Неточные совпадения
Иван Иванович уселся в покойное кресло у письменного стола. Оба привезенных им молодых человека были еще до
такой степени возбуждены, головы их были
так бешено настроены, кровь
так сильно кипела в венах, что они не могли спокойно оставаться на местах
и ходили взад
и вперед по комнате, стараясь не столкнуться друг с другом.
Но вдумываться в
такую судьбу княжны, конечно, не приходилось нареченному жениху ее, теперь, как
и прежде, занятому преимущественно полком
и службой.
Так и прошел пост.
— Шутки я шучу, Алексей Григорьевич, знаешь, чай, меня не первый год, а в душе при этих шутках кошки скребут, знаю тоже, какое дело
и мы затеваем. Не себя жаль мне! Что я? Голову не снимут, разве в монастырь дальний
сошлют,
так мне помолиться
и не грех будет… Вас всех жаль, что около меня грудью стоят, будет с вами то же, что с Алексеем Яковлевичем… А ведь он тебе тезка был.
Правительница Анна Леопольдовна, ее супруг
и сановники предчувствовали угрожавшую им опасность, но у них не хватало смелости принять действительные
и зрело обдуманные меры для своей защиты. До них доходили жалобы недовольных, которые их смущали, точно
так же, как безмолвие, с каким встречали их войска, когда они
проходили мимо них.
Цесаревна приказала позвонить у двери посольства
и велела передать маркизу де ла Шетарди, что она стремится к славе
и нимало не сомневается, что он пошлет ей всяких благих пожеланий,
так как она вынуждена наконец уступить настояниям партии… От дома посольства она отправилась в Преображенские казармы
и прошла в гренадерскую роту. Гренадеры ожидали ее.
От Преображенских казарм, расположенных на окраине тогдашнего Петербурга, до Зимнего дворца было очень далеко. Пришлось идти по Невскому проспекту, безмолвному
и пустынному. По обеим сторонам его высились уже в то время обширные дома, в которых жили сановники.
Проходя мимо этих домов, солдаты входили в них
и арестовывали тех, которых им было велено отвезти во дворец Елизаветы Петровны.
Таким образом, они арестовали графа Остермана, графа Головнина, графа Левенвольда, барона Менгдена
и многих других.
Общее ликование, повторяем, было в Петербурге. Да
и немудрено,
так как разгар национального чувства, овладевшего русскими в описываемое нами время, дошел до своего апогея. Русские люди видели, что наверху при падении одного немца возникал другой, а дела все ухудшались. Про верховных иностранцев
и их деяния в народе
ходили чудовищные слухи. Народ говорил, указывая на окна дворца цесаревны...
Они
прошли в глубь рощи, в
такое место, откуда их нельзя было видеть. Незнакомка медленно откинула вуаль. Она была не особенно молода, лет за тридцать, но лицо ее, с темными, жгучими глазами, обладало своеобразной прелестью.
Такое же очарование было в ее голосе. Хотя она
и понижала его почти до шепота, но в нем все-таки слышались глубокие, мягкие ноты. Она говорила по-русски совершенно бегло, но с иностранным акцентом, что доказывало, что этот язык не был ей родным.
— Что
так пугает тебя в этой мысли? Ведь ты только пойдешь за матерью, которая безгранично тебя любит
и с той минуты будет жить исключительно тобой. Ты часто жаловался мне, что ненавидишь военную службу, к которой тебя принуждают, что с ума
сходишь от тоски по свободе; если ты вернешься к отцу, выбора уже не будет: отец неумолимо будет держать тебя в оковах; он не освободил бы тебя, даже если бы знал, что ты умрешь от горя.
Императрица поставила Бестужева на
такую близкую ногу, что не
проходило почти вечера без приглашения его на маленькие вечеринки,
и Елизавета Петровна дозволила ему говорить все, что он хочет.
Таким образом
прошли 1755
и 1756 годы. Со всех сторон готовились к войне. Бестужев не переставал надеяться, что, по крайней мере для России, до открытой войны дело не дойдет,
и, верный своему плану, выдвинул к границе войска под начальством фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина, лучшего своего друга, находившегося тоже в самых дружеских отношениях с графом Алексеем Григорьевичем Разумовским.
Он совершенно спокойно стал
ходить по горнице избы, даже заглянул в другую темную горницу, представлявшую из себя
такой же, если не больший склад трав, кореньев, шкур животных
и крыльев птиц, этих таинственных
и загадочных предметов.
Таким образом, этот «беглый Никита», о котором еще сегодня возбуждали вопрос, отправят ли его в острог
и сошлют в Сибирь или княгиня над ним смилуется, — ее, Тани, отец.
Прошло томительных полчаса, пока наконец, после неимоверных усилий
и множества проб всевозможных отмычек, тяжелый замок был отперт. Но он
так заржавел в петле, на которой был надет железный болт, что его пришлось выбивать молотком. Этим же молотком пришлось расшатывать болт. Удары молотка звучно раздавались по княжескому парку
и отдавались гулким эхом внутри беседки.
«Бедная мама, — замелькало в ее голове, — она
так любит Таню, кроме того, она будет напоминать ей обо мне… Нет, не надо быть эгоисткой… Здесь она будет даже счастливее…
Пройдет время, кого-нибудь да полюбит… Ведь я до князя никого не любила, никто даже мне не нравился… А у нас бывали же гости из Тамбова, хотя редко, да бывали, даже офицеры…
Так и с ней может случиться… Теперь никто не нравится, а вдруг понравится…»
— Старик со старухой — обоим лет более двухсот, но здоровы
и бодры
и так держат всю дворню, что те по струнке
ходят. Они-то мне все с рук на руки
и передали. «Ни синь пороха, батюшка-барин, ваше сиятельство, не пропало после покойной вашей тетушки», — говорят.
И я им верю.
И снова мрачные мысли темными силуэтами стали проноситься перед ним. Тревожное состояние его то увеличивалось, то уменьшалось… Это была, положительно, лихорадка отчаяния.
Так прошло время до вечера.
Встречались «нотаты»
и такие: «
проходил фару
и инфиму на своем коште,
и за непонятие уволен».
Выступило человеколюбие, смягчение нравов,
и прежде всего наверху. Недаром императрица Елизавета Петровна сблизилась с
таким мягким
и просвещенным человеком, как граф Иван Иванович Шувалов. Оба они были живым свидетельством того, что
проходит пора «ужасных сердец».
Случилось
так, что
прошло около месяца, а граф Иосиф Янович ни одной минуты не мог остаться с глазу на глаз с княжной, как он ни старался пересидеть ее многочисленных посетителей. Он был мрачен
и озлоблен. Это не ускользнуло от молодой девушки.
— Князь, я молода, — почти с мольбой в голосе начала она, — а между тем я еще не насладилась жизнью
и свободой,
так украшающей эту жизнь. Со дня окончания траура
прошел с небольшим лишь месяц, зимний сезон не начинался, я люблю вас, но я вместе с тем люблю
и этот блеск,
и это окружающее меня поклонение, эту атмосферу балов
и празднеств, этот воздух придворных сфер, эти бросаемые на меня с надеждой
и ожиданием взгляды мужчин, все это мне еще внове
и все это меня очаровывает.
Долго
ходил он взад
и вперед по комнате. Ни одной мысли, казалось, не было у него в голове. В
таком состоянии пробыл князь Луговой до поздней ночи, когда за ним заехал граф Петр Игнатьевич Свиридов, чтобы идти с последним объяснением к княжне Полторацкой.
Тут-то Петр
и оказал великую помощь своему народу, сокращая срок учения, заставляя немедленно
проходить практическую школу, не оставляя долго русских людей в страдальческом положении учеников, употребляя неимоверные усилия, чтобы относительно внешних, по крайней мере, средств не только уравнять свой народ с образованными соседями, но
и дать ему превосходство над ними, что
и было сделано устройством войска
и флота, блестящими победами
и внешними приобретениями,
так как именно это вдруг дало русскому народу почетное место в Европе, подняло его дух, избавило от вредного принижения при виде опередивших его в цивилизации народов.
Крайняя осторожность, сдержанность, внимание, умение
проходить между толкающими друг друга людьми, не толкая их, — эти качества приобрела Елизавета в царствование Анны, когда безопасность
и свобода ее постоянно висели на волоске. Эти качества принесла она
и на престол, не потеряв добродушия, снисходительности,
так называемых патриархальных привычек, любви к искренности, простоте отношений.