Кара Булганака. Роман

Константин Стерликов

В мае 1942 года солдаты 510-го зенитного дивизиона вместе с медиками полевого госпиталя Крымского фронта, попав в окружение и не пожелав сдаваться врагу, спустились во мрак Булганакских каменоломен… Они создали грозную подземную цитадель, не дававшую покоя оккупантам ни днем, ни ночью… Они сражались на грани всего мыслимого. Они победили, несмотря ни на что. Они выиграли невозможную схватку, многие так и не увидев голубого неба, уйдя в угрюмый камень бескрайнего подземелья Булганака… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 8. Кто здесь охотник?

На участке катакомб, недалеко от выходов, по петляющим низким коридорам, комиссар Кагин, сержант Устрицкий и младший лейтенант Елкин, обходят посты.

— Что-то фашист шуршит наверху подозрительно, — поглядывает на потолок Устрицкий, — не нравятся мне эти звуки!

— Зашевелился змеюшник! — усмехается Кагин, — Разворошили поганое гнездо! Чует свою погибель, гад!

— Надо будет поглядеть, от них всего ждать можно, — заключает Елкин, — те еще твари! Изворотливые в садистком уме своем.

— Да пусть хоть как выкручиваются, — зло сплевывает Кагин, осматривая на зависший шершавый свод, — у нас подземная обитель, как бронепоезд… каменный! Что ни делай — все от скалы отскочит!

— В любой броне есть щель или другое уязвимое место… — замечает Устрицкий, — Поэтому лучший лишний раз перестраховаться!

— Это верно, — соглашается Елкин, — с немцами нужно держать ухо востро! Они мастера на всякие инквизиторские штучки! Исторический опыт богатый имеется… Удивительная жестокость под маской улыбающегося благодетеля.

— Дикие варварские племена! — восклицает Кагин, — Фасад глянцевый, околокультурный, а суть не изменилась… Какими были необузданными и жестокими германцами, в период Римской империи, такими и остались! Как говорится, сколько волка не корми…

— Любому Лиху недолго бегать, — усмехается Устрицкий, — на всякого зверя охотник найдется. На всякого преступника — плаха с топором, все получат по заслугам!

— Ну, с этими выродками разговор особый предстоит, — сурово заявляет Елкин, — одной плахой не отделаются! Им особое наказание требуется… Таких извергов еще в Истории не было! Они должны все зло, которое совершили, на своей мерзкой шкуре прочувствовать! И понять, что они творили, и каково это…

— Да все они понимают прекрасно! — горячится Кагин, — В этом и состоит ужас. В сознательном извращении человеческого рассудка, сознания, и превращении его во что-то чудовищно-холодное! Ненасытное до страданий и крови! Вампиризм современности в глобальном масштабе. Это как оборотень в человеческом обличье… Не знаешь, где и как он тебя подстережет! И что сделает с неизменно лукавой улыбкой.

— Тьма и зло, разные формы принимают, — произносит Устрицкий, озираясь по сторонам, — не всегда разберешь, кто и что перед тобой…

— Вся нечисть в Огне сгорит, — горячо заявляет Елкин, — красном, пролетарском! Рано или поздно… Всем им — фашистам, капиталистам и буржуям, угнетателям народных масс конец настанет. Неизбежно! Любой паразит и упырь гибнет… даже по законам Природы!

— Да, природа мудра в основе своей, — продолжает Кагин, — в ней сохраняется только лучшее, то, что достойно Жизни. А фашисты — явление кратковременное, просто форма болезни, не более…

— Так оно наверно и есть, — потирает закоченевшие от подземного холода руки, Устрицкий, — и получается, мы как лекарство против опасного вируса, в едином большом организме, боремся за выздоровление?

— Вроде того, — улыбается Кагин, — сам мир страдает и обливается кровью вместе с нами! Поэтому, мы спасаем не только людей, но и что-то гораздо большее… Сам этот грандиозный механизм бытия!

— Да, жизнь наша, несмотря на тяготы и катастрофы, — размышляет Елкин, — все-таки удивительна и порой интригующе загадочна! Много еще всего непонятного и невообразимого. Может для того, чтобы было интересней жить?

— А я вот иногда думаю, — откровенничает Устрицкий, — за чертой смерти, все-таки что-то есть? Или от нас вообще ничего не остается? И если есть, какое оно? Как здесь, или вообще ни на что не похоже? И где наши погибшие товарищи? Что с ними стало?

— Что-то все равно есть… — выдыхает Кагин, переступая через груду камней под ногами, — Но не в форме религиозных поповских сказок! О всемогущем бородатом старичке на облаке и ангелочках в белых рубашках, с музыкальными инструментами! И о райском саде, где все хором денно и нощно хвалу Создателю поют! Что за бред? И в чем тут Рай и блаженство? Херня какая-то… Все это больные фантазии церковников. Не можем мы так просто умереть… Не логично это! Слишком много в нас всего закручено! Мы как-то продолжаемся, но каким образом — со временем узнаем!

— Ну, когда умрем, точно узнаем! И не только это… — с бравадой усмехается Елкин, — Вот только уже рассказать живым не сможем. А жаль…

— Мне кажется, это будет как пробуждение ото сна… — добавляет Кагин, внимательно осматривая одну из стенок на пути, — Или как переход в другой сон! Что-то такое…

Со временем наша наука все откроет! Все воочию увидим и поймем. Будем управлять смертью как и другими процессами. Самолеты летают, пароходы плавают, в домах электричество горит… Что мы скакуна Смерти не объездим что ли? Нашей коммунистической стальной воле нет преград… Так все неизвестное и грозное — любая стихия или явление станет простым домашним хозяйством. Рутинной вещью…

Человек — мера всех вещей! Протагор, древнегреческий философ, кажется сказал…

— Философией увлекался, Николай Александрович? — спрашивает Елкин.

— Немного… — отвечает Кагин, — Когда учился по партийной линии. Древние греки мне очень нравятся! И Сократ, и Платон, и Демокрит и Аристотель…

Все у них величественно, глубоко и ясно.

Очень похоже на то, что мы в СССР строим — Грандиозность Духа, стремление к Новым Горизонтам, Возведение нового мироустройства, отход от старых традиций, Аскетизм и Гармония, Взлет Мысли и Свобода, Человеческий безграничный Космизм, Архитектура Титанов… словом, Новый Олимп! Небывалая доселе Эпоха! В каком-то смысле мы наследники Античности.

— Здесь говорят, — повествует Елкин, — в этих местах, античности тоже навалом. Из этих каменоломен Боспорское царство вышло, во всем своем великолепии! Камень-ракушечник, что вокруг нас. Из него все дома строили. Не одну эпоху! Места эти древние, особенные и загадочные, ни с чем не сравнимые… Тут даже этот дух старины чувствуется! Будто в другое время проваливаешься…

— По мне так, тут время вообще останавливается, — смеется Устрицкий, — порой не понимаешь, который час и сколько уже прошло. Час или сутки! Словно внутренние часы разбились вдребезги… И не ясно, что происходит, и как себя отметить на отрезке проживания! Нет ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Только одно темное, вязкое, мрачное ненасытное мгновение, засасывающее тебя как топь в неведомую глубину! И ты не можешь ничего сделать! Как в кокон липкий и утягивающий попадаешь, и чем больше трепыхаешься, тем сильнее запутываешься и глубже уходишь… Так что, не все так просто здесь!

— Да, каменоломни начинают влиять на человека, с самого момента спуска сюда… — кивает Кагин, — И не только физически! Но и внутренне… Сознание, как пустой бутыль, начинает заливаться чем-то доселе неведомым. И начинаешь видеть и чувствовать совершенно по-другому! Если будем здесь долго, сильно изменимся…

Потом придется адаптироваться к обычному миру. Здесь очень много чего скрытого в этом мраке, незаметного глазу! Надо быть крайне внимательным.

— Значит, обретем новые навыки! — загорается Елкин, — Военные точно. Научимся под землей воевать и других будем учить! Может целое направление в военном искусстве появится!

— Как не крути, а человек много что может! — подытоживает Устрицкий, — Мы просто порой, в себе много чего не замечаем. В нас скрыт безграничный потенциал. Главное найти добротный инструмент, чтобы открыть эту кладезь возможностей.

— Мы — венец Природы! — декламирует Кагин, — Это неоспоримо! И сможем возвести такое, что и вообразить трудно! Новую эру, ослепительно благую, социалистическую! Где не будет ни мучений, ни нужды, ни скорби. Где все будут счастливы, могущественны как боги или титаны в мифах этих распрекрасных.

— При коммунизме так будет, — уверенно заявляет Елкин, — что если боги где-то и есть, то позавидуют нашей свободной и замечательной жизни… Для нас людей, пределов нет!

— Если бы все это, беспредельная сила и таланты человека, направлялись только в светлую, хорошую сторону, на земле точно был бы уже Рай…

— Никуда этот рай от нас не уйдет! — вдохновенно посмеивается Кагин, — Построим своими трудовыми мазолистыми руками! Навечно! И имя ему будет — Сверх Советский Союз Социалистических Республик! А потом махнем Космос осваивать! Будем первыми в межпланетном пространстве! В космос первым полетит наш советский человек, какой-нибудь простой русский парень… Командир-летчик нашей доблестной Красной Армии! Станет Героем всей планеты! И памятники ему поставят везде… Дальше до звезд полетим, и еще братьев по разуму встретим! И создадим невиданную Вселенную!

— Только бы война эта скорей закончилась! — вздыхает Елкин, — А там темпы строительства быстро пойдут… «Катюши» у нас уже есть! Наштампуем и космических ракет вдоволь… И полетим к самым далеким звездам! Звезды — это наше родное, они и на знаменах наших и на форме, почти у сердца…

— А я домой хочу! — неожиданно говорит Устрицкий, — Дальние экспедиции меня не очень увлекают… Интересно конечно, но мне и родной улицы вполне хватает. Только бы мир был и тишина…

— Подчас покой, и тишь дорого обходятся… — замечает Кагин, — Ценой неизмеримо большой крови!

— Это должно прекратиться! — горячо выпаливает Елкин, — Только палачей фашистских выкурим из всех стран. И заживем достойно!

— Беда в том, что каждый это понимает по-своему — жить хорошо! — говорит Устрицкий, — Отсюда вся эта кутерьма…

— Мир — это еще и испытание для всех! — взбирается на гряду обломков Кагин, — И как каждый себя проявит, то и получит…

— По меркам этой войны, — замечает Устрицкий, пригибаясь под низким сводом, — и все что наш советский народ уже пережил, так нам уже такая благодать положена, что и не представить…

— Тише! — обрывает товарищей Елкин, — Что-то мне этот шум наверху тоже не по душе… Как собака скребется. И не характерно что-то для…

Впереди раздается мощный взрыв. Стены качаются… Где-то рушатся плиты. В конце коридора поднимается облако вязкой густой пыли. Красноармейцы едва удерживаются на ногах…

— Что за черт? — выкрикивает Кагин, — Где это?

— У выхода, — все еще держась за стену, снимает с плеча автомат Устрицкий, — Поди пост смело…

— Сейчас посмотрим, — поднимает факел выше Елкин, — Давайте-ка туда, только осторожно!

— Чем они рванули? — гадает Кагин, — Раньше такого не было… Ни снаряды, ни бомбы не брали! Что вообще происходит?

— Фашист задачки задает, как всегда кровавые, — негодует Устрицкий, — ну да ничего, за все сволочи ответят…

— Тут саперы постарались… — заключает Елкин, — Только чем и как? Скоро выясним… И дадим достойный ответ! Сейчас главное их в каменоломни не пустить! Наши наверняка услышали, и подняли тревогу… А нам нужно проход блокировать, чтобы эта сволота сюда не налезла! Идем тихо… Факела гасим. Впереди вон уже просвет маячит!

Красноармейцы осторожно пробираются сквозь туман плотной едкой известковой пыли и выходят к посту… Каменная кладка обвалена. Пулемет караула искорежен, его дуло торчит из под обломков как взывающая о помощи причудливая антенна… Рядом лежат убитые и стонут еле передвигаясь раненые солдаты. Коридор завален большими и малыми обломкам камней. Сквозь обрушившуюся часть свода, через пролом льется ослепляющий до рези в глазах свет…

— Я перевяжу раненых, — бросается вперед Кагин, — оттащу их глубже… Вы держите вход под прицелом! Наверняка сейчас фашисты полезут!

— Странно, что они еще не здесь! — внимательно оглядывается Елкин, — Обычно их сразу после обстрелов нелегкая приносит. Ну и хорошо, есть время…

— Амбразура вся разворочена, — констатирует Устрицкий, — нужно что-то по-быстрому соорудить…

— Надо бы аккуратно наружу выглянуть, — предлагает Кагин, — что там… Прикинуть, что и как!

— Сейчас посмотрим, — вслушивается Елкин в мертвящую глубину прохода, — немного прикроем коридор и заодно…

Сильнейший взрыв… где-то рядом, обрушивает козырек у входа. Оглушает, рвет барабанные перепонки, и сносит красноармейцев, как ветер сухие листья, впечатывает в камень… Вспышка, обжигая, ослепляет, грохот раскалывает рассудок, оставляя вместо окружающего дрожащее склизлое марево… Повсюду сыпятся камни обломками бывшей Реальности. Кажется, это конец всего…

Когда все немного стихает, в руинах откапываются живые, кому посчастливилось уцелеть… Раненые почти все погибли.

Кагин, еле поднявшись на ноги, качается из стороны в сторону, с потерянным остекленевшим взглядом в одну точку, «висит» как привидение, вероятно контуженный…

Устрицкий ворочается, наполовину заваленный острыми обломками. Елкин выбирается, изворачиваясь, как ящерица, из под огромной рухнувшей плиты, и осматривается… Все трое в ссадинах, рваных шрамах и кровоподтеках, посеченные осколками камней. В белесом слепящем проходе вырастают зловещие нависающие фигуры немцев. Мгновения — автоматные и пулеметные очереди разрезают пыльную взвесь и секут, рикошетя по скалам.

— Комиссар, пригнись! — Елкин отталкивает Кагина в темноту… Прижимается в выемку скалы, и достав из кобуры ТТ, начинает остреливаться… — Боря, ты как там?

— Порядок! — хрипит Устрицкий, — Один момент…

Сержант переваливается, пытается переползти через гряду завала, занимая более менее, удобную позицию, передергивает затвор ППШ-а и открывает огонь… Фашисты останавливаются и укрывшись за валунами, отвечают массированным обстрелом. Огненные трассы пуль проносятся по мраку коридора, как бешенные молнии.

Младший лейтенант Елкин, спрятавшись за угол, снимает с пояса гранату и бросает в сторону противника. Взрыв сотрясает еще раз изрубленные огнем и железом стены…

Елкин, быстро выглянув, и вновь укрывшись, стреляет из пистолета почти наугад.

— Не видно почти ни хрена! — кричит Елкин, — В голове еще все качается, как на море, и круги перед глазами какие-то… В башке как колокол бьет! Все раскалывается… Муть непробиваемая! И тошнит, не блевануть бы… Тьфу, пропасть… Ну скоты, вы сейчас отхватите!

— Я ничего! — откликается Устрицкий, — Только вылезти не могу! Засыпало каменюками… Ближе бы не подошли, а то я как вкопанный. Просто памятник на центральной площади! Осталось еще позу величественную придать… и готово!

— Как с патронами? — бросает между выстрелами младший лейтенант.

— У меня еще диск и «Вальтер» трофейный с одним магазином… — отвечает сержант, — Ну и нож на самый крайний случай!

— Ну ты живешь, брат! — смеется Елкин, — У меня еще одна обойма и все… Автомат взрывом унесло… хер знает куда! Когда второй раз бабахнуло, я думал, все хана, весь потолок вниз пошел… Ничего, выбрались, еще повоюем! Наши скоро…

Несколько взрывов вновь ослепляют и засыпают каменной крошкой… Это летят немецкие гранаты. Но узкий проход и выступ скалы впереди спасают красноармейцев.

— Мать вашу! — выдавливает сквозь зубы из себя Елкин, — Пулемет бы сюда! Наш зенитный… Всех бы смели! За минуты…

— Ничего! — подбадривает Устрицкий, — Мы и так их здесь перещелкаем. Только бы…

Неожиданно сзади появляется Кагин… С чумным полуотсутствующим взором, но крайне свирепым видом. Он приседает за излом утеса и начинает яростно разряжать свой револьвер.

— Коля! — одергивает младший лейтенант, — Ты куда? Ты же еле стоишь! Уходи!

— Не пройдете, мрази! — кричит Кагин, оглушенный, ничего не слыша, — Здесь вам только могила… Кипит наш разум возмущенный! Всех, падла, положу…

Фашистские очереди неистово, с визгом, бьют в глыбу, за которой он укрылся… фонтаном рассекая ракушечник.

— Без передыху сыпят черти, — отмечает Устрицкий, — как молоток лихорадочный! Ну ничего, подойдут ближе, я тоже всыплю! Щедро, от всей души…

— Патроны на исходе, — сообщает Елкин, — стреляем по очереди! И если близко начнут подходить!

— Ясно, — откликается из темноты Устрицкий, — Так даже эффективней будет… Эх, черт, мне бы вылезти отсюда! По-другому бы все пошло!

— Потерпи, чуток! — поддерживает товарища Елкин, — Я сейчас к тебе двину, откопаю тебя из груды этой, только прикрой!

А потом, с последним боезапасом придется отходить, будем их по коридорам кружить и давить поодиночке! Повальсируем в подземном танце. Когда выйдет…

Пулеметная очередь, внезапно, сзади, прямо над ухом, заставляет Елкина чуть не подпрыгнуть. Он резко оборачивается, вскидывая пистолет.

— Что не ждали, ребятушки? — гремит эхом голос Светлосанова, — так рано? Заскучали небось?

— Командир! Ну ты даешь… — выдыхает Елкин, — Я уж думал фрицы обошли! А с пулеметом то кто? Не вижу…

Из темноты в сизой дымке, возникает Гегечкори с немецким ручным пулеметом МГ, наперевес, как какой-то нереальный мифический персонаж…

— Ну и дела! — восклицает Елкин, — Дементий, ты помимо дивизионного телеграфиста, еще и пулеметчиком стал? Где взял то игрушку?

— Кавказский мужчина должен уметь все! — довольно улыбается Гегечкори, — Я и радист, и артист, и артиллерист! У немца реквизировал. Прирезал прыткого штурмовика, как собаку! Вот и приобрел. Занятная штука. Адски убойная. Теперь дежурным оружием в штабе будет. Надо таких еще насобирать у фрицев. Сейчас я им задам горского жару!

— Ну что тут у вас произошло? — Светлосанов занимает позицию, выставляя ствол автомата между камней, — Судя по разрушениям, все серьезно…

— Сильными взрывами разворотили вход, — поясняет Елкин, — так, что наш охранный пост почти весь погиб… Это не дальний артобстрел, работали саперы! Вероятно, закладывали взрывчатку, пытались вскрыть каменоломни. Ума не приложу, как им удалось!

— Разберемся, — вглядывается в проем Светлосанов, — Фрицев отгоним и все обдумаем… Так, слушаем сюда внимательно — 1-е отделение держим цель, как звенья самолетов в воздухе, по моей команде беглым огнем накрываем. 2 — отделение, приготовить гранаты, также строго по сигналу, одновременно… Мы им тоже сейчас шквал устроим, не хуже!

— Во время, вы… — выдыхает Елкин, — Спасибо! Еще бы немного и нас бы расстреляли, перевес значительный был…

— Все нормально, — спокойно посмеивается Светлосанов, — мы должны чувствовать каменоломни, как паук, свою сплетенную сеть… Пока получается! Ну что, подземная батарея? 1 — е отделение — пли!

Буря пламени окрашивает мрак вспышками и трассами выстрелов, обрушивая на фашистский отряд ливень свинца. Немцы, уже уверенные в своей победе, и продвинувшись по тоннелю, на какое-то время теряются, не ожидая такого неожиданно появившегося отпора. Прицельные выстрелы сбивают нацистских солдат. Но фашисты быстро приходят в себя. И немного отступив, и заняв более удобную позицию, снова неистово простреливают сумрак коридора. Начинается сумасшедшая дуэль из огня и металла. Пули, как осы, настоящим вихрем, визжат, кроша стены в осыпающуюся плотную едкую пыль. Звуки боя в замкнутом гулком проходе давят саднящей безумной какофонией. Ни одна из сторон не уступает. Противостояние достигает той крайней точки, когда кто-нибудь, не выдержит и дрогнет…

У красноармейцев есть преимущество — они в темноте видят значительно лучше, у немцев превосходство в численности и вооружении.

— 2-е отделение, огонь! — раздается в грохоте сражения голос, — Всем залечь!

Страшный грохот сотрясает стены коридора, частично обваливая породу впереди и снося позиции фашистов. Почти единый взрыв как минимум десятка ручных гранат переламывает исход боя… Сквозь мутную взвесь поднявшейся земли и пыли, советские воины усиливают обстрел, превращающийся в огненный поток…

— Заметались фрицы! — радостно кричит Гегечкори, пробивая огненными молниями черное пространство из ревущего пулемета, — Отползают… как каракатицы! Сейчас ленту сменю, побегут как зайцы…

— Немцы и вправду отходят, — радостно восклицает Елкин, — может контратакуем? Выйдем наверх и рассеем как обычно?

— Отставить! — останавливает Светлосанов, — Это не прорыв… Это хитрая игра, они нас заманивают, там наверху, поди уже целый батальон ждет! Чтобы ловушка захлопнулась… Когда фашисты скроются, берем трофеи и быстро отходим! Дальше в глубине соорудим новые заградительные стенки, не хуже прежних! Благо камня здесь вдоволь… И мины поставим. Этот рваный участок придется оставить! Мы их в другом месте встретим и уже на наших условиях! Не на тех попали, тевтонцы, мать их…

— Ты уверен, командир? — поворачивается Елкин, — Может и нет никакой засады наверху? Просто плановый прочес? Разведать и ударить? Разогнать всю эту нечисть… Не прогадаем?

Рядом Гегечкори сечет из пулемета по отступающим штурмовикам, задавая тон бою… Красноармейцы как хор за солистом, бьют из винтовок и автоматов по редеющему подразделению фашистов.

— Более чем… — непреклонно отвечает Светлосанов, — Сегодня что-то не то! Другая логика ведения боя. А немцы существа системные. Если что-то изменилось — значит, схватка будет уже иная, не как прежде. А проверять это кровью наших солдат я не хочу… Отойдем вглубь и оценим все со стороны. Далеко они не полезут. Необходимо понять, что они задумали.

— Ну что, тогда не будем медлить! — соглашается Елкин, — Сейчас Борю откопаем и вперед!

Когда последние очертания немцев растворяются в белесом свете дня, красноармейцы, собирают оружие, подхватывают раненых и тихо, тенями отходят в темноту катакомб… Политрук Кагин идет, опершись на одного из солдат, вертя головой из стороны в сторону, словно пытаясь сбросить с себя навязчивую мутную пелену…

Проходя по запутанным тоннелям, отряд слышит еще несколько больших взрывов…

— Где это? — пытается сообразить Елкин, озираясь по сторонам, уставший и потрепанный боем.

— Там же, — замирает как статуя Светлосанов, словно кожей впитывая в себя звуки, — судя по направлению звука.

— Зачем они одно и тоже место рвут? — недоумевает Гегечкори, — Там и так уже дыра есть большая…

— На то есть причины… — всматривается во мрак Светлосанов.

— Какие? — спрашивает Елкин.

— Вон Егоркин идет, — словно пробуждается, оживляется Светлосанов, — сейчас все узнаем, чтоб не гадать на кофейной гуще…

— Доброго, дня, товарищи! — выдыхает запыхавшийся Егоркин, — Пришлось крюк сделать, чтоб к вам выйти… Сегодня, все катакомбы сотрясаются, просто конец света! Фашист гад, разошелся…

— Ну что там, Алексей? — торопит Елкин, — Говори уже…

— Вход взорвали, — докладывает сержант, — в смысле, завалили глыбами намертво… Просто монолитная скала ввысь выросла!

— Не понимаю, — восклицает Гегечкори, — то они скалу рушат, то опять заваливают. Где логика?

— Да как раз теперь все предельно ясно… — грустно улыбается Светлосанов.

— Что именно, Михаил? — тяжело дышит Елкин, от окутавшей облаком темной известковой пыли.

— Сначала они пытались вытянуть нас наружу, — объясняет Светлосанов, — под пулеметно-артиллерийский обстрел! А потом вход закупорили… Обвалив породу направленными взрывами. Теперь они хотят нас замуровать. Запечатать, похоронить здесь живьем…

— Шакалы и дети шакалов! — в сердцах восклицает Гегечкори, — Кто ж так воюет? Разве это честный бой?

— Какая у них честь может быть, Дементий? — хромает рядом Устрицкий, — Они и не знают что это такое! Выродки…

— И что будем делать? — вытирает лицо от крови и грязи, Елкин.

— У нас еще два выхода есть, — замечает Светлосанов, — но я думаю, их постигнет таже участь. И весьма скоро. Наблюдатели докладывали об активизации саперов наверху, но мы думали про другое… Не беда! Будем пробивать свои ходы. Работа невыносимо тяжелая в условиях катакомб, но на легкую оборону здесь мы и не рассчитывали…

— Как бы фашист не старался, — горячится Гегечкори, — нас уже ничем не возьмешь! Мы как камни становимся! И мы его все равно обдурим…

— Ну, похоже, где-то, мы гансов уже переиграли, — усмехается Елкин, — и то, что мы здесь и вся наша активная оборона — это хороший, я бы сказал увесистый удар по тылам фашистской армии! То ли еще будет…

— Я думаю, завал входов, — задумчиво произносит Светлосанов, — это только первый этап чего-то большего, в той изуверской тактике, которую избрали фашистские бандиты. Будет и продолжение… Надо быть готовыми!

— А что еще может быть? — удивляется Елкин, — Вроде дальше некуда! Кровлю они только у входов смогли обвалить, дальше по периметру броня каменоломен удар держит! Там десятки метров камня…

— Пока трудно сказать, — оглядывается вокруг Светлосанов, — но нужно быть крайне бдительными и все внимание уделить НП и разведке! Замечать каждую мелочь у противника, не упускать ничего!

— Да мы и так, — расцветает в улыбке Гегечкори, — спим в обнимку с винтовкой, как с любимой женщиной, и от каждого звука ствол вскидываем! Куда еще?

— Этого мало! — коротко бросает Светлосанов, — Надо думать, просчитывать все возможные варианты! Поставить себя на место врага… Смотреть его глазами, соображать его разумом. Делать как он! Тогда сможет вычислить его замыслы. И делать это каждому, помимо штыкового и ножевого боя! Про отдых, даже внутренний придется забыть… Только так мы победим! В этой жестокой схватке!

— Это что, нам, — задорно гремит в гулком зале Елкин, — гроссмейстерами становится, придется?

— Еще какими! — отзывается Светлосанов, — Большими и неуязвимыми… Иначе нельзя. Я говорил, про себя прежних надо забыть… И идти дальше! Кто будет на шаг впереди, тот и выиграет! А ставки у нас высоки…

— Все верно, командир! — подхватывает Устрицкий, — Нужно, чтоб фашист в наши ловушки все глубже проваливался и уходил под землю! Безвозвратно… Это как будто сам в море тонешь, а на самом деле, сцепившись, врага на дно тянешь, и потом резко уходишь наверх, а он исчезает в пучине мрака! Так мы и сделаем!

— Всех их тут похороним! — воодушевленно заявляет, и перекидывает пулемет на плечо Гегечкори, — Будут тут неприкаянными ужасными призраками путников пугать. Для таких кровопийц дома больше нет…

— Чем дальше, — как-то странно-зачарованно глядит в темноту тоннеля Елкин, — тем глубже погружаемся… Что нас еще ждет?