Гуси лапчатые. Юмористические картинки

Николай Лейкин, 1881

В новом сборнике рассказов Николая Александровича Лейкина перед читателем предстает парад мест, событий, действующих лиц и ситуаций, характерных для конца XIX века и изображенных в свойственном известному сатирику-классику ироническом ключе. В этой книге мы видим не только реалии ушедших дней, но и вещи, которые никогда не устаревают, например, мнения жителей Первопрестольной и культурной столицы об искусстве и развлечениях, которым и посвящен этот сборник. В книгу вошел целый парад выставок в Петербурге, открытие памятника Пушкину в Москве, посещение самой разной публикой зоопарка, цирка и театра, танцы, пение. Не обделены выниманием и традиционные праздники и самые разные уморительные курьезы, происходившие на них с купцами и представителями прочих сословий.

Весна играет

Выдался ясный майский денек и кончается без перемены погоды. Солнце садится. Еле распустившаяся береза благоухает, тополь раскрыл свою клейко-маслянистую почку, верба показала ланцетики, надулись оконечности ветвей дуба и клена, поздним гостем высылающие свои листья на торжество природы. Травка прикрыла прошлогодний опавший лист зеленым ковром, и в нем уже желтеет какой-то ранний одинокий цветок. В воздухе закружились облачка комаров — предвозвестники устанавливающегося тепла. Весна играет.

В нарядную дачу уже переехали. Балкон драпирован полотном. На балконе виднеются фигуры дачников. В саду копается садовник, по двору прошмыгнул лакей во фраке, прошел дворник с ведрами на коромысле, пробежала горничная, прогремев туго накрахмаленным ситцевым платьем, выскочила за ворота на улицу, остановилась на помосте, перекинутом через придорожную канавку, и, щурясь, принялась грызть кедровые орехи. За горничной тотчас же вылез кучер в безрукавке и с трубкой-носогрейкой, прислонился спиной к перилам помоста и с какой-то вызывающей улыбкой молча стал смотреть на горничную.

— Что вы глаза-то на меня выпучили? — проговорила она.

— Не выколоть же мне их, — отвечал кучер. — Взираю, а взирать никому не запрещено.

— Тогда взирайте на какое-нибудь другое место, а на мне узоров не написано.

— А может быть, и написано! Эх, тысячу вздохов насчет вашей красоты!

Кучер тяжело и глубоко вздохнул, закрыв глаза и покрутив головой.

— Чего вы?.. Или сейчас только куль овса в пятый этаж внесли? — спросила горничная.

— От овса нам меньше страданиев, чем от вашего сердца!

— Пожалуйста, не смотрите так пронзительно. Вот вам тумба… Ее и разглядывайте.

— И на этом спасибо-с, — обидчиво произнес кучер.

— Да что вы, в самом деле, какие любовные глаза делаете! Кажется, не к рылу.

— Весна, ничего не поделаешь! Каждому к рылу…

— Это женатый-то человек? Чудесно!

— Жена в деревне… Отселева ее не укусишь. А насчет вас, то есть, ежели теперь, к примеру…

— Тише вы! Вон барин с гувернанткой остановились в саду у палисадника.

Кучер вытянулся и спрятал трубку за спину.

— Вы больше чем наставница моих детей, — говорил барин, пожилых лет человек с приличными бакенбардами, по которым уже прогулялась седина. — Да, больше, Вера Николавна.

— То есть как это? Я не понимаю… — кокетливо закусила нижнюю губу гувернантка.

— О, вы очень хорошо понимаете! Стоит только взглянуть на меня, поверженного перед вами во прах! — вздохнул барин.

— Пока я вижу вас стоящим, но не поверженным.

— Вы придираетесь. Это фигуральное выражение и больше ничего. Взгляните только на лицо, и уже на нем отражаются мои сердечные чувства.

— Лицо глуповато. С чего это у вас?

— А вот с того, что вы для меня больше, чем наставница моих детей. Неизмеримо больше, и доказательством могут служить ваши же слова. Ежели бы вы были только наставница, разве бы я позволил вам сказать о глупости моего лица? Вы можете командовать мной, стоит вам только захотеть, царица души моей! Да, лицо мое глуповато, но…

— Отчего же это оно у вас глуповато-то?

— И вы еще спрашиваете? От вас, богиня моя! Вы довели меня до восторга.

— А восторг совсем телячий. И как он нейдет пожилому человеку…

— Лета тут ни при чем, мон анж… Теперь весна, все обновляется, все молодеет, и я стал юн духом и телом. Да разве и можно не молодеть при виде вас, распускающейся, благоухающей, как и сама природа вокруг вас…

— Ах, какой вы шалун! Право, я и не подозревала за вами таких качеств! — проговорила гувернантка, сорвав ветку чего-то и отмахиваясь ею от комаров.

— Эти качества держал я в тайнике души моей, Вера Николавна, но весна их вызвала наружу. Они забурлили и кипучим ключом хлынули перед вами. Заметьте их, обратите на них внимание…

Барин млел. Гувернантка коварно улыбалась.

— Ах, проклятые комары! Как они надоедают! — сказала она.

— О, как бы желал я быть этим проклятым комаром, чтобы прильнуть к вашей лилейной шейке! Счастливец! — вздохнул барин.

— Но я убила этого счастливца. Вот он раздавленный.

— Но он уже насладился. А насладиться и умереть — это блаженство. Я готов. Где? Когда? Назначьте… Назначьте и после растопчите меня! — возвысил голос барин, завращал зрачками и ударил себя в грудь, как в литавру.

— Тише вы! Сумасшедший! Вон жена ваша с балкона смотрит, и даже мосье Серж на нас уставился.

Барин обдернул пальто, заложил руку за борт и самым невинным образом затрубил что-то на губах, поглядывая сквозь палисадник на улицу.

— Чувствуете ли вы, Елена Павловна, эту распускающуюся природу? — спрашивал на балконе мосье Серж, наклонясь к худой и бледной даме с безжизненными серыми глазами. — Жизнь так и бьет ключом. Все манит… манит…

— Пощадите мои нервы, Серж, оставьте… — шепчет дама. — Да, не среди здешних тундр мечтала я встретить весну, а под голубым небом Италии, но муж, бесчувственный муж… О, я отплачу ему!

— Все возрождающееся, все юное везде прекрасно! И северные белокурые ночи имеют свою прелесть, ежели…

— Что ежели?

— Ежели есть около человек, который может согреть пламенем любви…

— Но где этот человек?.. Я не вижу его. В том человеке, который предназначен мне, я не вижу ничего как черствую корку нищего.

— Но есть же, Елена Павловна, и кроме его возвышенные души, способные понимать поэтическую женщину… боготворить ее идеалы, страдать с нею и восторгаться.

— И вы это утверждаете?

— Говорю положительно. Элен, ты не рассердишься? Но плотина прорвалась… Я из числа тех людей!.. Люби меня! Люби! И я буду твой навек! — воскликнул Серж.

— Прочь руку! Прочь! Безумец! Разве вы не видите, что на нас смотрит муж?

— Я обессилен, Элен!

— Но отойдите же, наконец, подальше!

— Когда и где?

— Завтра, в городе, у фотографа Шельменштерна, в два часа дня.

— Мерси!

И Серж тоненькой фистулой запел мизерере из «Трубадура».