Момент этой встречи, однако, должен был наступить. Они вращались в одном обществе и поневоле должны были столкнуться.
Граф понимал это, и каждый день ожидал, что это случится. Наконец, этот момент наступил.
Положение графа было ужасно. Он должен был улыбаться, отшучиваться, когда на сердце у него клокотала бессильная злоба против безумно любимой им девушки. Только теперь, когда он увидел снова девушку, обладание которой он так недавно считал делом решенным,
граф понял, до каких размеров успела вырасти страсть к ней в его сердце. Он любезно дал слово исполнить требование каждой из дам, но только при условии полного tet-a-tet. Дамы жеманно стали отказываться от своего требования. Разговор перешел на другие темы.
Неточные совпадения
Австрийский посол
граф Эстергази, некогда лучший друг канцлера, стал требовать не только исполнения договора, но еще и того, чтобы Россия всеми своими силами помогала Марии-Терезии. Скоро
понял он, что от Бестужева ожидать ему нечего, перешел на сторону Шувалова и Воронцова и из приятеля сделался злейшим врагом канцлера. Барона Черкасова, доброго помощника и советника, не было уже в живых. На стороне Бестужева оставалась одна великая княгиня, но в настоящем ее положении она могла мало принести ему пользы.
Граф Петр Игнатьевич слушал друга улыбаясь. Он
понимал, что тот преувеличивает.
Князь Сергей Сергеевич, однако,
понял ее и решил серьезно переговорить с
графом Свиридовым.
—
Понял,
понял… Говорю, пойду завтра и постараюсь себя показать в самом отталкивающем свете, — пошутил
граф Петр Игнатьевич.
Граф Свянторжецкий
понимал, что сделанное им открытие только конец нити целого клубка событий, приведших к этому превращению дворовой девушки в княжну. Надо было размотать этот клубок и явиться перед этой самозванкой с точными обличающими данными. Над этим и стал работать
граф Иосиф Янович Свянторжецкий.
— Так видишь ли, Яков, — начал
граф Свянторжецкий, медленно произнося каждое слово, как бы обдумывая и взвешивая его, — нам необходимо знать подробно и точно, кто бывает у княжны, кого и когда она принимает, долго ли беседует.
Понял?
— Я вас не
понимаю… — побледнел
граф.
Прошла неделя, и
граф решился прекратить розыски. Он
понял.
Чутким сердцем влюбленного
граф угадывал это и
понимал, что его любовь к ней почти безнадежна. Только чудо может заставить ее заплатить ему взаимностью. Он оскорбил ее явно выраженным желанием сделать своей любовницей, а не женой, и гордая девушка никогда не простит ему этого.
— Вы опять за старое. Неисправимы, хоть брось! — смеясь, сказала молодая девушка,
поняв намек
графа.
Вдруг
граф Иосиф Янович почувствовал, что молодая девушка холодеет в его объятиях и становится как-то неестественно тяжела. Он вздрогнул, поглядел ей в глаза и, в свою очередь, стал бледен как полотно. Он
понял. Он находился в объятиях трупа. Княжна умерла.
Граф Петр Игнатьевич
понял, что борьба с установившимся прочно в обществе мнением равносильна борьбе с ветряными мельницами, и умолк.
— В честь того, чего мы более всего желаем, — тихо проговорила губернаторша, метнув на него еще более выразительный и восторженный взгляд.
Граф понял и, чокнувшись, залпом выпил бокал.
Неточные совпадения
Титулярный советник опять смягчается: «Я согласен,
граф, и я готов простить, но
понимаете, что моя жена, моя жена, честная женщина, подвергается преследованиям, грубостям и дерзостям каких-нибудь мальчишек, мерз…» А вы
понимаете, мальчишка этот тут, и мне надо примирять их.
— Я не
понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не
понимаю, как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с ним ami cochon [запанибрата] и просишь его баллотироваться. А
граф Вронский… я друга себе из него не сделаю; он звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет ли он баллотироваться. Это не делается.
—
Понимаете? Графу-то Муравьеву пришлось бы сказать о свиной голове: «Сие есть тело мое!» А? Ведь вот как шутили!
Главные качества
графа Ивана Михайловича, посредством которых он достиг этого, состояли в том, что он, во-первых, умел
понимать смысл написанных бумаг и законов, и хотя и нескладно, но умел составлять удобопонятные бумаги и писать их без орфографических ошибок; во-вторых, был чрезвычайно представителен и, где нужно было, мог являть вид не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно было, мог быть подобострастен до страстности и подлости; в-третьих, в том, что у него не было никаких общих принципов или правил, ни лично нравственных ни государственных, и что он поэтому со всеми мог быть согласен, когда это нужно было, и, когда это нужно было, мог быть со всеми несогласен.
— Вот этого я не
понимаю, — сказал
граф.