Неточные совпадения
Дом князя Прозоровского находился на Никитской, близ церкви Вознесения. Он
был, как большинство московских домов того времени, одноэтажный, деревянный. Главный корпус стоял в глубине двора, в середине которого, как раз
перед домом, разбит
был круглый садик с жидкой растительностью, в описываемое нами время занесенный снегом.
Забудут ли в таком случае русские люди битву Задонскую? Забудут ли, что наше отечество два века страдало под игом иноплеменных, что государи наши преклоняли колени
перед ханами орд монгольских и получали венец царства, как дар их милостей? Забудут ли, что эта битва, знаменитейшая в летописях мира,
есть основание нашей свободы?
Оставим его на дороге к Кракову, где и произошло несколько стычек с думавшими напасть на него врасплох поляками, и попытаемся
передать картину раннего детства и юности этого выдающегося екатерининского орла, имя которого
было синонимом победы и который силою одного военного гения стал истинным народным героем.
Слова эти сильно подействовали на Василия Ивановича, так же, как и Ганнибал, благоговевшего
перед памятью своего царственного крестного отца. Он, видимо,
был тронут, но молчал.
Приятели заговорили между собой. Василий Иванович
передавал Аврааму Петровичу впечатление, произведенное на него Петербургом, в котором он не
был уже много лет, рассказывал о сделанных визитах, случайных встречах.
Из лагерей урываться в город
было довольно трудно. Занятий по службе
было больше, а для Суворова даже в юные годы голос сердца умолкал
перед обязанностями службы. Все же раза три он побывал на своей зимней квартире. Глаша все разы от него пряталась, а от Марьи Петровны на вопрос: «Что Глаша?» — он слышал лишь: «Дурит по-прежнему».
— Да, ко мне. Бывало, мне казалось, что ты нарочно мне все навстречу попадаешься, заговаривать старалась, ко мне в комнату ходила. Затем вдруг точно тебя кто от меня откинул. Чураться стала, будто нечистого. Как раз это
было перед лагерями. Из лагеря я раза два-три в Питер наведывался, тебя не видел, не хотела, значит, видеть меня. Обнял я тебя тогда в последний раз, может, обиделась, тогда прости, я это невольно, по чувству.
Для него это
было нужно, как нужны
были научные занятия;
перед ним в неопределенной дали светилась едва видимая точка, дойти до которой он задался во что бы то ни стало.
Вся трудность заключалась в исполнении; требовалось постоянство и выдержка необычайная, нужна
была воля, ни
перед чем не преклоняющаяся. Александр Васильевич с детства обладал этими условиями и потому цель достиг.
Быть может даже, что он ушел дальше, чем сам предполагал.
Перед ним мелькали только что виденные им глаза покойной, полные надежды, которой не суждено
было осуществиться, и любви, на которую не могло
быть достойного этой любви ответа. Нервная дрожь охватила все его члены.
Суворов продолжал тянуть солдатскую лямку; в 1750 году он
был произведен в подпрапорщики, в 1751-м — в сержанты. Дела
было у него, кроме научных занятий, много, и в этой усиленной деятельности он находил забвение нет-нет да и мелькавшего
перед ним образа покойной Глаши. Данную в память ее клятву он соблюдал свято.
Для истинно военного человека, каким
был Суворов с его подготовкою и славолюбием, — видеть войну, проходящую
перед глазами, и не принимать в ней участия — тяжелейшее испытание.
Перед соблазном любимого дела спасовали гордость и самолюбие. Находясь в Мемеле, Александр Васильевич всячески искал себе выхода в армию и, наконец, добился.
В этих сравнительно мелких делах Александр Васильевич обнаружил такую отвагу, быстроту и умелость, что о нем
было доведено до сведения главнокомандующего. Бутурлин представил его к награде, донося императрице, что Суворов «себя
перед прочими гораздо отличил». Отцу его Василию Ивановичу он написал любезное письмо, свидетельствуя, что его храбрый сын «у всех командиров особливую приобрел любовь и похвалу». Действительно, он
был везде первый и никакие трудности не устрашили его.
Назначение Суворова командиром Астраханского полка состоялось
перед самым отъездом императрицы Екатерины II в Москву на коронацию. Полк остался в Петербурге, вместе со своим командиром, продолжая содержать городские караулы. По возвращении императрицы Астраханский полк
был сменен на петербургской стоянке Суздальским пехотным, и Александр Васильевич назначен командиром этого последнего полка 6 апреля 1763 года.
В доме
было два молоденьких существа, девственные души которых, чуткие к восприятию всего чудесного и героического,
были увлечены этим их домашним рыцарем и молча благоговели
перед ним. Эти существа
были княжна Варвара Ивановна и Капитолина Андреевна, или Капочка.
Тогда как у княжны Варвары Ивановны образ ее друга князя Владимира Яковлевича Баратова положительно стушевался
перед истинным рыцарем и героем, Сигизмундом Нарцисовичем, Капочка, отдавая последнему полную дань восторженного благоговения, все же своею мечтой останавливалась на князе Владимире Яковлевиче, который, казалось, специально
был отлит в форму героя ее романа.
— Может
быть, вы и правы, а я ошибся, — совершенно спокойно отмечал он. — Я вам
передал лишь светские толки и мое мнение.
Только весной 1772 года, когда князь
перед отъездом в имение несколько раз
был у Прозоровской, Капочка сделала роковое для себя открытие, что он ухаживает за княжной Варварой.
Окруженный ореолом «героя», человека,
перед которым преклонялся сам князь Иван Андреевич, Кржижановский представлялся Капитолине Андреевне каким-то высшим существом, предметом поклонения, к которому нельзя
было даже питать другого чувства. И вдруг этот человек говорит ей, что любит ее, что не переживет отказа во взаимности, что окончит жизнь самоубийством, если она не забудет князя Владимира.
— Прибавь, что
перед этим он
будет чувствовать себя очень хорошо, здоровее и сильнее, нежели раньше.
Вот вопросы, которые смущали княжну Варвару Ивановну и ответа на которые она не находила. Выходило, что Капочка солгала, но она и при жизни никогда не прибегала ко лжи, зачем же
было ей брать такой страшный грех, как ложное обвинение человека в гнусном преступлении,
перед смертью.
— Я хотел поговорить с вами от лица вашего батюшки, хотя он, — я не хочу себя выставлять
перед вами не тем, что я
есть, — меня не уполномочивал на это… — заговорил он, видя, что она молчит.
— Я старался успокоить ее как мог, и главная моя цель
была не допустить какого-нибудь скандала. Я
было пригрозил ей, что
передам все князю Ивану Андреевичу, но даже сам испугался, что произошло. Она начала бранить и вас, и князя, вашего батюшку, и меня, она начала болтать еще больше вздора, что мы все отравили князя и ее, что мы все убийцы, которые ищут гибели двух любящих сердец, ее и князя Владимира Яковлевича.
Он даже не пробовал прибегать к решительным мерам, хотя в его руках, как мы знаем,
было сильное оружие против княжны,
перед которым она не устоит.
Вскоре после разговора с Сигизмундом Нарцисовичем княжна Варвара Ивановна
передала своему другу княжне Александре Яковлевне предсмертные слова Капочки и объяснение их, сделанное Кржижановским. Княжна Баратова при начале этого рассказа страшно побледнела и чуть
было не лишилась чувств.
На этом разговор окончился. Княжна Баратова умышленно не продолжала его, чтобы не навести на мысль княжну Варвару о возможности существования какой-нибудь записки, оставленной покойной Капитолиной Андреевной. Княжна Александра Яковлевна
была убеждена, что такая записка
есть. Она сделала этот вывод из того, что девушка, которая решилась открыть
перед смертью свою тайну подруге детства, должна
была готовиться к этому еще при жизни.
Княжна Александра Яковлевна осталась одна. Долги ей показались эти часы ожидания. Она взялась
было снова за книгу, но тотчас же бросила ее. Строки прыгали у ней
перед глазами, она не только понять, но даже связать ни одной фразы не могла. Записки, хранящиеся в ящике под зеркальцем,
были центром всех ее дум.
Что заключалось в них?
Быть может, разгадка всего того, что хотела, но не успела сказать Капочка
перед смертью, а
быть может, это какие-нибудь хозяйственные записки. Но все равно, если
есть записки, они не должны попасть ни в чьи руки, кроме рук ее, княжны.
На другой день в десять часов вечера Суворов уже
был перед Столовичами.
Перед ним высились темные, безмолвные стены и ничего больше. Бродить таким образом возле Кракова нельзя
было долго. Русские, заметив неприятеля, могли отрезать ему путь отступления в Тынец и взять эту крепость, так как в ней оставалось гарнизона всего сотни две человек.
В исходе третьего часа ночи Виомениль и Сальян приблизились к замковым воротам.
Перед тем выпал большой снег, и люди отряда имели на себе поверх платья ксендзовскую одежду, дабы не возбуждать внимания часовых. Невдалеке от ворот находилось внизу замковой стены отверстие для стока нечистот, заделанное железной решеткой; решетка оказалась, по условию, выломанной, часового при отверстии не
было.
Мужчина, чтобы
быть ее кумиром, должен обладать качествами библейского змия — злобной мудростью, убедительным красноречием и вкрадчивою ласкою. Нет женщины, которая может устоять
перед ним и не последовать примеру своей прародительницы, нарушившей заповедь Бога.
С рассветом в городе начались приготовления к приему дорогого гостя. Небольшой деревянный домик, в котором помешались нейшлотские присутственные места,
был убран цветными коврами и флагами. На пристани
перед крепостью стоял большой девятивесельный катер, покрытый красным сукном.
За ужином Суворов сел между двумя новобрачными дамами и
выпил за их здоровье стакан вина.
Перед ним поставили два горшка, со щами и кашею.
К несчастью Польши, развивающаяся французская революция представлялась настолько страшной монархическим правительствам, что в состоянии
была соединить разъединенных, угрожая принципу первостепенной важности,
перед которым другие интересы казались мелкими.
У этого города завязалось упорное, кровопролитное сражение. Поляки дрались с отчаянной храбростью, но на стороне русских
было правое дело, и с ними
был Суворов. Одно появление его
перед войском удесятеряло силу солдат, и они одержали новую славную победу. Множество храбрых пало близ Брест-Литовска. Товарищи по-христиански простились с убитыми и снесли их в общую могилу. Это
было 6 сентября 1794 года.
По субботам
было общее учение и потом развод.
Перед разводом фельдмаршал говорил солдатам поученья, оканчивавшиеся большею частью следующими словами...
Горчаков застал Суворова раздетым и лежащим на диване. Выслушав племянника, он отвечал раздражительно, что готов вступить в службу не иначе, как с властью главнокомандующего екатерининского времени, то
есть с правом награждать, производить в чины до полковника и увольнять в отпуск и прочее. Князь Андрей возразил, что такой ответ он не может решиться
передать его величеству.
Первая остановка
была в Митаве, в замке курляндского герцога. Множество лиц, желавших представиться Александру Васильевичу, собрались в приемной зале
перед дверьми, ведущими во внутренние апартаменты. Вдруг эти двери отворились, и в них появился Александр Васильевич в одной рубашке, босой.
На прощальной аудиенции император Франц принял его по-прежнему весьма благосклонно и снова заявил ему полную свою доверенность, но при этом вручил инструкцию с изложением главнейших указаний для первоначального хода кампании. Эта инструкция
была именно тем самым, во избежание чего Суворов не хотел обязываться
перед гоф-кригсратом никакими заранее составленными предположениями.
Кровь волновалась в каком-то восторженном состоянии и казалось, что если бы тьма тьмущая врагов или татар с подземными духами злобы предстали
перед ними, они готовы бы
были броситься на них и сразиться с ними.
Пусть сто вражьих тысяч станут
перед нами, пусть горы эти втрое, вдесятеро представят нам препоны, мы
будем победителями того и другого: все перенесем и не посрамим русского оружия, а если падем, то умрем со славою!
Явившись на службу, он как будто поправился, но к концу итальянской кампании снова стал хворать.
Перед швейцарскою кампанией слабость его
была так велика, что он едва ходил, стали чаще побаливать глаза, давали о себе знать старые раны, особенно на ноге, так что не всегда можно
было надеть сапог.
Подойдя к стоявшему у ворот привратнику, она что-то сказала ему вполголоса, и тот почтительно, без шапки, повел ее в ограду лавры, а затем, войдя в Благовещенскую церковь, он там указал могилу, в которую только что накануне
были опущены останки генералиссимуса Александра Васильевича Суворова, и тихо удалился, видимо боясь шумом шагов нарушить молитвенное настроение опустившейся на колени
перед могилою посетительницы.