Главный переход

Пантерина Трамич

Книга создавалась в течение двенадцати лет, хотя идея возникла ещё в 2001 году. У многих персонажей нет прототипов, они порождены чувством любви автора к многоликости и нарядности бытия. Желание транслировать ощущения от родного города периода детства тоже сыграло видную роль. Не обошлось, мягко скажем, без так называемого магического реализма. Но книга не детская.Будучи выходцем из конструктивистского дома, историком архитектуры, автор особенно гордится конструкцией романа. И юмором впотьмах.

VI. Встреча в выгоревшем доме

Вернувшись во тьму двора, вызволенный и вызволитель задумались, с трудом различая каркас с пустыми чернеющими проёмами. Лемуриец причалил к нему и… повернул обратно. Бывший дом бдел, погружённый в сырую листву, торча рваными клочьями в небо, обдавая освободителей старческим духом.

— Она — там? — переспросил Игнатьев.

— Да. Можешь оставаться. А я пошёл. — Дядя Лёша включил фонарь и двинулся к дому.

— Нет уж, я с вами.

Передёрнув плечами, Игнатьев кивком головы поманил лемурийца.

Все трое проникли в брешь. Верный свет фонаря предъявил им обломки лестницы, обугленные междуэтажные балки и закопчённые лохмы стен.

— Побыстрей бы найти, — молвил дядя Лёша и прибавил: — Кто тут мёртвый, но живой?

Вместе они ходили по ситу останков пола, озаряя их фонарём. Лемуриец воссел на междуэтажной балке, задрав романтично голову. Виктор Фомич повторил движение глаз питомца.

— Какое звёздное небо, — мечтательно заметил Игнатьев.

— Да, звёздное. Но давай-ка попозже на него полюбуемся.

Настороже, он наткнулся на уцелевшую часть стены и, шагнув в рану дверного проёма, смутился от чувства, что вторгся в чужое.

— Витя, иди сюда! — Захотелось поддержки того, кто втянул в приключение.

Учитель пробрался в пространство жилья. Лемуриец задрёмывал, не покидая балки.

— Что будем делать? — спросил дядя Лёша. — Не вижу я тени.

— Элементарно. Мы позовём. Где здесь мёртвый, но живой? — просипел Игнатьев.

— Где же ты? — Вызволитель отчаивался, а фонарь его тем временем освещал останки мебели. Неуверенно шаркая и вдыхая гнильцу, освободители подошли к окну.

— Вот она! Смотрите!

— Где?

— Вот, на подоконнике! Капайте!

Вызволитель посветил: на фрагменте сохранившего белёсость подоконника диагностировалась тень, головой заползшая на откос проёма.

— Выйти хочет.

Сторож сверился с часами: двадцать три пятьдесят шесть.

— Ох! — И поспешил достать бутылочку.

От новой тени шло тепло. Возникла женщина, высокая, испуганная и измученная. На вид ей было около пятидесяти.

— Мы от Ирины. Я — Алексей Степанович, а это вот — Виктор.

— А где мой муж?

— Муж? — ужаснулся сторож.

— Видимо, на небесах, — сообразил Игнатьев.

— На небесах? Ах, да, да.

— Елена Дмитриевна, нам надо идти.

— Да, конечно, пойдёмте. Вот только…

— Что?

Вдова неспешно озиралась.

— Вы знаете, постойте, я обязана найти фотографию.

— Да что вы, тут всё сгорело.

— Нет, должна быть. Она где-то в кладовке. Там уцелеть могла.

— Ну и номер. Где кладовка?

— В той стене, напротив.

Дядя Лёша посветил и увидел дверь.

— Посмотрим.

Дверка поддалась свободно, и фонарик вылизал подсобку, но, к тревоге сторожа, кроме сломанных настенных ходиков ничего в чуланчике не значилось.

— Нет ничего, Елена Дмитриевна, пойдёмте.

Дядя Лёша взял её под руку и близился к выходу, нервно следя, чтобы она не упала. Игнатьев, крадущийся сзади, не соглашался:

— Алексей Степанович, мне, почему-то, кажется, что фотография, всё-таки, есть. Давайте ещё посмотрим. Мура нас подстрахует, на балке она.

— А может, правда, ещё посмотрим? — с надеждой в сереньких воспалённых глазах затосковала Елена.

Вернулись. Фонарик с настойчивой напряжённостью прошерстил кладовочное нутро.

— Часы, — пробормотал Игнатьев.

— Что часы?

— Идут.

Сторожа переклинило.

— Это те самые? — вяло выговорил он.

— У нас ангельские, — успокоил учитель. — Наши главней. Местные просто так.

Стрелки карябали циферблат, но шевелились бесперебойно, напоминая ветви, скребущие мерно по дряхлой крыше. Маятник явственно походил на старика, недовольного тем, что его разбудили, и с осознанием собственной важности стряхивающего пыль и дышащего.

— Это ничего.

— Пошли отсюда…

— Нет! — запаниковала вызволенная, юбочный костюм в полоску затрещал на ней. — Мне надо найти фотографию.

От кислоты накативших предчувствий сторожу делалось дурно, по-бабьи. «Стыдно». Он взял кликушу внутри организма в руки и для спокойствия Елены уговорил себя пошарить светом лишних полминуты. «Свет тёмное отталкивает». В углу прорисовалось углубление, вдова с Игнатьевым приблизились.

— Получше посветите, — брякнул Виктор Фомич.

— Сам и свети, — поперхнулся сторож. — Витя? Что с тобой?

Игнатьев стоял, раскрыв рот, волосы его, припавшие ко лбу и вискам, дёргались в такт стрелкам. Елена Дмитриевна позеленела и готовилась упасть. Учитель произнёс:

— В углу… лицо. Там чьё-то лицо. Обернитесь.

Продолжая озарять кладовку, дядя Лёша возвратился в неё взором. И сразу же попятился.

— Лицо?.. — не успел уточнить вызволитель, а из затхлого помещеньица уже выкрючивалась чёрная старуха.

Дядя Лёша с Игнатьевым шарахнулись вбок, Елена Дмитриевна упала в обморок. Старуха перепрыгнула через неё, подлетела к мужчинам и вцепилась в них ветвистыми пальцами.

— Сбежать задумали? Ты, — обратилась она к сторожу, — шваль поганая, Зойку мне заменишь теперь.

Правый глаз её ввинчивался в Игнатьева, левый — в сторожа. Глаза у старухи были вороньими. Нос казался вылитым клювом, а сморщенная коричневая кожа — горелой резиной. Волосы прятал сальный платок, повязанный по-цыгански. Дядя Лёша не дышал.

— Отпустите нас, быстро уйдём, — пролепетал Игнатьев.

Под носом-клювом расползлась улыбка:

— Ты у нас, кажется, для вечной жизни уготован? Отпущу, думаешь? — Она прищурилась, подтащила к резиновому лицу погасшего Фомича и затараторила: — Мне редко кто навсегда достаётся. Все — либо к родственничкам моим, либо в райское, а я, — и старуха заорала, — ПРОСТО ПОРОГ, ЧЕРЕЗ КОТОРЫЙ ШАГАЮТ. ПРИЯТНО, ДУМАЕШЬ?!! НЕТ!!!!!!

Оглушённый Алексей Степанович медленно завёл руку с фонарём ей за голову и треснул по затылку. Смерть чертыхнулась, обхватила голову руками, а недоумершие рванули к выходу. Старуха каркала по пятам, треща остатками пола. За пределами квартиры она нагнала дядю Лёшу и повисла клювом на ухе.

Учителю-математику стало смешно до чёртиков. Войдя в раж, он ударил старуху наотмашь. Та упала, вскочила, схватила сторожа и учителя и шарахнула их друг о друга лбами. Оба потеряли сознание. Брезгливо дотронувшись до ангельских часиков, корявые пальцы сумели сдвинуть колёсико на миллиметр и отскочили — то ли обжегшись, то ли получив разряд электричества.

— Тфу ты, чёрт, две минуты первого, чем бы мне его прибить? — задёргалась Смерть.

Валявшийся на полу фонарь начал сам по себе поворачиваться и выхватил из темноты палку с гвоздями.

— Да! — заорала ворона.

Беспомощный лемуриец, огромными глазами наблюдавший за происходящим с балки, не выдержал и задрал голову к прежнему звёздному небу. И глаза его округлились вовсе. С неба кто-то тянул к испоганенной кровле руку с длинными пальцами, с краешком белого одеяния. Почти коснувшись творения Фомича, рука вошла в дом. Старуха сплюнула и юркнула под половицу. В два счёта подхватив нокаутированных, рука подняла их сквозь рваную крышу. Веки сторожа разомкнулись, и увидел он лик — в полнеба.

— Детский сад, Алексей Степанович.

— А Елена?!

Ангелица смахнула двоих на асфальт, и те из глубин двора видели, как рука поднимает над домом тонкую хрупкую женщину и опускается вниз, во двор, осторожно раскрывая ладонь. Когда ладонь поравнялась с асфальтом, Елена Дмитриевна спустилась с неё, пошатнулась и пошла по направлению к вызволителям. Тут и лемуриец, выглянув из бреши-входа, озверело полетел навстречу обрадованному Игнатьеву.

Ирина склонила голову к дяде Лёше с неземным интересом:

— Вы даёте, Алексей Степанович. Не устраивайте впредь произвольную программу, хорошо?

— Ладно.

— Ладно. Виктору Фомичу и Елене Дмитриевне надо отдохнуть. Шагайте к Павлу.

— Простите меня. Спасибо вам!

Иеремиила покачала головой и вобралась в верх.

— А с лемурийцем что делать? — прокричал дядя Лёша.

— Пусть поживёт с Виктором Фомичом, — ответила из поднебесья Иеремиила и по-учительски осмотрела Игнатьева. А потом зачем-то бросила взгляд в сторону и только тогда спряталась в облаках. Учитель посмотрел туда, куда брошен взгляд — у дома с изюмом мелькнула чья-то вытаращенная тень.

— Нет! — заорал Виктор Фомич.

— Что такое? — Сторож панически уставился туда же, куда глядел Игнатьев. — Фу-у… Это Исай.

Вдова дрожала всем телом.

— Ис?.. — попытался переспросить математик.

— Пойдём, — простонал дядя Лёша.

Вместе с тем Исай Брянцев исчез в подъезде. Озадаченный. Иеремиила заявила ему по специальной, исключительно им обоим доступной связи, что он бездельник.

— Не могу я инспектировать всю улицу. Выгоревший дом не мой, — силился оправдываться Брянцев, шурша по лестнице в свою двадцать девятую квартиру. Когда он дошуршал, Алексей Степанович и трое вызволенцев сдвинулись с мест и вереницей потянулись прочь из чёртова двора.

Светало. Именно светало… несмотря на то, что и двух часов ночи не стукнуло. Хлынул дождь с градом. Одна из крупных градин угодила в выгоревший дом, пролетела в щель, разросшуюся над кладовкой, и ударила по часам. Часы покосились и встали, поперхнувшись градиной. Возникла тишина. Несколько минут спустя из-под половицы вылезла старуха. Расправилась, как гармонь, хмыкнула и подняла с пола палку с гвоздями. Бездумно стукнув ею по ладони, Смерть взвизгнула: гвозди прошли насквозь, закапало чёрное.

— Сволочи, — процедила старуха.