Гуси лапчатые. Юмористические картинки

Николай Лейкин, 1881

В новом сборнике рассказов Николая Александровича Лейкина перед читателем предстает парад мест, событий, действующих лиц и ситуаций, характерных для конца XIX века и изображенных в свойственном известному сатирику-классику ироническом ключе. В этой книге мы видим не только реалии ушедших дней, но и вещи, которые никогда не устаревают, например, мнения жителей Первопрестольной и культурной столицы об искусстве и развлечениях, которым и посвящен этот сборник. В книгу вошел целый парад выставок в Петербурге, открытие памятника Пушкину в Москве, посещение самой разной публикой зоопарка, цирка и театра, танцы, пение. Не обделены выниманием и традиционные праздники и самые разные уморительные курьезы, происходившие на них с купцами и представителями прочих сословий.

Человек-муха

Публика Зоологического сада стоит, задрав головы кверху. По зеркальному потолку ходит вниз головой акробат, названный на афише «человек-муха».

— Так это-то муха! — слышится возглас в публике. — Вовсе даже и не похож. Хоть бы костюм мушиный на себя напялил, что ли, так все-таки было бы под кадрель мухе.

— А разве мушиные костюмы есть? — задает кто-то вопрос.

— А «Орфея в Аду» в театре представляли, так там в мушином костюме. И крылья, и голова мушиная, и даже жужжал по-мушиному… А этот и не жужжит.

— Мушиные костюмы есть-с, это верно, — поддакивает третий голос. — Даже в табачной с проката отдаются. У нас один извозчичий сын с Лиговки рядился в него на святках. И что смеху-то было! Четырнадцать закладок у них и двадцать лошадей… Посватался он к монуменщицкой дочке около Волкова кладбища, да в мушином виде к невесте и приехал, но только тайком от своих собственных родителей мушиную образину надел, так как они по старой вере и скоморошества этого самого не любят… Ах, чтоб тебя черти склевали! И в самом деле, по потолку ходит, словно наш брат по полу! Хоть бы упал на счастье.

— Так что же родители-то? — интересуются слушатели.

— Приехал к невесте в мушином образе, а родители евонные тамотка сидят, — продолжает рассказчик. — Увидал — сомлел от страха. А тятенька, человек грозный, сидит на почетном месте и чаем с вареньем балуется… А непременно, братцы, у него эти самые ноги чем-нибудь смазаны.

— Ну, и что же отец-то? — подгоняют рассказчика.

— А отец признал сына по перстню на пальце, да бац его в ухо, да потом вареньем ему всю рожу и вымазал. «Коли, — говорит, — ты муха, то сладкая смазь тебе — первое удовольствие!» Скандал был такой, что ужасти подобно! А только как хотите, братцы, а у него или магнит этот самый на ногах, или крючья приделаны — вот он за кольца крючьями на подошвах к потолку и прицепляется.

— Да ведь потолок-то стеклянный, так какие же кольца? Просто глаза отводит. Уж кто свою душу продал черту…

— А ты почем знаешь, может, он праведнее нас с тобой.

— Праведник ломаться не станет, акробатское оголение на себя не наденет.

— А из юродства. Есть тоже которые и юродивые праведники.

— Да ведь он немец.

— Ну, немецкий праведник. Для нас он не праведник, а для немца праведник. А то уж сейчас и душу черту!.. Не больно-то ноне черти души-то покупают! И за дешевую цену продавать будешь, так напросишься.

— А ты продавал?

— Дурак! Да нешто я о себе? Я к слову… Зачем теперь душу черту продавать, коли можно и машинами глаза отвести? Машины есть. Стоял у меня на квартире один живописец, так у того такая машина была: поставишь в нее портрет, как следовает, а взглянешь в стекло — портрет кверху ногами висит. Так и тут… Теперича мы этого самого человека-муху видим кверху ногами, а может, через машину это только, а на самом деле он, как и мы, кверху головой ходит.

— Да где же машина-то эта самая? — пристают к рассказчику.

— Где… где… машина спрятана и для нас невидима. Химики все могут, ежели науку знают…

— Иван Макарыч, а полетит этот человек-муха по поднебесью? — спрашивает жена мужа и при этом щелкает кедровые орешки, вынимая из горсти.

— На чем же ему взлететь-то? Коли ежели бы крылья были, дело другое, — отвечает муж. — А тут ему и взмахнуть нечем.

— А ручным инструментом. Ведь уж ежели он такое потаенное слово знает, чтоб по потолку вниз головой ходить, то, значит, и летать может. Иначе зачем же ему мухой называться? Муха и по потолкам ползает, и летает.

— Да что ты ко мне-то пристала! Ну, поди и спроси его… — огрызается муж.

— Я разочарована насчет мухи… — говорит какая-то девушка кавалеру. — Когда я сюда ехала, я думала, бог знает что будет, а в сущности, ничего нет.

— Но ведь это физический опыт науки в применении к акробатскому делу, — дает ответ кавалер. — Мои догадки те, что у него гуттаперчевые подошвы и выдолблены внутри. Вы изволили видеть, как простой наперсток можно присосать к руке? Так и тут, но только в больших размерах. В резинковых магазинах есть вешалки, которые безо всякого гвоздя прикрепляются к стене, единственно с помощью гуттаперчевых присосков. Поняли?

— Нет, я не поняла. Но зачем же он мухой называется, ежели он только ползает, а не летает? Скорей же он таракан, чем муха.

— Таракан… Таракан как-то звучит неловко. И наконец, он, прежде всего, немец, а немцы не любят, кто их тараканами называет.

— Таракан, барышня, тоже летать может… — вмешивается в разговоры длиннополый сюртук.

Кавалер скашивает на него глазами.

— Тебя спрашивают? Ты чего лезешь? Какое ты имеешь право к посторонней девице приставать! — наступает он.

— А что ж, не принцесса какая. Мы у княгини Граблицкой кабак в аренду брали, так и с ней разговаривали.

— Нет, человек-муха ничего не стоит и вся ему цена — грош! — говорит один купец другому. — Может быть, это и удивительно, что человек вниз головой висит, а только приятной видимости никакой тут нет. Человека-муху посмотрели, теперь пойдем человека-рыбу смотреть.

— Да нешто есть такой?

— Есть. Вон там в отдельной будочке показывается. Вот уже это, Никифор Карпыч, по твоей части. У тебя два живорыбных садка. Тут ты его сейчас уличишь, коли ежели что не так.

— А какую он рыбу разыгрывает?

— Да, говорят, может и стерлядь, и ерша, и налима. Только насчет сига и лососины без понятиев… Учился, но ничего не выходит. А стерлядь в лучшем виде… Уткнется рылом в землю и лежит.

— Чем кормят-то его?

— Червем. А ежели налима разыгрывает, то мелкую рыбешку глотать ему дают.

— Господи, до чего люди ухищряются! — вздыхает купец. — Человек-муха есть, человек-рыба есть… Скоро, пожалуй, в здешних местах и человека-свинью показывать будут.

— Да уж показывают. Извольте только в буфет заглянуть, — замечает кто-то. — Там пара таких боровов сидит, что настоящим свиньям не уступят. Нажрались этого самого винища до того, что раздеваться начали. Гонят вон — нейдут; пробовали выводить — хрюкают что-то и дерутся. Сейчас за околоточным послали.

— А что, Аверьян Савельич, ведь надо и человека-свинью посмотреть. Пойдем… — говорит первый купец. — Там и сами этого свиного пойла ковырнем.

— Приятные речи приятно и слышать. Жги!

Купцы направляются к буфету.