича у нас не знают, что и делать с девочкой, — продолжала баба. — Все
говорят, что лучше бы она совсем не родилась на свет, да и я так смекаю, что большой бы ей
был фарт, [Счастье — местное выражение.] если бы она скорей отправилась за своей матерью…
Прислуге дома, под страхом
быть тотчас же выгнаной,
было запрещено
говорить девочке об Егоре Никифорове и о покойной Арине.
Егор
был покойнее прежнего. Он свыкся со своим положением и не видел, как летели месяц за месяцем. В тюрьме время,
говорят, идет очень быстро.
После многих хлопот в К. со стороны Иннокентия Антиповича с целью ускорить дело Егора Никифорова, состоялось, наконец, решение, которым он присужден
был к пятнадцатилетней каторге, а через год после этого
был отправлен в Забайкальскую область… Нечего
говорить, что Петру Иннокентьевичу все это встало в дорогую копеечку.
В первое время исчезновение барышни из высокого дома, конечно, породило много толков в окрестности и даже в К. Впрочем, об этом
говорили осторожно, так как Петр Иннокентьевич Толстых
был все-таки «сильным человеком», а глаза тех, которые имели законное основание посмотреть на это дело серьезно,
были засыпаны золотым песочком.
— Но не
будем больше
говорить о других,
поговорим о вас и о вашем ребенке. Как достали вы себе другое имя и зачем приехали сюда?
В поселке
говорили, что у ней
есть деньжонки, так как она будто бы дочь богатого петербургского чиновника.
— А вы разве не боитесь, что вас кто-нибудь узнает в поселке и на заимке?.. Если же это случится, что
будут говорить…
Есть много злых людей, Марья Петровна!
— Толстых! — сказал смотритель. — Уж не дочка ли она нашего богача — золотопромышленника… Нет, этого не может
быть… Та,
говорили,
была красавица, и уже лет пять как пропала без вести.
«Нет, — думал Егор Никифоров, шагая по знакомой дороге, — нет, этого не может
быть… Эта прелестная девушка не может
быть дочерью Петра Иннокентьевича. Ей двадцать один год, но двадцать лет тому назад Толстых не
был женат… Нет, она не его дочь, хотя и называет его своим отцом… Ее крестный отец Иннокентий Антипович! Не ребенок ли это Марьи Петровны? Ее мать,
говорит она, умерла при ее рождении, а Марья Петровна пропала около того же времени… Да, это так, это дочь Марьи Петровны!»
— Я уже
говорил тебе, бабушка, что я
был большой приятель с Егором, кроме того, у меня тоже
была жена и дети, и я потерял их… Я плачу, взгрустнувшись по ним… — снова заметил он.
Все заволновалось. Мужьям приятно
было поговорить со свежими, умными людьми, слаще
было даже
выпить с ними и забавнее перекинуться в картишки. Жены и дочери
были взволнованы вследствие других причин — инженеры
были молодец к молодцу, а многие, по наведенным справкам, даже холостые.
—
Говори… Я догадался и ранее, что ты не ради одного свидания с сыном приехал сюда…
Быть может, тебе нужны деньги?
— Умерла,
говорите вы, — продолжал он с дрожью в голосе. — Где доказательство тому?.. Я еще ожидаю ее, я ее
буду ждать, я не смею умереть…
— Увы, ты прав, надежды нет! — простонал Петр Иннокентьевич и тряхнул головой, как бы желая отогнать тяжелую мысль. — Хорошо, не
будем об этом
говорить… С моим горем я справлюсь один… Ты сделал предложение и имеешь полное право требовать ответа.
Будь так добр, вели позвать Иннокентия.
— Так
говорят только лентяи и пошляки! — рассердился Семен Порфирьевич. — Гладких наш враг, он мешает нашим планам, он должен исчезнуть. Тогда мы
будем хозяйничать в высоком доме, Танюша
будет так или иначе твоя, в наших руках
будет весь капитал. Все это в нашей власти! Неужели мы этим не воспользуемся? Это
было бы более чем глупо. Повторяю, единственная преграда этому — Гладких. Он должен умереть!..
— Иннокентий Антипович не раз
говорил, что его надо засыпать, так как, неровен час, может случиться несчастье. Почему же этому несчастью не случиться с ним самим… Он часто проходит здесь… Раз я даже видел его сидящим у самого колодца на возвратном пути с приисков… Если его найдут в один прекрасный день на дне колодца… виной
будет только его неосторожность… Не так ли?
— Вам не надо
говорить, почему я не могу
быть мужем m-lle Толстых… Я догадываюсь… — снова поднял голову Сабиров.
— Дело идет о спокойствии и счастии одного неповинного ни в чем существа… вы бы не хотели сделать его несчастным… — продолжал Гладких. — Я
говорю вам более, чем смею… Если бы это
было возможно, я из всех выбрал бы только вас в мужья Тане, — я разгадал в вас честного человека! Но, увы, это невозможно… Вы не
будете больше искать с ней встречи? Обещайте мне это?
— Я припоминаю еще приходившего к моей матери старика, который брал меня на руки и целовал… Когда сегодня я
говорил с Гладких… мне вдруг показалось, что это
был именно он, что я его видел в далекое время моего детства… Это, конечно, вздор… Игра воображения.
— Ага! — продолжал он. — Ваш крестный отец ничего вам не
говорил об этом… Он оставлял вас в приятном заблуждении, что вы — дочь богача-золотопромышленника… Хорошенькая шутка!.. И вы этому поверили. Уже более тридцати лет, как мой дядя вдовеет, у него
была дочь Мария, и она умерла. Что же касается до вас, то вы ему даже не родственница, и если живете здесь, то лишь благодаря Гладких, которому взбрело на ум привести вас сюда… Теперь вы видите, моя милая, что я делаю вам большую честь моим предложением…
— Ужели ты подумала, что я,
говоря: «негодяй», «подлец»,
говорил это про твоего отца… О, не думай этого. Я
говорил о том гнусном сплетнике, который из злобы и ненависти ко мне, нанес тебе такой страшный удар… Тебе не надо называть его… я его знаю… И с ним
будет у меня коротка расправа! Этот подлец не
будет дышать одним воздухом с тобою…
— Дурак… Испортил все дело… Разве я тебе не
говорил, болван, чтобы ты
был осторожнее и не болтал ничего этой девчонке.
— Я
говорю только то, что
есть… Ты продолжаешь настаивать на возвращении тебе метрического свидетельства?..
— Может
быть… Но если и так, то не просите меня
говорить вам то, на что я не имею права. Поверьте, что у меня на это
есть свои причины… Впоследствии вы узнаете вещи, которые мне самому теперь непонятны…
— Ты
говоришь, он
был нездешний?
— У него не
было врагов… Я уже
говорил вам, что его здесь никто не знал…
— Мой крестный ничего подобного не
говорил мне, у нас не
было даже никогда разговора о нем… Он уехал в Россию, я думала, что он позабыл обо мне… Мне он нравился и только, но люблю ли я его… я не знаю…
говорю тебе: не знаю…
— Раз ты с ним видишься, Иван, скажи ему от меня, что он должен забыть меня навсегда… Если ты
говоришь, что он сказал тебе, что он любит меня… пусть разлюбит и не ищет нигде никогда со мной встречи… Я
быть его женой не могу…
— Верно, мое золото, верно… ты не смеешь его любить, но совсем не по той причине, которую ты
говоришь, ты не смеешь его любить потому, что у тебя
есть жених, а я, я не
буду Иннокентием Гладких, если я не достану его тебе хотя бы на дне морском…
Остальные бумаги
были: десять писем его матери к его отцу. Их содержание красноречиво
говорило о горячей, беззаветной взаимной любви Марии Толстых к Борису Ильяшевичу, такой же любви, какую питал он, Борис Сабиров, к Татьяне Петровне.
— Успокойся, дитя мое! Я ведь еще здоров и сделаю все, чтобы видеть тебя счастливою… Но довольно об этом…
Поговорил о чем-нибудь более веселом… Что случилось с Иваном? Он уже несколько дней как не
был у нас…
— Мы узнаем это в поселке, дитя мое! Но вернемся к Ивану. Не
говорил ли он тебе, почему он так долго не
был у нас?
— Не улыбайся… Я
говорю правду… Я ведь никого на свете не люблю больше, чем тебя, но меня очень радует, что Иван не принужден
будет сбирать милостыню…
— Пусть только этот негодяй попробует дотронуться до Тани… Я задушу его как собаку… Но не
будем говорить об этих негодяях… Хотите, Марья Петровна, чтобы я сейчас же проводил вас в высокий дом, к вашему отцу?
— Но сегодня я еще не хочу войти в дом моего отца… Только в тот день, когда там меня встретит мой сын, я войду в этот дом: Борис и Иннокентий Антипович должны встретить меня на пороге дома моего отца… До тех же пор никто не должен знать, что я еще жива… Днем я
буду по-прежнему скрываться в лесу, а ночью мы
будем встречаться с тобой, Егор, и
говорить о наших любимцах… Дня через три-четыре, Гладких уже может
быть здесь с моим сыном!.. Время промчится незаметно…
— У меня
есть средство заставить ее
говорить…
Он вошел в комнату молодой девушки с горящими глазами. Злобная улыбка искривила его губы и красноречиво
говорила, что этот человек
был готов в эту минуту на все, даже на убийство, если иначе нельзя.
— Нет, нет, все-таки это не
был сон… Он
был здесь… Он отпер сундук, он уже опустил туда свои руки… Я его отшвырнул назад… я хотел яснее увидеть его лицо… свет луны сквозь занавеси давал мало свету, с ним
был фонарь… но он не дал мне опомниться и потушил его… —
говорил сам с собою Петр Иннокентьевич Толстых.