Кара Булганака. Роман

Константин Стерликов

В мае 1942 года солдаты 510-го зенитного дивизиона вместе с медиками полевого госпиталя Крымского фронта, попав в окружение и не пожелав сдаваться врагу, спустились во мрак Булганакских каменоломен… Они создали грозную подземную цитадель, не дававшую покоя оккупантам ни днем, ни ночью… Они сражались на грани всего мыслимого. Они победили, несмотря ни на что. Они выиграли невозможную схватку, многие так и не увидев голубого неба, уйдя в угрюмый камень бескрайнего подземелья Булганака… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 9. Тренировки в каменной мгле…

По извивающимся, подобно змеям тоннелям, старший лейтенант Светлосанов, младший лейтенант Елкин и сержант Егоркин, проходят недалеко от подземных казарм, осматривая объекты гарнизона.

— Что нового? — спрашивает Светлосанов, — Все службы нормально функционируют? Как люди?

— Порядок! Настрой боевой, никто не ноет, — отвечает Елкин, — все рвутся в бой, даже медики….

Укрепляем наши подземные позиции. Два новых поста организовали в западном секторе. Ну и ловушки кое-какие придумали… Забавно будет, когда фриц к нам заявится. Помимо пулеметного огня, на него сверху еще камни посыпятся, весьма приличного размера. Либо вниз в ямы уйдет…

Совершенство инженерно-технической мысли!

Натуральная мышеловка получилась! — добавляет Егоркин, — С виду и не поймешь ничего — обычный коридор, нагромождение валунов. А шагни непрошенный гость и все, амба! Камни, они намного чего способны. В них всегда тайна заключена, если присмотреться, а здесь, особенно.

— Молодцы! — хвалит командир, — Как с отоплением и освещением дела обстоят? А то ведь у нас почти как на полюсе… Раньше у входов было разного хлама навалено, что гореть могло, и мусор промышленный и утварь домашняя, а сейчас фашист нас почти законсервировал! А камни, как известно не горят…

— У нас все заполыхает красным пламенем! — воодушевленно, широким жестом Елкин, описывает пространство, — Вот эти камни вокруг, как не крути, а нас спасают каждый раз — с узкоколейки шпалы берем на дрова и провод оттуда же, протянутый вдоль стен железнодорожной ветки. Его там навалом осталось!

Режем на 30—35 см и получается сносная лучина для передвижения. Не фонари парижского бульвара, конечно, но идти по штольням можно. Медики придумали свои светильники из эфира и спирта чего-то намудрили. У них там свое освещение получилось, более технически прогрессивное! Вообщем подземная мысль горит, как огонь факела! Так что живем, Михаил Викентьевич!

— Замечательно! — бодро отмечает Светлосанов, — Что на внешней линии, Алексей? Как себя враг ведет?

— Как ни удивительно — тишина! — пожимает плечами Егоркин, — Ни одного поползновения в нашу сторону… И в окопах никакого движения! Как будто фриц вымер или совсем ушел. Словно и войны нет! Только птицы щебечут, коровы в поселке мычат, собаки гавкают, сверчки по ночам стрекочут — идиллия! Аж не верится! То каждый день по входам из минометов лупили до полного остервенения, а тут… Просто французская пастораль! Очень странно… Словно забыли про нас. Может, они входы замуровали, и решили, что мы задохнемся и от голода и жажды сами перемрем? Шут их разберет… немцев этих недоделанных! Ум их «арийский» повернутый…

— Значит, затаились, говоришь? — задумывается Светлосанов, — Не к добру это все! Не нравится мне это затишье… Наверняка готовится что-то! Это тишина зверя в засаде. Будьте бдительны до невозможности! Держите резервы в полной боевой готовности, чтоб по тревоге гарнизон сразу встал как один!

— Да мы и так, все отработали до автоматизма, — отзывается Елкин, — на все непредвиденные случаи. Если что, каждый знает свое место.

— Тут что-то другое назревает, — как-то печально произносит Светлосанов, — не могу объяснить, но нутром чувствую… Что-то нехорошо мне, тревожно, какие-то предчувствия плохие! Ты остро понимаешь, что неизбежно что-то произойдет, опасное и фатальное, а не можешь увидеть что это… Словно ослепили тебя, или кто-то за спиной с занесенным клинком уже стоит, а ты ничего разобрать не в состоянии. Препоганейшее чувство какой-то беспомощности.

— Отдохнуть бы Вам, Михаил Викентьевич! — предлагает Егоркин, — А то Вы какие уже сутки на ногах! Может быть, и внутри все прояснится!

— И то дело! — поддерживает Елкин, — Пока фриц не зашевелился, самое время! Неизвестно какой темп будет в ближайшие дни! Лови момент, командир!

— Некогда отдыхать, — отрезает Светлосанов, — вот выйдем отсюда, тогда и устроим небольшой перекур по дороге на Берлин! У нас тут чуть отвернулся — и фашист уже какую-нибудь гадость преподнес на блестящем европейском блюде! И новый комплект всех инквизиторских штучек! Нет, расслабляться нельзя, ни на минуту…

— Мы и так скоро как эти камни, стоять на посту будем, — озирается Егоркин, — Может эти скалы тоже раньше кем-то были? Отчаянными путниками или непреклонными воинами? Природа наша, как ширма из загадок…

— Все может быть в нашем мире, — с легкой тревогой произносит Елкин, — а в этих катакомбах особенно! Тут как печь заброшенная, загружается свежей живой рудой и плавит себе что-то новое…

— Да, тут все другое, и ничего человеческого, — констатирует Светлосанов, — мы словно гости здесь — в этой глубине каменной! Весь вопрос в том, желанные или нет…

Тьма и лабиринт всегда непредсказуемы. Главное выйти куда надо… и не заблудиться во мраке! Так, а вот и наш учебный тренировочный центр, сейчас поглядим, как тут процесс идет…

Они подходят к нескольким залам средних размеров, где кипит бурная деятельность. В первом помещении комиссар Гогитидзе показывает приемы рукопашного боя и обращении с холодным оружием.

— Захват жестче! — гремит по полутемному помещению Гогитидзе, — Вес тела на опорную правую ногу… Так, теперь рывок! Работать надо очень быстро и незаметно. Все движения должны быть доведены до основных инстинктов. Просто и сокрушающее!

— Забавно, — улыбается Елкин, — нашему комиссару только в разведке служить!

— Нет, Валериан Сафронович нам самим нужен, — любуется происходящим Егоркин, — он из нашего дивизиона скоро спецподразделение сделает! Вот талант раньше не замечали…

— Не был востребован, — улыбается Светлосанов, — вот так в крайне тяжелых ситуациях, все грани человека и раскрываются!

Жизнь — сложная штука, ее так сразу не просчитаешь… Может, в этом и есть ее прелесть.

— Тяни на себя! — продолжает Гогитидзе, — Поворот, теперь опрокидывай, резче!

Ты что делаешь? Нож — это не посторонний предмет, он часть и продолжение твоей руки! Движение плавное и естественное… Слейся с ним! Почувствуй его!

— Ну, Валериан, просто профессор! — восхищенно смеется Светлосанов, — Загляденье, красавчик, джигит! Надо будет тоже сходить к нему на урок…

— Этот удар хлесткий и быстрый, как кнутом бьешь! — учит Гогитидзе, горячо воодушевляясь, — Помни, самые уязвимые места — глаза, переносица — она ломается даже от легкого давления, горло — кадык, и пах…

А теперь смотри, если перед тобой три противника оказались — секунды смотришь, оцениваешь, выбиваешь сначала самого главного, вожака! Потом мешаешь остальным, путаешь их… Вот так уходишь с линии атаки, здесь у тебя уже преимущество, а отсюда можно делать с врагом все что угодно! Уяснили? Показываю еще раз…

— Замечательно! — восклицает Елкин, — Так мы из зенитчиков настоящими диверсантами станем… Фриц волком на луну завоет от наших вылазок! А вон Борька старается!

В другом отсеке, рядом, сержант Устрицкий, выстроив десять человек, демонстрирует тонкости обращения с винтовкой в рукопашном бою.

— Штык выше держи! — распаляется Устрицкий, — Хват шире, а то у тебя винтовка наткнется на блокирующий упор и кувыркнешься вместе с ней! Или просто из рук вылетит.

Ноги согнуть в коленях, на прямых будешь стоять как цапля, опрокинешься сразу!

— Ого! Какой наш Боря суровый бывает, — улыбается Егоркин, — просто не узнать!

— Все правильно! — оценивает Светлосанов, — Работать должны толково и жестко, с полной отдачей, вспомни наши учебные стрельбы… До рези в глазах, до обморока всех гоняли! И результат налицо! В реальной схватке, еще и неравной, фрица славно потрепали, до сих пор в степи дымит черное железо…

— Не так! — горячится Устрицкий, — Тут очень мягко, без рывков, как в танце с девушкой, и сразу уход в бок, и резко под ребра, еще шаг — и затылок открывается!

Да что ты вертишь ее в руках, как пряха веретено! Винтовка — это не полено и не дубина, а грозное оружие, которое может дробить, душить и колоть! Сечь и рвать… Любое оружие требует искусства и желания… Тогда оно в ответ и запоет в ваших руках на все голоса!

— Просто поэт! — кивает Елкин, — Соловьем заливается…

— Смотри здесь, — продолжает Устрицкий, — Ныряешь под противника, и снизу в горло! Молниеносно, коротко и незаметней! Вот так!

— Так, а здесь что за скопление женщин? — недоумевает Светлосанов, подходя к третьей комнате тренировочного участка, — Что это? Собрание профсоюза медработников?

— Никак нет! — из темноты выступает Мехбала Гусейнов, с немецким карабином наперевес, — Это тир, товарищ командир! Учим стрелять тех, у кого с этим слабовато… В основном наших женщин медиков. Я и старшина Коба. Сейчас начнем второй круг…

— Превосходно! — осматривает всех Светлосанов, — Вот теперь нам точно никто не страшен.

— Так, барышни, на позицию! — командует старшина Коба, прохаживаясь вдоль стен, — Расстояние 15 метров! По мишени… целимся! Совмещаем прорезь мушки, оружие держим крепко, не вихляем из стороны в сторону! Дышим спокойно, не волнуемся, глубоко вдох-выдох сделали, винтовку сжимает тверже, посторонние мысли выбросили, внимание только на цели! Пли!

Грохот нестройных выстрелов раскалывает мертвую давящую тишину подземелья…

— На сегодня уже неплохо, — осматривает мишени Коба, — очень неплохо для третьего нашего занятия! Во, даже фашисту в глаз попали, молодцы, девоньки!

— Стреляете то, что по картинкам что ли? — всматривается в полутьму Елкин, — Разобрать не могу! Мишеней армейских нет?

— Да, бьем по рисункам, — поясняет Гусейнов, — это пропагандистские листовки — их фашисты накидали целые горы! Еще в первые дни… И там солдат Вермахта красуется — эдакий добряк здоровенный, Освободитель от гнета большевизма! Вот по нему и лупим из всех стволов! Пригодился… Женщинам нравится, нам тоже! Заморачиваться, рисовать линии и цифры не стали. Зато образ врага налицо!

— Здорово придумали! — восторгается Светлосанов, — Одно дело в простой листок черно-белый палить, совсем другое в наглядное изображение врага! Толково, поучительно!

Что ж, не будем отвлекать, пойдем дальше! Успехов вам, Мехбала Нуралиевич!

— И вам, товарищи! — кивает Гусейнов, — Чтобы ни происходило, как бы тяжело не было, а наш гарнизон только крепнет!

— Это точно! — соглашается Светлосанов, — Результат перед нами воочию! Главное — люди полны решимости сражаться! А значит, все тяготы и лишения мы победим!

— Ух! — выдыхает Расщупкина, — В ушах звенит и плечо отбило что ли… от выстрела? Я вообще попала куда-нибудь? Как обухом по голове, ни черта не соображаю…

— Держи приклад крепче к себе, — советует Муртазаева, — прижимай сильнее! Чтобы он у тебя не болтался в стороны. Смотри, вот так! Как будто мужика обнимаешь, крепко, с любовью… Поняла?

— Ну, теперь поняла, — откликается Расщупкина, — так бы сразу и сказала! Как же громыхает это все оружие! Неужели потише нельзя было придумать, изначально? Я скоро оглохну от такой учебы… Аж до печенок продирает, трясется все!

— Терпи, Клава! — улыбается Муртазаева, — У нас еще не такое будет… Фашист вон лютует, изощряется, взрывать нас начал. Так что это все — игрушечные хлопки и забава! По сравнению с тем, что грядет…

— Да пусть что хотят, делают, — перезаряжает винтовку Расщупкина, — ироды фашистские! Нас все равно ни чем не одолеть! А в этих скалах — тем более… Нас эти катакомбы хранят трепетно…

— Это верно! — поддерживает Муртазаева, — Если бы не эти скалы, лежать бы нам в степи горелыми мертвецами…

Вот так держи, за цевье чуть дальше, и спокойней, потом плавно на спуск! Винтовка такой же инструмент, как наш медицинский. Ничего особенного, привыкай! И перезаряжай быстрей, в бою каждая секунда дорога! Там мечтать некогда, сразу пришибут!

— Ничего, — суетится Расщупкина, — еще пару занятий, и я буду как полевой солдат, тут особо мудреного ничего нет. Только звук выстрела меня допекает… Но это пройдет! Я справлюсь…

— Я в тебе не сомневаюсь, — подбадривает Муртазаева, — только помогаю, как и всегда! Чтоб нам всем в этой адской кутерьме выжить.

— Спасибо, Таня! — улыбается Расщупкина, — Я ценю твою заботу… Вместе не пропадем!

Командир отряда, младший лейтенант Елкин и сержант Егоркин, проходят оживленные отсеки и вновь погружаются в море мрака и сеть перепутанных коридоров.

— Ну как, Михаил, — спрашивает Елкин, — процесс подземной обороны запустился, идет полным ходом, — что скажешь?

— Лучше, чем я ожидал! — отзывается в гулком кориодоре Светлосанов, — Местами я сомневался, что греха таить, мало ли, кто запаникует, испугается или сломается… Все-таки в небывалых и суровых, тяжелых условиях оказались! Тут роковая пропасть в двух шагах, у каждого! Кто-то это осознает, кто-то старается не замечать… Здесь большая сила воли требуется. А ты смотри-ка, все как один, и наши зенитчики и женщины из полевого госпиталя, все как единый механизм спаялись. Прекрасно!

— У нас народ крепкий подобрался, Михаил Викентьевич! — ободряет Егоркин, — Нас всего пара сотен, а целую армию с пушками, танками и самолетами в округе держим! Это тоже о чем-то говорит.

— Да, схватка у нас разрастается вопреки всем законам логики, — размышляет Елкин, — и здравого смысла! И самое волнующее, что она крайне непредсказуема — ни в ту, ни в другую сторону… Все может зависеть только от личной внутренней силы. Куда качнется чаша весов!

Поэтому нам придется гореть как эти факела — еще более одержимей, беспощадней и неистовей…