Неточные совпадения
Горничная, простодушная девушка
по имени Агаша, показала убежденно, что ее сиятельство
по вечерам принимала тайком
не бывавших у нее
днем мужчин и окружала всегда эти приемы чрезвычайной таинственностью, как было и в данном случае.
«Благородный господин Андрей Андреевич! Послан от нас в Малороссию за нашими нуждами камердинер наш Игнатий Полтавцев, и ежели он о чем о своих нуждах просить будет, прошу,
по вашей к нам благосклонности, в том его
не оставить. В чем к вам
не безнадежною остаюсь, вам доброжелательная Елисавет. Июля 11
дня 1737 года».
— Передайте цесаревне, что я от имени короля заявляю ей, что Франция сумеет поддержать ее в великом
деле. Пусть она располагает мной, пусть располагают мной и люди ее партии, но мне все же необходимо снестись
по этому поводу с моим правительством, так как посланник,
не имеющий инструкции, все равно что незаведенные часы.
Наконец, в начале августа, сгорая от нетерпения, она послала к маркизу своего камергера Воронцова, чтобы условиться с ним насчет свидания. Было решено встретиться на следующий
день как бы нечаянно
по дороге в Петербург. Но в самый последний момент Елизавета Петровна
не решилась выехать, зная, что за каждым шагом ее следят.
Он сумел, однако, скрыть свою тревогу с искусством тонкого дипломата, но
по приезде домой тотчас послал за Лестоком. Напрасно прождал он его всю ночь,
не смыкая глаз. Врач цесаревны явился только на следующий
день и рассказал со слов Екатерины Петровны содержание вчерашнего разговора. Маркиз понял всю опасность своего положения. Правительница знала и была настороже.
Не забыт был милостями и Герман Лесток — участник переворота. В первые
дни своего царствования императрица наградила его по-царски. Помимо большого жалованья, он получал за каждый раз, когда пускал кровь Елизавете Петровне,
по две тысячи рублей. Императрица пожаловала ему свой портрет, осыпанный бриллиантами.
— Я
не упрекаю тебя, потому что ничего
не запрещал тебе в этом отношении; вопрос об этом пункте никогда даже
не поднимался между нами. Но если
дело зашло так далеко, я должен нарушить молчание. Ты считал свою мать умершей, и я допустил эту ложь, потому что хотел избавить тебя от воспоминаний, которые отравили мою жизнь:
по крайней мере, твоя молодость должна была быть свободна от них. Это оказалось невозможным, а потому ты должен узнать теперь правду.
С того
дня, когда девочки застали их в роще вдвоем и они были принуждены посвятить их в тайну, Станислава Феликсовна назначала свиданья
по вечерам, когда около пруда и в роще было совершенно пустынно. Но они все-таки расставались до наступления сумерек, для того чтобы позднее возвращение Осипа
не возбудило в ком-нибудь подозрения. До сих пор Осип всегда был аккуратен, а сегодня мать ждала уже напрасно целый час. Задержал ли его случай или же их тайна была открыта?
Он был часто орудием ловких и властолюбивых царедворцев и лиц, прикрытых рясою, конечною целью которых было
по большей части
не истинное благо духовенства и преуспеяние веры Христовой, а достижение лишь выгод и личное влияние на
дела.
Другой вопрос, возбудивший живое участие в Алексее Григорьевиче, были
дела Малороссии. Здесь он действовал совершенно самобытно, руководимый единственно страстной любовью к родине. При дворе никто
не обращал внимания на отдаленную Украину, до нее никому
не было
дела, и она, еще столь недавно пользовавшаяся правами свободы, стенала под игом правителей, посылаемых из Петербурга. Права ее были забыты, и,
по свидетельству Георгия Кониского, страшным образом отозвался на ней ужас «бироновщины».
По своем возвращении Кирилл Григорьевич явился при пышном дворе Елизаветы Петровны и стал вельможей
не столько
по почестям и знакам отличия, сколько
по собственному достоинству и тонкому врожденному уменью держать себя. В нем
не было в нравственном отношении ничего такого, что так метко определяется словом «выскочка», хотя на самом
деле он и брат его были «выскочки» в полном смысле слова, и потому мелочные тщеславные выходки, соединенные с этим понятием, были бы ему вполне простительны.
Депутатам, разумеется, дали почувствовать, кого им готовили в начальники, но до окончательного избрания было еще далеко. Находили ли Кирилла Григорьевича слишком юным, он ли
не желал оторваться сейчас же
по приезде от столичной жизни, решить трудно, но
дело в том, что Лизогуб, Ханенко и Гудович сидели у моря и ждали погоды, а будущий гетман тем временем только и думал о праздниках.
Дела между тем шли своим порядком. Указом от 17 января 1756 года, состоявшимся
по прошению гетмана Разумовского, все
дела малороссийские были переведены из Коллегии иностранных
дел в Сенат. Таким образом, гетман стал зависеть от первой в государстве инстанции. В этой мере нельзя
не видеть первого шага к уравнению Малороссии с остальными частями империи.
Таким образом прошли 1755 и 1756 годы. Со всех сторон готовились к войне. Бестужев
не переставал надеяться, что,
по крайней мере для России, до открытой войны
дело не дойдет, и, верный своему плану, выдвинул к границе войска под начальством фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина, лучшего своего друга, находившегося тоже в самых дружеских отношениях с графом Алексеем Григорьевичем Разумовским.
К таким благословенным уголкам принадлежало тамбовское наместничество вообще, а в частности, знакомое нам Зиновьево, где продолжала жить со своей дочерью Людмилой княгиня Васса Семеновна Полторацкая. Время летело с тем томительным однообразием, когда один
день бывает совершенно похож на другой и когда никакое происшествие, выходящее из ряда вон,
не случается в течение целого года, а то и нескольких лет, да и
не может случиться
по складу раз заведенной жизни.
Так, раздражая себя
по ночам, Татьяна Берестова дошла до страшной ненависти к княгине Вассе Семеновне и даже к когда-то горячо ею любимой княжне Людмиле. Эта ненависть росла
день изо
дня еще более потому, что
не смела проявляться наружу, а напротив, должна была тщательно скрываться под маской почтительной и даже горячей любви
по адресу обеих ненавидимых Татьяной Берестовой женщин. Нужно было одну каплю, чтобы чаша переполнилась и полилась через край. Эта капля явилась.
— Как можно, Людочка, светский, вежливый молодой человек… должен приехать… Конечно,
не сейчас после погребения матери, выждет время,
делами займется
по имению, а там и визиты сделает, нас с тобой
не обойдет… Мы ведь даже родственники.
Ее зачастую
не видали
по несколько
дней.
— Конечно, ишь какая… Пусть ты из-за нее
не спишь ночей. Она будет твоей женой. А я тут при чем, что
по ее милости должен тоже
не спать. Слуга покорный. Пойдем-ка в самом
деле спать.
— Это уж ты ошибаешься. Свянторжецкие польские графы, хотя некоторые из них, ввиду обеднения,
не именуются своим титулом.
Дела Станиславы, видимо, блестящи, и она
по праву носит свою девичью фамилию и титул.
Сергей Семенович
не разделял этих помыслов своей жены, но после доклада Петра и размышления над этим докладом тоже стал желать отъезда племянницы, но совершенно
по другим основаниям.
Княжна помнила, что при прощанье с князем Луговым в Зиновьеве она выразила ему желание, чтобы граф посетил ее в Петербурге, была уверена, что эти ее слова дошли
по назначению, о чем ей сказал сам князь Сергей Сергеевич, явившийся на другой же
день ее приезда и посещавший свою бывшую невесту довольно часто, а между тем граф Свиридов
не подавал признаков жизни.
При каждом
не только
дне, но и часе этого промедления сомнение в чувстве графа, даже просто в его страсти к ней, стало расти в душе молодой девушки.
По истечении нескольких
дней она уже окончательно потеряла почву под ногами. Ей стало страшно.
Делу, кроме того, помог великий князь Петр Федорович, обратившийся к Елизавете Петровне с жалобами на Бестужева. Императрица была очень тронута, что племянник обратился к ней по-родственному с полной, по-видимому, откровенностью и доверчивостью. Никогда
не была она так ласкова с ним. Петр Федорович, раскаиваясь в прошедшем своем поведении, складывал всю свою вину на дурные советы, а дурным советником оказался Бестужев.
Через несколько
дней, рано утром, к великой княгине вошел Штамке, бледный, испуганный, и объявил, что переписка открыта, музыкант схвачен и,
по всей вероятности, последнее письмо в руках людей, которые стерегут Бестужева. Штамке
не обманулся. Письмо очутилось в следственной комиссии, наряженной
по делу Бестужева.
— Бог свидетель, как я плакала тогда,
по приезде вашем в Россию, вы были при смерти, больны; а вы почти
не хотели мне кланяться как следует — вы считали себя умнее всех, вмешивались в мои
дела, которые вас
не касались; я бы
не посмела этого делать при императрице Анне. Как, например, смели вы посылать приказания фельдмаршалу Апраксину?
Прошло еще три
дня. Наконец, княжна Людмила Васильевна Полторацкая получила от графа Свянторжецкого записку с просьбой назначить ему
день и час, когда бы он мог застать ее одну. Княжна ответила, что давно удивляется его долгому отсутствию, что всегда рада его видеть у себя, но
не видит надобности обставлять это свидание таинственностью, но что если ему действительно необходимо ей передать что-нибудь без свидетелей, то между четырьмя и пятью часами она всегда,
по большей части, бывает одна.
— Но, — продолжал Сергей Семенович, — она себя поставила так относительно меня и жены, что нам положительно неудобно давать ей родственные советы. Она бывает у нас с визитами, является
по приглашению на вечера, никогда ни со мной, ни с Лизой еще
не говорила
по душам, по-родственному. С какой же стати нам вмешиваться в ее
дела, особенно серьезные?
Увы, судьба
не была к нему снисходительна — она
не дала ему скоро этого желанного конца. Сергею Семеновичу Зиновьеву на самом
деле искренно стало жаль молодого князя, поведение относительно которого княжны Людмилы,
по его мнению, было более чем возмутительно.
В это же утро первый распечатанный Сергеем Семеновичем Зиновьевым секретный пакет заключал в себе подробное донесение тамбовского наместника о
деле по убийству княгини Вассы Семеновны и княжны Людмилы Васильевны Полторацких.
Не без волнения стал читать бумагу Зиновьев.
Зиновьев имел право личного доклада государыне
по делам не политическим, особенной важности. Такие
дела случались редко, а потому редко приходилось ему и докладывать ее величеству.
Это происходило
не потому, что болезнь на самом
деле подействовала роковым образом на его умственные способности, но потому, что князь пришел к окончательному решению, несмотря на все убеждения графа Петра Игнатьевича, порвать все свои связи со «светом» и уехать в Луговое, где уже строили,
по его письменному распоряжению, небольшой деревянный дом.