Неточные совпадения
В апреле
все было закончено,
и А.
И. Мерзляков выехал во Владивосток. Надо было еще исполнить некоторые предварительные работы,
и потому я остался в Хабаровске еще недели на две.
Вследствие браконьерства, глубоких снегов
и ухудшения подножного корма животные стали быстро сокращаться в числе,
и теперь на
всем острове их насчитывается не более 150 голов.
В открытом море нам встретились киты-полосатики
и косатки. Киты плыли медленно в раз взятом направлении, мало обращая внимания на миноносцы, но косатки погнались за судами
и, когда поравнялись с нами, начали выскакивать из воды. Стрелок Загурский стрелял; два раза он промахнулся, а в третий раз попал. На воде появилось большое кровавое пятно. После этого
все косатки сразу исчезли.
Наконец стало светать. Вспыхнувшую было на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже
все было видно: тропу, кусты, камни, берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею спал китаец. Я разбудил его
и попросил подвезти нас к миноносцу. На судах еще кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я извинился за беспокойство, затем пошел к себе в каюту, разделся
и лег в постель.
30-го числа вечером миноносцы дошли до залива Джигит. П.Г. Тигерстедт предложил мне переночевать на судне, а завтра с рассветом начать выгрузку.
Всю ночь качался миноносец на мертвой зыби. Качка была бортовая,
и я с нетерпением ждал рассвета. С каким удовольствием мы
все сошли на твердую землю! Когда миноносцы стали сниматься с якоря, моряки помахали нам платками, мы ответили им фуражками. В рупор ветром донесло: «Желаем успеха!» Через 10 минут миноносцы скрылись из виду.
Горбуша не имела еще того безобразного вида, который она приобретает впоследствии, хотя челюсти ее
и начали уже немного загибаться
и на спине появился небольшой горб. Я распорядился взять только несколько рыб, а остальных пустить обратно в воду.
Все с жадностью набросились на горбушу, но она скоро приелась,
и потом уже никто не обращал на нее внимания.
На прибрежных лугах, около кустарников, Н.А. Десулави обратил мое внимание на следующие растения, особенно часто встречающиеся в этих местах: астру с удлиненными ромбовидными
и зазубренными листьями, имеющую цветы фиолетово-желтые с белым хохолком величиной с копейку, расположенные красивой метелкой; особый вид астрагала, корни которого в массе добывают китайцы для лекарственных целей, — это крупное многолетнее растение имеет ветвистый стебель, мелкие листья
и многочисленные мелкие бледно-желтые цветы; крупную живокость с синими цветами, у которой
вся верхняя часть покрыта нежным пушком; волосистый журавельник с грубыми, глубоко надрезанными листьями
и нежными малиновыми цветами; темно-пурпуровую кровохлебку с ее оригинальными перистыми листьями; крупнолистную горечавку — растение с толстым корнем
и толстым стеблем
и с синевато-фиолетовыми цветами, прикрытыми длинными листьями,
и, наконец, из числа сложноцветных — соссюрею Максимовича, имеющую высокий стебель, зазубренные лировидные листья
и фиолетовые цветы.
— Хороший он человек, правдивый, — говорил старовер. — Одно только плохо — нехристь он, азиат, в бога не верует, а вот поди-ка, живет на земле
все равно так же, как
и я. Чудно, право!
И что с ним только на том свете будет?
Этот первобытный коммунизм всегда красной нитью проходил во
всех его действиях. Трудами своей охоты он одинаково делился со
всеми соседями независимо от национальности
и себе оставлял ровно столько, сколько давал другим.
С тех пор
все чаще
и чаще приходилось слышать о каких-то людях, скрывающихся в тайге. То видели их самих, то находили биваки, лодки, спрятанные в кустах,
и т.д. Это становилось подозрительным. Если бы это были китайцы, мы усмотрели бы в них хунхузов. Но, судя по следам, это были русские.
Золотая лихорадка охватила
всех:
и старых,
и молодых.
Они
все перессорились между собой
и начали следить друг за другом.
По возвращении с этих работ я занялся вычерчиванием съемок. Н.А. Десулави ботанизировал на берегу моря, а П.П. Бордаков
все эти дни проводил с Дерсу. Он расспрашивал его об охоте на тигров, о религии
и загробной жизни.
Бо́льшая часть дня уже прошла. Приближался вечер. По мере того как становилось прохладнее, туман глубже проникал на материк. Словно грязная вата, он спускался с гор в долины, распространяясь шире
и шире
и поглощая
все, с чем приходил в соприкосновение.
Местность была поразительно однообразна: поляны, перелески, овраги, кусты, отдельные деревья
и валежник на земле —
все это было так похоже друг на друга, что по этим предметам никак нельзя было ориентироваться.
Скоро стало совсем светло. Солнца не было видно, но во
всем чувствовалось его присутствие. Туман быстро рассеивался, кое-где проглянуло синее небо,
и вдруг яркие лучи прорезали мглу
и осветили мокрую землю. Тогда
все стало ясно, стало видно, где я нахожусь
и куда надо идти. Странным мне показалось, как это я не мог взять правильного направления ночью. Солнышко пригрело землю, стало тепло, хорошо,
и я прибавил шагу.
Подвыпившие стрелки уснули, а Дерсу
все еще пел свою песню,
и пел он ее теперь вполголоса — для себя.
Мы
все расхохотались. Сразу сказался взгляд бродячего туземца. Лучший выход из этого положения, по его мнению, — сделать лодку
и перекочевать на другое место.
Тропа от моря идет вверх по долине так, что
все протоки Иодзыхе остаются от нее вправо, но потом, как раз против устья Дунгоу, она переходит реку вброд около китайских фанз, расположенных у подножия широкой террасы, состоящей из глины, песка
и угловатых обломков.
Даже
и здесь, при полной тишине
и спокойствии, она
все время оглядывается
и прислушивается.
Они не гонялись друг за другом, а спокойно парили в разных плоскостях, поднимаясь
все выше
и выше в беспредельную синеву неба.
Чем дальше, тем труднее становилось идти. Поэтому я решил оставить мулов на биваке
и назавтра продолжать путь с котомками. Мы рассчитывали в два дня достигнуть водораздела, однако этот переход отнял у нас четверо суток. В довершение
всего погода испортилась — пошли дожди.
Не успели мы отойти от бивака на такое расстояние, с которого в тихую погоду слышен ружейный выстрел, как дождь сразу прекратился, выглянуло солнце,
и тогда
все кругом приняло ликующий вид, только мутная вода в реке, прибитая к земле трава
и клочья тумана в горах указывали на недавнее ненастье.
Захватив с собой винтовку, он отправился в фанзу горбатого тазы
и разжег в ней огонь, как будто
все обитатели ее были дома.
Он
все время уединялся
и не хотел ни с кем разговаривать.
По мере того как становилось темнее, он сгущался
все больше
и больше; скоро в нем утонули противоположный берег реки
и фанзы китайцев.
Потом он достал маленькую чашечку, налил в нее водки из бутылки, помочил в ней указательный палец
и по капле бросил на землю во
все четыре стороны.
Я не расспрашивал его, что
все это значит, я знал, что он сам поделится со мною, —
и не ошибся.
В природе чувствовалась какая-то тоска. Неподвижный
и отяжелевший от сырости воздух, казалось, навалился на землю,
и от этого
все кругом притаилось. Хмурое небо, мокрая растительность, грязная тропа, лужи стоячей воды
и в особенности царившая кругом тишина —
все свидетельствовало о ненастье, которое сделало передышку для того, чтобы снова вот-вот разразиться дождем с еще большей силой.
Мы не спали
всю ночь, зябли, подкладывали дрова в костер, несколько раз принимались пить чай
и в промежутках между чаепитиями дремали.
В полдень погода не изменилась. Ее можно было бы описать в двух словах: туман
и дождь. Мы опять просидели
весь день в палатках. Я перечитывал свои дневники, а стрелки спали
и пили чай. К вечеру поднялся сильный ветер. Царствовавшая дотоле тишина в природе вдруг нарушилась. Застывший воздух пришел в движение
и одним могучим порывом сбросил с себя апатию.
Следующий день был последним днем июля. Когда занялась заря, стало видно, что погода будет хорошая. В горах еще кое-где клочьями держался туман. Он словно чувствовал, что доживает последние часы,
и прятался в глубокие распадки. Природа ликовала:
все живое приветствовало всесильное солнце, как бы сознавая, что только одно оно может прекратить ненастье.
Он ворчал
и тряс дерево изо
всей силы.
В это время подошли кони. Услышав наш выстрел, А.
И. Мерзляков остановил отряд
и пришел узнать, в чем дело. Решено было для добычи меда оставить двое стрелков. Надо было сперва дать пчелам успокоиться, а затем морить их дымом
и собрать мед. Если бы это не сделали мы, то
все равно
весь мед съел бы медведь.
В долине реки Адимил произрастают лиственные леса дровяного
и поделочного характера; в горах всюду видны следы пожарищ. На релках
и по увалам — густые заросли таволги, орешника
и леспедецы. Дальше в горах есть немного кедра
и пихты. Широкие полосы гальки по сторонам реки
и измочаленный колодник в русле указывают на то, что хотя здесь больших наводнений
и не бывает, но
все же в дождливое время года вода идет очень стремительно
и сильно размывает берега.
Они чаще
всего располагаются по вершине гор
и издали кажутся серыми пятнами.
На
всем протяжении от реки Секуму до реки Шакиры в последовательном порядке располагаются следующие горные породы: известняки, известковые песчаники, граниты, гнейсы
и кристаллические сланцы.
Длина ее равнялась одному метру 9 сантиметрам; окраска — буровато-желтовато-серая с едва заметными пятнами по
всему телу, брюхо
и внутренняя сторона ног — грязновато-белые.
Забрав свой трофей, я возвратился на бивак. Та м
все уже были в сборе, палатки поставлены, горели костры, варился ужин. Вскоре возвратился
и Дерсу. Он сообщил, что видел несколько свежих тигриных следов
и одни из них недалеко от нашего бивака.
И он опять принялся кричать протяжно
и громко: «А-та-та-ай, а-та-та-ай». Ему вторило эхо, словно кто перекликался в лесу, повторяя на разные голоса последний слог — «ай». Крики уносились
все дальше
и дальше
и замирали вдали.
Погода
все эти дни стояла хмурая; несколько раз начинал моросить дождь; отдаленные горы были задернуты не то туманом, не то какою-то мглою. По небу, покрытому тучами, на восточном горизонте протянулись светлые полосы,
и это давало надежду, что погода разгуляется.
Билимбе течет по сравнительно узкой долине
и на
всем протяжении принимает в себя только 4 более или менее значительных притока, по две с каждой стороны.
Только что чайник повесили над огнем, как вдруг один камень накалился
и лопнул с такой силой, что разбросал угли во
все стороны, точно ружейный выстрел. Один уголь попал к Дерсу на колени.
Они сгущались
все более
и более,
и вскоре
вся река утонула в тумане.
После переполоха сна как не бывало.
Все говорили,
все высказывали свои догадки
и постоянно обращались к Дерсу с расспросами. Гольд говорил, что это не мог быть изюбр, потому что он сильнее стучит копытами по гальке; это не мог быть
и медведь, потому что он пыхтел бы.
Посидели мы еще немного
и наконец стали дремать. Остаток ночи взялись окарауливать я
и Чжан Бао. Через полчаса
все уже опять спали крепким сном, как будто ничего
и не случилось.
Часов в 9 утра мы снялись с бивака
и пошли вверх по реке Билимбе. Погода не изменилась к лучшему. Деревья словно плакали: с ветвей их на землю
все время падали крупные капли, даже стволы были мокрые.
Чем дальше, тем долина становилась
все у же
и у же.
Действительно,
все эти дни земля точно старалась покрыться туманом, спрятаться от чего-то угрожающего,
и вдруг туман изменил ей
и, как бы войдя в соглашение с небом, отошел в сторону, предоставляя небесным стихиям разделаться с землею по своему усмотрению.
Было еще темно, когда
всех нас разбудил Чжан Бао. Этот человек без часов ухитрялся точно угадывать время. Спешно мы напились чаю
и, не дожидаясь восхода солнца, тронулись в путь. Судя по времени, солнце давно взошло, но небо было серое
и пасмурное. Горы тоже были окутаны не то туманом, не то дождевой пылью. Скоро начал накрапывать дождь, а вслед за тем к шуму дождя стал примешиваться еще какой-то шум. Это был ветер.