Неточные совпадения
В Балчуговском заводе
у старика Зыкова был собственный
дом, но он почти никогда не жил в нем, предпочитая лесные избушки, землянки и балаганы.
Из кабака Кишкин отправился к Петру Васильичу, который сегодня случился
дома. Это был испитой мужик, кривой на один глаз. На сходках он был первый крикун. На Фотьянке
у него был лучший
дом, единственный новый
дом и даже с новыми воротами. Он принял гостя честь честью и все поглядывал на него своим уцелевшим оком. Когда Кишкин объяснил, что ему было нужно, Петр Васильевич сразу смекнул, в чем дело.
У себя
дома Яша Малый не мог распорядиться даже собственными детьми, потому что все зависело от дедушки, а дедушка относился к сыну с большим подозрением, как и к Устинье Марковне.
—
У себя
дома молись, родимый, а наши образа оставь… Садитесь, гостеньки дорогие.
— Вот ты, Лукерья, про каторгу раздумалась, — перебил ее Родион Потапыч, — а я вот про нынешние порядки соображаю… Этак как раскинешь умом-то, так ровно даже ничего и не понимаешь. В ум не возьмешь, что и к чему следует. Каторга была так каторга, солдатчина была так солдатчина, — одним словом, казенное время… А теперь-то что?.. Не то что других там судить, а
у себя в
дому, как гнилой зуб во рту… Дальше-то что будет?..
Детей
у них не было, и Ермошка мечтал, когда умрет жена, завестись настоящей семьей и имел уже на примете Феню Зыкову. Так рассчитывал Ермошка, но не так вышло. Когда Ермошка узнал, как ушла Феня из
дому убегом, то развел только руками и проговорил...
— Шел бы ты домой, Тарас, — часто уговаривал его Ермошка, — дома-то, поди, жена тебя вот как ждет. А по пути завернул бы к тестю чаю напиться. Богатый
у тебя тестюшка.
— О чем говорить-то? Весь тут.
Дома ничего не осталось… А где
у тебя змей-то кривой?
Когда-то
у Кишкина был свой
дом и полное хозяйство, а теперь ему приходилось жаться на квартире, в одной каморке, заваленной всевозможным хламом.
Первым на Фотьянку явился знаменитый скупщик Ястребов и занял квартиру в лучшем
доме, именно
у Петра Васильича.
— Ну, это не фасон, Петр Васильич, — ворчал Кишкин. — Ты что раньше-то говорил: «
У меня в избе живите, как
дома,
у меня вольготно», а сам пустил Ястребова.
— Все я знаю, други мои милые, — заговорил Ястребов, хлопая Петра Васильича по плечу. — Бабьи бредни и запуки, а вы и верите… Я еще пораньше про свинью-то слышал, посмеялся — только и всего. Не положил — не ищи… А
у тебя, Петр Васильич, свинья-то золотая
дома будет, ежели с умом… Напрасно ты ввязался в эту свою конпанию: ничего не выйдет, окромя того, что время убьете да прохарчитесь…
В партии Кишкина находился и Яша Малый, но он и здесь был таким же безответным, как
у себя
дома. Простые рабочие его в грош не ставили, а Кишкин относился свысока. Матюшка дружил только со старым Туркой да со своими фотьянскими.
У них были и свои разговоры. Соберутся около огонька своей артелькой и толкуют.
— Следователь-то
у Петра Васильича в
дому остановился, — объяснил сотник. — И Ястребов там, и Кишкин. Такую кашу заварили, что и не расхлебать. Главное, народ весь на работах, а следователь требовает к себе…
Да и какие деньги
у бабы, которая сидит все
дома и убивается по домашности да с ребятишками.
— Однако это даже весьма мне удивительно, мамынька… Кто
у нас, напримерно, хозяин в
дому?.. Феня, в другой раз ты мне деньги отдавай, а то я с живой кожу сниму.
— Эк тебе далась эта Фотьянка, — ворчала Устинья Марковна, отмахиваясь рукой от пустых слов. — Набежала дикая копейка — вот и радуются. Только к
дому легкие-то деньги не больно льнут, Марьюшка, а еще уведут за собой и старые,
у кого велись.
— А ежели она
у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, —
у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского
дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
Мыльников действительно отправился от Зыковых прямо к Карачунскому. Его подвез до господского
дома Кожин, который остался
у ворот дожидаться, чем кончится все дело.
— Кожин меня за воротами ждет, Степан Романыч… Очертел он окончательно и дурак дураком. Я с ним теперь отваживаюсь вторые сутки… А Фене я сродственник: моя-то жена родная — ейная сестра, значит, Татьяна. Ну, значит, я и пришел объявиться, потому как дело это особенное.
Дома ревут
у Фени, Кожин грозится зарезать тебя, а я с емя со всеми отваживаюсь… Вот какое дельце, Степан Романыч. Силушки моей не стало…
— Дома-то
у нас ты был, Тарас?
Всю дорогу до Фотьянки Мыльников болтал без утыху и даже рассказал, как он пил чай с Карачунским сегодня, пока Кожин ждал его
у ворот господского
дома.
— Мамынька, что же это такое? — взмолился Петр Васильич. — Я ведь, пожалуй, и шею искостыляю, коли на то пошло. Кто
у нас в
дому хозяин?..
Мысль о бегстве из отцовского
дома явилась
у Марьи в тот же роковой вечер, когда она узнала о новой судьбе сестры Фени.
У себя
дома не успевали поправляться.
— Мамынька, это ты пустила постояльца! — накидывался Петр Васильич на мать. — А кто хозяин в
дому?.. Я ему покажу… Он
у меня споет голландским петухом. Я ему нос утру…
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский
дом.
У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел на ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
— Марьюшка, а кто хозяин в
дому? А? А Ястребова я распатроню!.. Я ему по-ка-жу-у… Я, брат, Марья, с горя маненько выпил. Тоже обидно: вон какое богачество дураку Мыльникову привалило. Чем я его хуже?..
С Петром Васильичем вообще что-то сделалось, и он просто бросался на людей, как чумной бык. С баушкой
у них шли постоянные ссоры, и они старались не встречаться. И с Марьей
у баушки все шло «на перекосых», — зубастая да хитрая оказалась Марья, не то что Феня, и даже помаленьку стала забирать верх в
доме. Делалось это само собой, незаметно, так что баушка Лукерья только дивилась, что ей самой приходится слушаться Марьи.
— Нет, ты лучше убей меня, Матюшка!.. Ведь я всю зиму зарился на жилку Мыльникова, как бы от нее свою пользу получить, а богачество было прямо
у меня в
дому, под носом… Ну как было не догадаться?.. Ведь Шишка догадался же… Нет, дурак, дурак, дурак!.. Как
у свиньи под рылом все лежало…
Результатом этой сцены было то, что враги очутились на суде
у Карачунского. Родион Потапыч не бывал в господском
доме с того времени, как поселилась в нем Феня, а теперь пришел, потому что давно уже про себя похоронил любимую дочь.
Действительно, Мыльников сейчас же отправился в Тайболу. Кстати, его подвез знакомый старатель, ехавший в город. Ворота
у кожинского
дома были на запоре, как всегда. Тарас «помолитвовался» под окошком. В окне мелькнуло чье-то лицо и сейчас же скрылось.
Странные дела творились в
дому у баушки Лукерьи.
Действительно, горел
дом Петра Васильича, занявшийся с задней избы. Громадное пламя так и пожирало старую стройку из кондового леса, только треск стоял, точно кто зубами отдирал бревна. Вся Фотьянка была уже на месте действия. Крик, гвалт, суматоха — и никакой помощи.
У волостного правления стояли четыре бочки и пожарная машина, но бочки рассохлись, а
у машины не могли найти кишки. Да и бесполезно было: слишком уж сильно занялся пожар, и все равно сгорит дотла весь
дом.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш
дом был первый в столице и чтоб
у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Я бы дерзнул…
У меня в
доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе как барин, а не хочешь заплатить ему — изволь:
у каждого
дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в
дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты
у меня, любезный, поешь селедки!»
Здесь есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и как только этот Добчинский куда-нибудь выйдет из
дому, то он там уж и сидит
у жены его, я присягнуть готов…