Гуси лапчатые. Юмористические картинки

Николай Лейкин, 1881

В новом сборнике рассказов Николая Александровича Лейкина перед читателем предстает парад мест, событий, действующих лиц и ситуаций, характерных для конца XIX века и изображенных в свойственном известному сатирику-классику ироническом ключе. В этой книге мы видим не только реалии ушедших дней, но и вещи, которые никогда не устаревают, например, мнения жителей Первопрестольной и культурной столицы об искусстве и развлечениях, которым и посвящен этот сборник. В книгу вошел целый парад выставок в Петербурге, открытие памятника Пушкину в Москве, посещение самой разной публикой зоопарка, цирка и театра, танцы, пение. Не обделены выниманием и традиционные праздники и самые разные уморительные курьезы, происходившие на них с купцами и представителями прочих сословий.

© «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2022

* * *

Папенькин брат

За полдень. Погода прекрасная. В калитку палисадника нарядной дачи в Павловске входит рослый оборванец. Пальто с дырявыми локтями неопределенного цвета, из коротких рукавов выглядывают костлявые красные руки; брюки в заплатах и с естественной бахромой, на ногах опорки, а на голове измятый плюшевый цилиндр. Лицо оборванца опухши, на виске виден синяк, и из всклоченных волос торчит приставшее к ним сено. Завтракавшее за столом на балконе многочисленное семейство, увидав оборванца, присмирело и уткнулось в тарелки. Веселые речи прекратились.

— Папенькин брат! — произнес мальчик в гимназическом мундире и толкнул сестру.

Маленькая девочка начала коситься на оборванца. Все чего-то ждали.

— Ах, опять! Вот наказание-то! — прошептал отец семейства, полный мужчина с расчесанной бородой и в белом жилете, и совсем растерялся.

— Не тронь его. Лучше мы его куда-нибудь спрячем… — тихо посоветовала ему жена. — А то ведь осрамит, осрамит на всю улицу.

— И тронь — осрамит, и не тронь — осрамит, — поспешно дал муж ответ.

А оборванец между тем приближался к балкону. Навстречу ему побежал лакей, служивший около стола, и остановил его за плечо.

— Куда лезешь! Коли просить, то проси за калиткой! — крикнул он ему.

— Прочь, холуй! Я к брату пришел! — заревел хриплым голосом оборванец. — Кровь Тугоносова явилась к Тугоносову! Зияющий язвами бедный Лазарь приполз на пир к ожирневшему богатому Лазарю!

— Иди вон, говорят тебе, а то ведь и по шапке!.. Вишь, спозаранку глаза-то налил!

— Брысь, смерд презренный! Нет у меня злата, но есть сила. Я и сам сокрушу выю и чресла. Береги лядвия, а то исполнятся поруганием! — И оборванец замахнулся на лакея кулаком.

— Дворник! Степан! — раздался голос лакея.

— А! Облаву на красного зверя делать хотите для потехи брата! Я готов! — завопил оборванец и, став в позу, засучил и без того уже короткие рукава по локоть. — Любуйся, кровь Тугоносова, как псы будут терзать кровь Тугоносова! — кивнул он на балкон отцу семейства и прибавил: — Цирк отменный, а ты, единоутробный брат, проклятому Нерону подобен на этом зрелище.

— Оставь его, Василий! — послышалось с балкона, и отец семейства встал и направился к оборванцу. — Ступай, делай свое дело, — обратился он к лакею.

Лакей отошел.

— Вот так-то лучше, — начал оборванец. — Здравствуй, богатый Лазарь!

Он протянул ему руку. Отец семейства спрятал руки за спину.

— Пойдем в беседку, здесь говорить неловко… — сказал он в сильном смущении.

— Нет, говори здесь. Или родственной крови стыдишься? Так это, я тебе скажу, ложный стыд.

— Не родственной крови, а пьяного потерянного человека стыжусь, утратившего образ и подобие Божие. Не срами ты меня. Смотри, из соседних дач смотрят; на улице, у калитки народ останавливается. Скажи, сколько тебе надо?

— Ничего. Я беден, но честен. Испанского дворянина дона Цезаря де Базана видал, как в театре представляют? Так вот этот самый дон Цезарь де Базан перед тобой и есть. Веди меня на балкон и сажай с собой за стол. Брат к брату на пир пришел и хочет обнять своих племянников и племянниц.

— Нет у тебя племянников и племянниц. Я запретил им называть тебя дядей…

— Ты запретил, но у меня метрика цела, и я всегда могу доказать, что я Тугоносов, что я тебе единоутробный брат и что весь твой приплод — мои племянники. Все пропил, но метрику оставил. Понимаешь?

— Никеша, пощади меня! — умоляющим тоном произнес отец семейства.

— Не хочешь честью на пир пригласить, так я силой войду! — ринулся на балкон оборванец.

— Брат, пощади! — продолжал тот и загородил оборванцу дорогу.

— Ага! Теперь: брат! Ну, с меня этого довольно. Бедный Лазарь щадит богатого Лазаря. Пойдем в беседку.

Отец семейства повел оборванца за дачу и там, втолкнув его в беседку, сел с ним на скамейку.

— Как ты попал сюда? Ведь ты на Валааме был? — спросил он.

— Покаялся и сбежал. Очистил душу, смирился и не выдержал. Ведь там искушения-то еще больше. У семи бесов игралищем был. Продал сапоги и две шемизетки, дарованные твоей женой, моей невесткой, и на пароход… В Павловск из Питера пешком, зане яко благ, яко наг, яко нет ничего. Вот он, салоп-то мой, до чего истаскался! — рассказывал оборванец. — Да что ж ты?.. Доне муа манже и буар!.. А пуще всего буар… Знаешь есть сказано: алчущего напитай, жаждущего напои. Может, и мне еще на том свете придется влажным перстом усладить твой раскаленный язык.

— Ты, Никифор, дурака-то не строй, а говори лучше толком, что тебе надо? — перебил отец семейства оборванца.

— Разве гостя спрашивают, что ему надо? Олух царя небесного! Прежде ставь брашна и пития, а потом поговорим, — стоял на своем оборванец. — Сзывай семью, пусть дядю чествуют. Обмой меня, одень, исцели раны мои.

— Брат, возьми отступного и иди восвояси… Не конфузь меня. Ты человек умерший для общества, а я живу. Тебе стыд — ничего, мне… Хоть ради родства удались! Я тебе дам и на брашна, и на питвы, и на исцеление язв.

— Комбьен?

— Вот тебе десять рублей.

— Пятьдесят и бутылку коньяку финь шампань. Старину хочется вспомнить.

— Да ты в уме ли? У меня семейство. Разве я могу бросать такую сумму? Ведь ты пропьешь. Ну, пятнадцать.

— Тридцать и бутылку коньяку.

— Бери две красненькие и проваливай! Тут тебе и на коньяк хватит.

— А коли так, прощай! Пойду по твоим знакомым пятачки сбирать, — сделал движение оборванец. — Смотри, я и к соседям твоим зайду, буду им рассказывать, что я тебе брат, что я Тугоносов, паспорт им покажу! Паспорт со мной. Пойду в полицию. Но тогда хуже тебе будет.

— Бесстыдник ты, бесстыдник! Ну, получай двадцать пять рублей.

— Бесстыдник! А у тебя стыда много? Давай четвертную, делать нечего, но прикрой мою наготу вретищем достойным.

— Сейчас я принесу тебе пальто… — тронулся с места отец семейства.

— Да захвати чего-нибудь бутылку. В пальто ее завернешь, так и не будет заметно! — крикнул ему вслед оборванец.

Через минуту оборванцу было вручено пальто, деньги и бутылка вина.

— А прижать к дядиной груди племянников не дашь? — спросил он.

— Не дядя ты им. Получил и иди, да, пожалуйста, больше не являйся сюда в таком виде. Ну, с Богом! — махнул рукой отец семейства.

Оборванец пошел той же дорогой, по которой пришел, но перед балконом остановился и, обратясь к сидящему на нем семейству, крикнул:

— Прощай, невестка! Прощайте, племянники! Брат, дай хоть папироску! — сказал он, но, увидав, что ему махают рукой, чтобы он уходил, продекламировал, указывая на роскошно убранный сад:

Не дивись на эти вазы,

Ожерелья и цветы!

Ни червонцы, ни алмазы

Не спасут от нищеты!..

С этими словами он вышел из калитки. У калитки на улице стоял кучер и курил махорочную папиросу.

— Снабди, земляк, окурочком на пососанье, — попросил у кучера оборванец.

Кучер дал. Оборванец затянулся и крикнул:

— Кучер брата снабдил кровь Тугоносова папиросой, а сам брат отказал этому Тугоносову в папиросе из жадности! Руку, товарищ! Передай своему хозяину поклон от его брата Тугоносова! Что глядишь? Не веришь? Я брат твоего хозяина!