Генералиссимус Суворов

Прошло около двух месяцев.

В доме князя Ивана Андреевича Прозоровского господствовало необычайное оживление. Привезенные из вотчины девушки шили и готовили приданое невесте. Она сама все время проводила в московских магазинах за выбором материй или же у подруг за обсуждением разных вопросов, касающихся туалета. Часто подруги и знакомые собирались и у них в доме.

На долю Капочки пришлось играть первую роль в качестве наблюдающей за работами. Она была занята с утра до вечера. Лишь когда тушили огни, она урывала время, чтобы пробраться в комнату Сигизмунда Нарцисовича.

Идя на одно из таких вечерних свиданий по галерее и темному коридору, соединяющих главный дом с флигелем, где жил Кржижановский, она уже подходила к двери его комнаты, как вдруг услыхала два мужских голоса. Сигизмунд Нарцисович был, видимо, не один. Она остановилась в недоумении.

Кто мог быть этот поздний посетитель, вероятно вошедший в дом по черному ходу? Она не знала, да и не это интересовало ее. Он, вероятно, скоро уйдет, ведь уже ночь. Это предположение появилось в ее уме.

Что же ей делать? Уйти к себе и снова пережить муку тревоги путешествия по темной галерее или подождать здесь ухода позднего гостя Сигизмунда Нарцисовича?

Она быстро решила этот вопрос в последнем смысле; ждать в коридоре было небезопасно, так как каждую минуту дверь могла отвориться и Кржижановский, выйдя со свечой провожать своего гостя, осветит коридор…

Капочка быстро разрешила и это недоумение. Она вошла в соседнюю комнату и очутилась в большой и просторной комнате. Это была классная княжеских племянников. Она была рядом с комнаткой Сигизмунда Нарцисовича, но дверь, вышедшая туда из классной, была заперта.

Только из замочной скважины без ключа пробивался в нее луч света из комнаты Кржижановского. Капитолина Андреевна села на первый попавшийся стул. Сердце ее усиленно билось.

«Кто же это там?» — задавала она себе мысленно вопрос.

Из смежной комнаты продолжал между тем доноситься громкий польский говор. Слышались, несомненно, два мужских голоса, но это не помешало Капочке вдруг заподозрить, что у Сигизмунда Нарцисовича в гостях не мужчина, а женщина с таким грубым голосом. Как ни очевидна была эта нелепость, но мало ли нелепостей принимается женщинами за основание их дальнейших мысленных посылок. Капитолина Андреевна была женщина.

С осторожностью встала она со стула, взяла его и перенесла, еле ступая по полу пальцами ног, к двери. Здесь разговор был еще слышнее. Оба голоса были мужские, но это ее не убедило.

Она приложила глаз к замочной скважине, и только тогда, когда узнала в собеседнике Сигизмунда Нарцисовича графа Довудского — он бывал изредка у Кржижановского и Капочка его знала, — она успокоилась.

Это спокойствие, впрочем, продолжалось недолго. Не будучи в силах противостоять женскому любопытству, Капитолина Андреевна вместо глаза подставила к замочной скважине ухо, и первые же слова — Капочка понимала по-польски, — которые она услыхала совершенно явственно, заставили ее насторожить свое внимание.

Говорил Сигизмунд Нарцисович, вероятно отвечая на слова графа Довудского.

— Пускай тешатся, пускай готовят приданое. А княжна все-таки рано или поздно будет моей.

— Значит, пилюли патера Флорентия пошли в ход? — заметил граф Довудский.

— Он на днях кончит их прием, осталось принять две, будет шесть.

— И тогда через неделю или две, смотря по организму, он умрет внезапно от порока сердца, и никакой врач мира не будет в состоянии заподозрить отраву.

— Прибавь, что перед этим он будет чувствовать себя очень хорошо, здоровее и сильнее, нежели раньше.

— Да, и надо отдать честь ордену иезуитов, эти пилюли — одно из нескольких удивительных их изобретений, служащее верным средством для устранения врагов церкви Христовой вообще и общества Иисуса в частности. Патер Флорентий, хотя мы и называем эти пилюли его именем, сам, кажется, не знает их состава.

— Нет… Они получаются из Рима… Это изобретение фамилии Борджиа, и секрет их приготовления всегда хранится лишь у одного лица в мире.

— А не помешает тебе в дальнейшем твой глупый роман с этой птичкой?

— С Капочкой?.. Нет… Хотя, откровенно сказать, она уже за последнее время сильно надоедает мне, ждет, кажется, предложения. А если и помешает, то у меня есть еще шесть пилюль патера Флорентия.

Кржижановский захохотал.

— Однако и молодец же ты, пан Сигизмунд… — тоже со смехом проговорил граф Довудский.

Капочка, впрочем, не слыхала последних слов графа Станислава Владиславовича. Она не выдержала сделанного ею, холодящего душу открытия и лишилась чувств. Беззвучно сползла она со стула, как сидела, прислонив ухо к замочной скважине и несколько согнувшись.

Она не помнила, сколько времени провела она в таком положении и как наконец добралась из классной на свою постель в девичьей. Спала она или не спала, она тоже не знала, но очнулась уже ранним утром, одетая, в своей постели.

Сперва все происшедшее ночью показалось ей сном, тяжелым, страшным сном, от которого, проснувшись, человек сперва еще все ощущает тяжесть, а затем наступает радостное сознание, что он проснулся, что это был только сон.

Последнего сознания, увы, не могло быть у несчастной Капочки. Она почувствовала облегчение только на одно мгновение, именно тогда, когда ей показалось, что все это был сон. Но надетое на ней платье, неоправленная постель тотчас отняли у ней это сознание.

С ужасом припомнила она все мельчайшие подробности ужасного происшествия прошедшей ночи.

Увы, это не был сон!

Что же ей делать, что делать?

Кругом весь дом еще спал, и только она одна без сна думала свою горькую, неразрешимую думу.

Человек, которому она принадлежит, убийца.

Но этого мало — пусть он будет преступник, убийца, но он, кроме того, не любит ее, он никогда не любил ее, он играл с ней, безжалостно опозорив ее, разбив ее жизнь, а она, она полюбила его со всей первой проснувшейся в ней страстью и полюбила после князя.

Образ князя Владимира Яковлевича Баратова восстал перед ней. Его дни сочтены. Он обреченная жертва этого негодяя, который простирает свои сластолюбивые виды на княжну Варвару.

И она, Капочка, все это знает… и живет.

Холодный пот выступил на ее лбу, она вся дрожала, как в лихорадке.

Что же делать, что делать?

Рассказать все, спасти князя Баратова, если только это еще можно. Он принял четыре пилюли, осталось еще две, — припомнились ей слова Кржижановского, но уже и эти четыре пилюли, если они яд, успели принести вред! Но если он не примет две, быть может, он будет жив?

«Жив? — повторила шепотом Капочка свою мысль. — Но жив для другой».

Картина целующихся князя Владимира Яковлевича и княжны Варвары в китайской беседке представилась ей.

— Нет, пусть он умрет, — прошептала она.

Капочка вспомнила еще о том, что князь должен умереть, ей говорил Сигизмунд Нарцисович еще в Баратове.

Она и тогда была удовлетворена этой мыслью, она тогда возненавидела князя. Теперь, теперь она снова любит его, а ненавидит Кржижановского и так же, как тогда от ненависти, так теперь от любви говорит: «Пусть он умрет».

Он должен быть или ее, или ничей!

Но если бы она и пожелала спасти князя, ей нужно будет открыть все, весь свой позор.

Никогда, ни за что!..

Да и кто ей поверит. Кржижановский успел так завладеть князем и княжной, что они скажут, что она клевещет на него, на этого образцового, честного человека, на героя.

«Герой!» — горько улыбнулась она.

Ее положение безвыходно, ей остается одно — умереть, благо этот герой, этот честный человек с удовольствием даст ей отраву. И пусть… Быть может, когда-нибудь в нем проснутся угрызения совести и она будет отомщена. Князь Владимир умрет, умрет и она. Там они будут вместе. Там никто не разлучит их, да и там они будут равны.

«На небесах все равны», — вспомнились ей слова священника, у которого она училась закону Божию.

Зачем же ей жить? Жить ей нельзя!

Так бесповоротно решила Капочка. Это решение ее даже успокоило. Она встала, поправила смятую постель, затем умылась и причесалась. На ее всегда бледном лице не было особенно заметно пережитое волнение.

В доме начали просыпаться. Жизнь, со своею ежедневной сутолокой, вошла в свою обыденную колею. Жизнь подобна многоводной реке, всегда ровно катящей свои волны, хотя под ними ежедневно гибнет несколько жизней. Эта гибель для нее безразлична. Бревно и труп она с одинаковым равнодушием несет в море. Море — это вечность.

Капочка усердно принялась за исполнение своих обязанностей по наблюдению за работами.

— Ты придешь сегодня? Отчего ты не была вчера? — спросил ее, улучив минуту, Сигизмунд Нарцисович, и не подозревавший, что вчерашний его разговор с графом Довудским от слова до слова известен Капочке.

Та вскинула на него глаза, но, испугавшись, что по их выражению он начнет догадываться, что она проникла в его черные замыслы, тотчас опустила их.

— Мне нездоровилось и нездоровится.

— Что с тобой? — с тревогою спросил он.

— У меня страшная головная боль.

— Головная боль? — повторил он. — Зайди ко мне, у меня есть отличное лекарство, — добавил он после некоторой паузы.

— Хорошо, — сказала она с грустной улыбкой.

Капочка, когда все заснули, пробралась, как и вчера, в комнату Сигизмунда Нарцисовича. Кржижановский был один. Он почти радостно встретил гостью и протянул руки, чтобы обнять ее.

— Оставь, — отстранилась она. — Мне ужасно нездоровится. Я еле стою на ногах.

— Все голова?

— Да. Ты хотел дать лекарство.

— Лекарство? — повторил он. — Да, есть, есть.

Он встал и отворил стоявший в комнате шкапчик и вынул из него маленькую коробочку.

— Тут шесть пилюль.

— Шесть? — бессознательно повторила она.

В виски ей стучало, она действительно почти лишилась чувств.

— Да, шесть, — невозмутимо повторил он, приписав ее странный, расстроенный вид болезни. — Принимай их по одной в неделю.

— По одной в неделю? — произнесла она.

— Да.

— И пройдет?

— Все пройдет.

— Все, — повторила она с горькой улыбкой. — Прощай.

— Поцелуй меня.

— Не до этого.

Она вышла, шатаясь, крепко сжав в руке коробочку с пилюлями. Она сознательно несла в ней свою смерть. В тот же вечер она приняла первую пилюлю патера Флорентия.

Читатель знает теперь причину внезапной и загадочной смерти князя Владимира Яковлевича Баратова, с описания рассказа о которой начато нами наше правдивое повествование.

Он помнит, что вскоре после него внезапно скончалась и Капочка в притворе церкви Донского монастыря. Умирая, она успела сказать наклонившейся над ней княжне Варваре Ивановне:

— Князь Владимир был отравлен… Я любила его и отравилась сама, чтобы быть с ним вместе там. Убийца нас обоих Сигизмунд, мой лю…

Она не договорила и отошла в вечность. Княжна Варвара упала без чувств на каменный пол церковного притвора.