Неточные совпадения
Накануне дня рокового происшествия в загородном
доме княгини Полторацкой в городском театре, находившемся в то время
у Летнего сада (в Петербурге в описываемую нами эпоху театров было два — другой, переделанный из манежа герцога Курляндского, находился
у Казанской церкви), шла бывшая тогда репертуарной и собиравшая массу публики трагедия Сумарокова — «Хорев».
В дополнение к этому заметим, что по распоряжению графа Левенвольда на свадьбу Густава Бирона в
дом новобрачного приглашены были только те измайловские офицеры,
у которых имелись карета или коляска с лошадьми, а провожать Бирона из
дома во дворец, в 2 часа дня, дозволялось без исключения, «хотя и пешками и верхами».
Каково же было ее огорчение, когда она в описанный нами день получила от Станиславы письмо из Варшавы, в котором та уведомляла ее, что она уже более года как разошлась с мужем, который отнял
у нее сына и почти выгнал из
дому. Она просила «сильную при дворе» сестру заступиться за нее перед регентом и заставить мужа вернуть ей ребенка. Таким образом, и это последнее убежище ускользало от несчастной Якобины.
В тот самый день, когда фрейлина Якобина Менгден получила письмо от своей сводной сестры Станиславы, разрушившее надежды на московское гостеприимство, в Москве, на Басманной
у окна небольшого, в пять окон, деревянного
дома, окрашенного в серый цвет, принадлежавшего майору Ивану Осиповичу Лысенко, стоял сам хозяин и глядел на широкую улицу.
— Дорогой маркиз, вы, конечно,
у себя, но в здешней стране
у стен всех
домов есть чуткие уши… — заметил он и стал передавать посланнику о симпатии цесаревны к Франции, намекнув о надеждах, которые возлагает на него Елизавета Петровна.
— Что касается до меня, — отвечала Елизавета Петровна, — то раз-другой я могу сказать, что меня нет
дома, но в третий раз отказать уже будет неловко… Да я и не имею на то причин… Вчера, например, как я могла бы отказать ему, когда мы случайно встретились
у моего крыльца?
Цесаревна приказала позвонить
у двери посольства и велела передать маркизу де ла Шетарди, что она стремится к славе и нимало не сомневается, что он пошлет ей всяких благих пожеланий, так как она вынуждена наконец уступить настояниям партии… От
дома посольства она отправилась в Преображенские казармы и прошла в гренадерскую роту. Гренадеры ожидали ее.
Из казарм все двинулись к Зимнему дворцу. Елизавета Петровна ехала медленно впереди роты гренадер. Только один человек мог остановить войско — это был Миних. Унтер-офицер, командовавший караулом
у его
дома, был участником заговора. Ему было приказано захватить фельдмаршала и отвезти его во дворец цесаревны. Он так и сделал.
Первым появился Остерман, которого по причине болезни ног везли в извозчичьих санях в одну лошадь. На нем был небольшой парик, черная бархатная фуражка и старая короткая лисья шуба, в которой обыкновенно сидел он
у себя
дома.
29 апреля императрица переехала, при торжественной и парадной обстановке, из Кремлевского дворца снова в свой зимний
дом, что на Яузе. На пути из Кремля,
у синодальных ворот, императрицу приветствовали все синодальные члены, окруженные толпой в двадцать человек студентов Славяно-греко-латинской академии, которые и на этот раз были одеты в белые одеяния, держали в руке ветви и на голове лавровые венки.
Тут он стал искать покровительства
у нового временщика и сделался необходимым в
доме Разумовского. От своего воспитателя Теплов наследовал большую ученость, соединенную с весьма широкими понятиями о том, как обходиться с людьми сильными и как обхождение с ними согласовать со степенью их силы.
Особы первых двух классов давали маскарады
у себя в
домах и на приморских дачах. На праздниках этих присутствовала сама императрица. На балы и маскарады собирались в шесть часов, играли в карты и танцевали до десяти, когда императрица с избранными вельможами садилась ужинать. Остальные ужинали стоя.
Публичные спектакли исполнялись русской труппой в здании, примыкавшем к летнему дворцу императрицы
у Полицейского моста (где теперь
дом Елисеева).
Летом он приезжал к сестре, и здесь устраивались свиданья между ним и Иваном Осиповичем Лысенко, сын которого Ося на время летних вакаций всегда отправлялся на побывку к княгине Полторацкой и был желанным гостем в ее
доме, как сын задушевного друга ее брата и, наконец, как сын человека, о котором
у княгини сохранились более нежные воспоминания.
В то время, когда
у берега лесного пруда происходило описанное нами объяснение между матерью и сыном, в столовой княгини Вассы Семеновны хозяйка
дома, ее брат и полковник Иван Осипович Лысенко, казалось, спокойно вели беседу, которая совершенно не касалась интересующей всех троих темы. Эта тема была, конечно, разрешенное отцом свидание сына с матерью. Иван Осипович не касался этого предмета, а другим было неловко начинать в этом смысле разговор.
Из Киевской академии были выписаны «вертепы». Певчие пели, семинаристы представляли зрелища божественные в лицах и пели поздравительные кантаты. Есть предание, что в Козельце государыня останавливалась на долгое время
у матери Алексея Григорьевича — Натальи Демьяновны и что в козелецком ее
доме, принадлежавшем затем Л. П. Галагану, хранилось то кресло, на котором сидела государыня.
Особенно любил Алексей Григорьевич угощать государыню и весь двор
у себя в Цесаревнином, а позднее в Аничковском
доме, в день своих именин 17 марта. Для праздников этих он не щадил денег, и во все царствование Елизаветы Петровны 17 марта считалось чем-то вроде табельного дня.
Государыня зимой гостила по три дня, а иногда по шести дней
у него в Гостилицах и праздновала, по обыкновению, в его
доме день святого Алексея — человека Божия, причем в продолжение обеденного и вечернего столов была обычная пальба из пушек, итальянская музыка и иллюминация.
Каждый день обедывал он
у гетмана и, привыкнув наконец к
дому, взошел однажды после обеда в одну из внутренних комнат, где граф играл, по обыкновению, в шахматы.
Для того чтобы совершенно успокоиться, по крайней мере, насколько это было возможно, ему надо было переменить место. Он отдал приказание готовиться к отъезду, который назначил на завтрашний день. На другой день князь призвал в свой кабинет Терентьича, забрал
у него все наличные деньги, отдал некоторые приказания и после завтрака покатил в Тамбов. По въезде в этот город князь приказал ехать прямо к графу Свиридову, к
дому графини Загряжской.
Позднее, в 1726 году, Аничков мост был подъемный, и здесь были караульные
дома для осмотра паспортов
у лиц, въезжающих в столицу.
Елизавета Петровна, как известно, никогда не жила в Аничковском дворце, но, как гласит камер-фурьерский журнал, по праздникам нередко посещала храм. В 1757 году Елизавета пожаловала «собственный каменный
дом, что
у Аничкова моста, со всеми строениями и что в нем наличностей имеется», графу Алексею Григорьевичу Разумовскому «в потомственное владение».
Поэтому в 1754 году императрица решилась заложить новое здание, сказав, что «до окончания переделок будет жить в Летнем новом
доме», приказав строить временный дворец на порожнем месте бывшего Гостиного двора, на каменных погребах
у Полицейского моста. В июле начали бить сваи под новый дворец. Нева усеялась множеством барок, и на всем пространстве от дворца к Мойке рассыпались шалаши рабочих. Словом, работа закипела.
Положение этого
дома им понравилось еще зимой, когда они были на именинах
у обер-егермейстера, и, чтобы сделать угодное их высочествам, он им его отвел.
Сергей Семенович остался один, но, прежде чем собрать нужные ему на сегодня в месте его служения бумаги и выехать из
дому, стал ходить взад и вперед по кабинету, поправляя свой парик, который сидел хорошо на голове и, казалось, не требовал поправки. Этот жест, впрочем, был обыкновенен
у Сергея Семеновича, когда он находился в волнении.
— Он отдает эту усадьбу за бесценок, а сам уже находится в Александро-Невском монастыре послушником. В виде вклада он отдал все имевшиеся
у него деньги и те, которые выручил от продажи
дома на Васильевском острове. Покупную цену за эту дачу тоже, по его желанию, надо будет внести в монастырскую казну.
Если она продолжала жить
у дяди Сергея Семеновича, то это происходило потому, что в
доме работали обойщики, закупались принадлежности хозяйства и из Зиновьева еще не прибыли остальные выписанные дворовые.
Молодая хозяйка, ввиду траура, не могла никуда выезжать на праздниках, не могла и
у себя устроить большого приема, а потому общее оживление, охватившее столицу перед рядом балов и празднеств наступающих дней, не могло коснуться
дома молодой «странной княжны».
Прежде всего поражало всех слуг княжны Людмилы Васильевны Полторацкой появление
у ее сиятельства «странника», с которым княжна подолгу беседовала без свидетелей. Странник этот появился вскоре после переезда в новый
дом и приказал доложить о себе ее сиятельству. Оборванный и грязный, он, конечно, не мог не внушить к себе с первого взгляда подозрения, и позванный на совет старший дворецкий решительно отказался было беспокоить ее сиятельство. Но странник настаивал.
Оставшийся сторожить
у калитки уверял, что странник не выходил из нее, хотя со времени его входа в
дом прошло уже несколько часов времени.
Время с момента выхода его из гостиной княжны и до того момента, когда он очутился
у себя, для него как бы не существовало. Он совсем не помнил, как оделся, сел в сани и приказал ехать домой, даже как снял
дома верхнее платье и прошел в свой кабинет. Все это в его памяти было подернуто густым непроницаемым туманом.
—
У кабака дяди Тимохи его подстеречь али опять
у калитки
дома княжны.
Увы, он не проник ни во что и не угадал ничего. Он остался лишь при сладкой надежде, что наконец сегодня, через несколько часов так или иначе решится его судьба. С сердечным трепетом позвонил князь Сергей Сергеевич в четыре часа дня
у подъезда
дома княжны Людмилы Васильевны Полторацкой.
На берегу показалась фигура мужчины, быстрыми шагами приближавшаяся к
дому княжны Людмилы Васильевны. Граф притаился в тени забора. Фигура приблизилась к калитке и остановилась. Граф стоял шагах в десяти от нее. Луна, на одно мгновение выплывшая из-за облаков, осветила стоявшего
у калитки мужчину. Граф Иосиф Янович узнал князя Сергея Сергеевича Лугового.
Княжна давала ему к этому повод своим странным поведением. Накануне, на свиданье с ним наедине, в ее будуаре, пылкая и ласковая, доводящая его выражением своих чувств до положительного восторга, она на другой день
у себя в гостиной или в
доме их общих знакомых почти не обращала на него внимания, явно кокетничала с другими и в особенности с графом Петром Игнатьевичем Свиридовым.
Такое восклицание вырвалось
у княжны Людмилы Васильевны Полторацкой при виде стоявшего в ее будуаре нового роскошного букета из белых роз. Агаша поставила его в большую вазу на столике около кушетки, так как букет принесли в то время, когда княжны не было
дома. Она сделала в этот день довольно много визитов с затаенною мыслью узнать что-нибудь о происшедшем столкновении между графом Свиридовым и князем Луговым.
— Не будем говорить об этом.
У меня есть к вам другая, более важная просьба. Я решился просить вас приехать ко мне, хотя, как видите, я в силах был бы заехать к вам. Простите меня. Это произошло потому, что я дал себе обет не переступать порога моего
дома иначе, как для того, чтобы уехать из Петербурга навсегда.