Неточные совпадения
Это был действительно Александр Васильевич Суворов. Небольшого, даже, вернее, маленького роста, несколько сгорбленный, он имел далеко
не представительный вид, на голове его были редкие, уже начинавшие седеть волосы, на лице, несмотря на то
что ему было
только сорок лет, были морщины. Впрочем, выражение этого, ничем
не замечательного лица оживлялось умным, проницательным взглядом.
Сам Василий Иванович был военным человеком
только по званию и мундиру,
не имел к настоящей военной службе никакого призвания, а потому и сына своего предназначал к гражданской деятельности. Хотя военная карьера была в то время наиболее почтенная, но решение отца оправдывалось тем,
что сын казался созданным вовсе
не для нее: был мал ростом, тощ, хил, дурно сложен и некрасив. К тому же для кандидатства на военное поприще было уже много упущено времени.
— Известно,
что не голые,
только эта одежда будничная, домашняя, а папенька приказал вам одеться понаряднее… Слышали, чай, сказал я вам,
что там гости…
—
Не правда ли, я тоже говорю, а папенька с маменькой
только и твердят,
что я слабого сложения… Затем-то папенька и хочет отдать меня в штатскую службу.
— А говорил я действительно вашему супругу,
что грех большой на душе его будет, если он воспрепятствует сыну своему следовать его внутреннему призванью, быть военным.
Что лишит он этим верного слуги своего отечества,
что, по-моему, ваш Саша предназначен для высокого удела великого полководца, который в будущем покроет неувядаемыми лаврами как себя и свою фамилию, так и Россию. Я говорил с ним и вынес убеждение,
что он
не только не хочет, но по натуре своей
не может ничем быть иным, как солдатом.
—
Чем только, батюшка, Александр Васильевич, мы можем отблагодарить вас? — часто спрашивали они молодого Суворова. — По службе за вас
что справить
не дозволяете… И
не придумаем.
Хлопоты генерала-аншефа Авраама Петровича Ганнибала о сокращении срока ссылки для отца Иллариона
не увенчались успехом. Генерал добился
только одного,
что приход сохранился за ним, а его вдове выдали небольшое денежное пособие.
Он похудел и поседел так,
что его
не узнали
не только дети, но даже жена. Озлобленный, угрюмый, он начал вдруг пить, и домик, где жил Суворов, этот приют тишины и покоя, вдруг сделался адом. Отец Илларион оказался буйным во хмелю, как и все пьяницы с горя. Вынесенное им позорное наказание, двухлетняя ссылка, все это изменило его прежний строгий, но справедливый характер и посеяло в его сердце семена страшной злобы на людей и судьбу.
Вскоре аптекарь сделался мне противен, и мне казалось,
что не только он сам, но и деньги его пахли лекарством.
— Поздравляю тебя, Суворов, — сказал ему Шубин. — Сейчас
только что получил от императрицы приказ произвести тебя
не в очередь в капралы.
Не можешь ли объяснить мне причину этого?
— Я слышала, Суворов,
что ты
не только не водишься со своими товарищами, но даже избегаешь их общества… Почему это? — спросила Елизавета Петровна.
— Обняли… обидели, — наконец начала она, и в ее голосе дрожали слезы. — Милый, желанный, Александр Васильевич, может, и жизнь свою отдать готова, чтобы вы обняли меня да расцеловали,
только поняла я вдруг тогда,
что не след вам до меня дотрагиваться…
что я нестоящая, пропащая.
«Хороший малый, добрый, приветливый, ласковый, серьезный, — мысленно восхваляла она Суворова, — и
не такой бы, прости Господи, шлюхе чета. А впрочем, видно, ей такая планида, все лучше хорошему человеку достанется,
чем так зря, нивесть кому.
Только что он в ней нашел. Когда она пришла сюда, еще была девка девкой, и телом, и дородством брала. Тогда он на нее, кажись,
не обращал никакого внимания. А теперь выдра выдрой стала, в
чем только душа держится, а он ее-то, дохлую, и облюбовал».
Перед ним мелькали
только что виденные им глаза покойной, полные надежды, которой
не суждено было осуществиться, и любви, на которую
не могло быть достойного этой любви ответа. Нервная дрожь охватила все его члены.
В эту пору своей жизни и службы Александр Васильевич продолжал ревностно заниматься своим умственным образованием, которое приняло теперь более общее развитие. Он
не хотел быть
только ремесленником военного дела, и именно потому,
что ставил его выше всякого другого. По всему казалось,
что из него должен был выйти ученый-теоретик, так как военная служба вовсе
не требовала в то время солидного образования и невежество было почти сплошное, нимало
не препятствуя движению вперед по чиновной лестнице.
Упорная война продолжалась семь лет, почему в истории и известна под названием «семилетней»; она то приводила Пруссию на край гибели, то возносила ее короля на высокую степень военной славы, и была замечательна еще внутренним своим смыслом, потому
что не вызывалась существенными интересами союзников, и
только одной Австрии могла принести большие выгоды.
—
Что,
что, дубина ты стоеросовая, разве про то мы знаем.
Не колдуны, чай, а православные христиане.
Только, значит, заговорила. Ни пуля его, ни сабля
не берет.
Кампания 1761 года близилась к концу. Весть о подвигах молодого подполковника Суворова распространилась по всей армии,
не только нашей, но и неприятельской.
Только и было речей,
что о нем. Солдаты полюбили его, как отца, а начальники сознавались в его необыкновенной храбрости и редких военных дарованиях. Во всей армии
не было человека, который бы
не знал подполковника Суворова, между тем как большая часть солдат
не знала даже многих старых генералов.
— Нам и было на руку то,
что так думал архиепископ Амвросий. Через близких к нему мы сумели натолкнуть его на мысль,
что сборища у Варварских ворот вредны во время эпидемии и
что сундук с деньгами следует опечатать, а то собранная в нем довольно крупная сумма может быть украдена. Амвросий полетел к Еропкину. О
чем они там беседовали, я
не знаю,
только на другой день Еропкин распорядился взять сундук.
—
Не беспокойся, он был доставлен в целости патеру Флорентию. В нем оказалось более двух тысяч шестисот рублей медью и серебром. Попы убрались восвояси, а то несдобровать бы и им. Я тогда крикнул: «Наибольшие грабят Богородицу». Крик этот был подхвачен, и толпа повалила в Чудов монастырь, а затем в Донской. Амвросий был убит. Еропкин остался цел
только потому,
что успел вызвать войска. Это глупое быдло испугалось первой картечи, и теперь все спокойно.
Не знали
только спортсмены,
что этот одушевленный приз является еще, кроме того, и зрителем, и судьею.
Часто даже во время свидания Капочка невольно начинала разговор о князе. Ей нравилось,
что Сигизмунд Нарцисович разделял ее ненависть к этому человеку. Она думала,
что это происходит от ревности к прошлому, это
не только ее удовлетворяло, но даже льстило ее самолюбию.
Последнего сознания, увы,
не могло быть у несчастной Капочки. Она почувствовала облегчение
только на одно мгновение, именно тогда, когда ей показалось,
что все это был сон. Но надетое на ней платье, неоправленная постель тотчас отняли у ней это сознание.
Несмотря на то
что княжна Прозоровская
не только хотела верить, но теперь уже совершенно верила во все сказанное Сигизмундом Нарцисовичем относительно ее покойной подруги, подтверждение этого со стороны княжны Александры Яковлевны, которой она тоже доверяла, было для нее очень приятно.
— К вам, ваше сиятельство? — недоумевающим тоном спросила Стеша. —
Только вы, ваше сиятельство,
не извольте ей сказывать,
что я про нее тут сболтнула… Я, может быть, и ошибаюсь, так, смекаю
только, а она за то на меня осерчать может…
— В таком случае ты ей можешь сказать,
что ничего дурного от этого
не будет, мне хочется
только услыхать от нее самой, продолжает ли все грустить по брату княжна Варвара Ивановна… Если она мне скажет правду, я ее награжу, я могу даже устроить ее судьбу… Понимаешь?..
— Говорит,
что любит.
Только что же из этого? Нам
не с руки, мы разных господ. Думала было,
что их сиятельство возьмет замуж нашу княжну и я перейду с ними. Тогда бы… Да
не дал Господь жизни их сиятельству, царство им небесное, — тихо заговорила Поля и при последних словах перекрестилась.
—
Только смотри, чтобы ни одна живая душа
не знала о том,
что ты мне передала записки.
Ей казалось теперь,
что только один он любил ее за нее самое, а
не за богатство, к которому она в глазах других ее поклонников — она чувствовала это — была каким-то ничтожным придатком.
Суворов в это время собирался снова на Литву. Подрядчик уверял,
что на Литве задумана
только демонстрация для отвлечения русских от Кракова. Но Александр Васильевич этому
не поверил, в
чем потом и каялся.
Счастье, понимаемое по-своему, было целью всех. Им даже
не приходило в голову,
что земное счастье
только кажущееся,
что все их планы, расчеты, надежды
только карточные домики, построенные детскими руками и рассыпающиеся от одного дуновения легкого ветерка. Это дуновение — смерть.
—
Не секрет, скажу… Надо воспламенить ее воображение рассказом о нем как о герое и знаменитости, исподволь, умело, заставить ее заочно влюбиться в него… Слава мужчины для женщины имеет притягательное свойство, за нее она простит и лета, и отсутствие красоты. Вспомните Матрену Кочубей и Мазепу.
Чем успел увлечь этот старик молодую красавицу?
Только ореолом воинской славы…
— Дурак ты, дурак, совсем дурак, посмотрю я на тебя… — спокойно заметила она. — Я покойника-князя
только издали и видала, он со мной, голубчик, двух слов
не сказал, а ты сейчас невесть
что мекать стал…
Она еще чаще стала навещать Лопухину и еще дольше и откровеннее говорить с ней о ее сыне.
Что может быть приятнее беседы двух любящих людей о третьем и любимом? Мать и невеста стали считать
не только дни, но часы, оставшиеся до приезда сына и жениха.
Оно, это влияние,
только не укладывается в точную фактическую форму; больше понимается само собой,
чем доказывается.
Поляки как будто
не видели,
что Польша была самостоятельной и независимой
только благодаря соперничеству своих соседей и
что она
не могла выдержать напора любого из них, если другие ему
не помешают.
Известие о назначении его фельдмаршалом пришло в то время, когда у Александра Васильевича было несколько близких к нему лиц. Он
не сказал им ни слова, а
только перецеловал всех и выбежал в другую комнату. Слышно было,
что он отдавал какие-то приказания Прошке.
Князь отвечал,
что не может
не исполнить воли императрицы, и, приказав все приготовить, послал своего адъютанта вперед, для того чтобы тот немедленно уведомил его, как
только покажется дорожный дормез фельдмаршала.
Накануне была назначена отпускная аудиенция. Александр Васильевич, кончивший благополучно переговоры с венским гоф-кригсратом ничем, дал
только шутливое обещание —
не следовать примеру других,
не обращаться с французами так деликатно, как с дамами, ибо он уже стар для подобных любезностей. Но он жестоко ошибся, полагая,
что выедет из Вены с пустыми руками, то есть с полной волей.
— Как? Очень просто: цель к Парижу! Достичь ее, бить врага везде, действовать в одно время на всех пунктах, умно, разумно, скоро, решительно, свободно, с усердием! Военные дела имеют свой характер, ежеминутно изменяющийся, следственно частные предположения тут
не имеют места, и вперед предвидеть дела никак нельзя. Одно лишь возможно: бить и гнать врага,
не давая ему ни минуты отдыха. Но для этого нужно иметь полную свободу действовать — тогда
только, с помощью Божией, можно достичь цели, в
чем ручаюсь.
Затем Суворов стал излагать шаг за шагом, со времени пребывания своего в Италии, все интриги, все препятствия, деланные ему бароном Тугутом с его гоф-кригсратом; говорил,
что все планы и предложения его
не были уважены австрийским кабинетом,
что гоф-кригсрат связывал ему руки во всем и во все время, и все
только благовидный предлог удалить его с русскими из Италии для лучшего себе присвоения в ней областей. Он заявил,
что Корсаков разбит при Цюрихе вследствие коварных, изменнических распоряжений Тугута.
Борьба была неравная, и семьдесят лет взяли свое. С трудом дотащился он до Кобрина и здесь слег. Хотя он и написал в Петербург,
что остановился
только на четыре дня, но такое решение
не основывалось ни на
чем, кроме надежды, и остановка потребовалась в десять раз длиннее. Здесь болезнь его развилась и выразилась в новых, небывалых еще симптомах.
Князь Аркадий сначала доносил государю о своем отце в выражениях неопределенных, говоря, между прочим,
что Вейкарт рассчитывает скорее на улучшение,
чем на ухудшение; а потом стал писать,
что болезнь проходит, велика
только слабость, которая, однако,
не мешает после 15 марта двинуться в путь.