Солнце больше солнца

Игорь Алексеевич Гергенрёдер, 2016

В романе показано неожиданное: случай заражения простого селянина идеей мирового господства. Она превращает человечка в гордеца, который презирает себе подобных, делается беспощадным убийцей. При этом с ним счастливы женщины, знающие о его злодеяниях. Он становится свидетелем воссозданных по документам испытания атомной бомбы на населении Оренбургского края 14 сентября 1954 года и катастрофы в засекреченном Челябинске-40 29 сентября 1957-го. Книга предупреждает о том, что на пресловутом комбинате «Маяк» продолжаются аварии, которые пока удаётся скрывать, но пруды-отстойники переполняются ядерными отходами, ввозимыми из-за границы, и в любой момент может грянуть катастрофа, ужаснее предыдущих, включая Чернобыль. Случившееся ныне в Норильске придаёт роману особенную злободневность. Содержит нецензурную брань.

27

По Саврухе проехали верхом гонцы атамана Дутова — объявляли мобилизацию. Начать её, по нуждам войны, должны были гораздо раньше, но Дутов дал военнообязанным отсрочку, чтобы убрали хлеб.

Илья Обреев не так давно хлебал из солдатского котелка. С началом мировой войны был призван, оказался как умелец в шорной мастерской тыловой части, а когда летом 1917 года стало ясно, что власть Временного правительства — не такая уж и власть, умотал в Савруху к Данилову.

Теперь сказал Маркелу, что от дутовской мобилизации надо укрыться, против чего тот, само собой, не возразил. Восемнадцать ему ещё не исполнилось, оставался почти месяц, — но на это могли не посмотреть.

Они с Обреевым до ночи готовились к отъезду, недолго поспали и, лишь стало светать, укатили на подводе со двора, взяв с собой Марию.

Сытый сильный конь нёс их дробной рысью не к ближнему чернолесью у речки, а к дальнему лесу, в котором было где укрыться. Маркел наслышался, что такое бой, взрывы снарядов, а как пули ударяют в тело человека, и сам уже видел. У парней сосало под ложечкой от мыслей о вероятном будущем, оба знали, что об их бегстве поспешат донести. Илья, сжимая в руках вожжи, сказал с грызущей тревогой:

— Конечно, узрели, как мы уезжали, но, может, не догадаются, куда…

Маркел в телеге, пристроившись боком на свёрнутом тулупе, молчал. Позади него умостилась меж мешков с припасами Мария, она вдруг произнесла звонко-певуче и страдающе:

— До чего до войны было хорошо!..

— Только тогда мы этого не знали, — отозвался Илья, поглядывая кругом на скошенные поля.

С любой стороны могли показаться вооружённые всадники — заметят, подъедут, спросят: кто такие? куда? зачем? Навалившиеся на горизонт облака тушевали свет зари, над просторами, однообразно сереющими стернёй, стыла упорная неопределённость. Слева издали наперерез двигался воз сена. Обреев, чтобы избежать встречи, погнал коня галопом, запряжка миновала перекрёсток, оставив воз сбоку саженях в ста. Впереди справа, оттуда, куда уходил отлогий спуск, появился конник, за ним второй, третий…

— Теперь — как судьба, — сказал Илья обречённо, придержал коня, пустил его шагом.

Всадники гуськом приближались рысью к просёлку, которым катила подвода, — сейчас первый выедет на него, повернёт навстречу. Но верховой пересёк просёлок, через него проскакивали один за другим остальные конники; можно было разглядеть, что они в военной форме, над плечом у каждого виднелся ствол винтовки. Вся вереница — всадников полста — протянулась влево.

Илья на миг повернул весёлое лицо к Маркелу, к Марии, зачем-то, перекладывая вожжи из одной руки в другую, поплевал на ладони и бросил коню:

— Н-но-о!

— Это кто же были — белые? — спросила Мария.

— Скорее всего! Но, может, и красные добегают сюда! — воскликнул Илья в радости оттого, что конные, кто бы они ни были, удаляются.

Справа и немного позади всходило солнце, из-за облаков скользнули лучи, и сероватая стерня пожелтела. Впереди был уже виден лес на косогоре, чуть тронутый жёлтым. Над полем и над лесом сыто дышала осень, сгущался её дух изобилия, когда так и видится свежеиспечённый пышный каравай. Под спокойным облачным небом жило умиротворение, рождалось чувство несравненно дорогой надёжности крова: и домашнего, и небесного. Оно, неосознанное, мешало Маркелу, он из тряской телеги беспокойно глядел в поле и думал сейчас не о военных, которые могли вновь появиться. Его проняло волнение — непонятное, пока вдруг не представилось несметное множество сусликов в их уютных норах, полных вкусного питательного зерна. Как сладка им их обеспеченная домашняя жизнь! «Ну ничего, — подумал он, — наука откроет, как вас потравить в ваших норах, повыжигать в них!» Тут же он мысленно усмехнулся на себя: «Нашёл о ком думать — о зверьках, — когда везде и всюду нет числа гораздо более вредным сусликам!»

Въехали в лес ложбиной, рассекавшей возвышенность и уходившей в гору, конь потянул на изволок по колее, полузаросшей цепкой травой. Через некоторое время Обреев, знавший здешние места, остановил лошадь:

— Тпру-у!

Из подводы повытаскивали привезённое. Илья, подвесив к морде коня торбу с овсом, повёл спутников вправо вверх по склону холма между тесно стоявшими деревьями; трое переступали через гнилые колоды и недавно упавшие стволы. Вышли к избушке из почерневших брёвен, которую обступали заросли матёрой крапивы и лопухов, над кровлей, покрытой дёрном, простирали ветви старые липы. Тут и там зеленели сосны, белели берёзы с пожелтевшей листвой.

— Глухо! — сказал Илья с удовольствием.

Осмотрев изнутри избушку, он с ведром сходил к недалёкому роднику за водой, сообщил:

— А грибов-то здесь!

И, выложив из корзины хлеб, пошёл за грибами.

Мария в избушке расстелила дерюгу, поверх разостлала тулупы, старую чуйку, Маркел принёс сухого валежника, и в камельке из камней, скреплённых глиной, принялось приветливо потрескивать пламя. Маркелу думалось, как много ещё, должно быть, изб, где варят, жарят, пекут пищу домовитые хозяева, которых не достала продразвёрстка, не тронула война. И на сердце скребли кошки оттого, что он прячется в лесной глуши, тогда как надо бы надламывать, пускать в трату жизнь думающих только о еде сусликов, над чьим миром должна полыхнуть невиданным огнём великая сила солдат будущего.

Из-за деревьев появился Илья.

— Их собирать и собирать! Сколько я ходил? А вот уже на жарёху!

Он показал грибы в корзине: больше всего было осенних опят с медово-бурыми шляпками и рядовок, чьи серые шляпки отливали зеленью.

Грибы жарили на сливочном масле, их внушительная горка на сковороде оседала под деловитое шипение. Илья, разувшись, сидел на тулупе, подогнув под себя ноги, говорил вдохновенно:

— Можно на всю зиму запастись! А если ещё ходить на речку за рыбой… знай хлебай уху! От холодов подкидывай валежник в огонь — мороз не возьмёт.

— А в селе дом сожгут, — произнёс Маркел злорадно, будто имелся в виду чужой ему дом.

Илья посмотрел ему в глаза, сказал неохотно:

— А то мы с тобой о том не говорили! — и, заволновавшись, показывая рукой в дверной проём избушки, продолжил: — Здесь сами эти места прокормят, дадут прожить. Наверно, оно лучше, чем пошлют туда, где тебе оторвёт руку или ногу. — Сменив тон, он добавил мечтательно: — Уж если брать ружьё, то чтобы тут завалить лося. До нового лета объедайся мясом!

Маркел, подумав, что, если бы дело было лишь в пропитании, Илья, пожалуй, и прожил бы, как мечтает. Сказал:

— А найдут?

Обреев только вздохнул. Принялись за еду, потом Маркел вышел из избушки, где Илья привычно приласкал Марию, налёг на неё.

Не бывавший в здешних местах Маркел нашёл родник, откуда давеча брал воду Обреев, прилёг наземь и попил в удовольствии, какая вода вкусная.

Возвращаясь к избушке кружным путём, увидел кустики брусники с множеством спелых круглых ярко-красных ягод. «Объеденье! — невольно сказал мысленно, стал рвать и есть ягоды. — И благодать же тут!»

Илья проводил Марию к запряжке — ехать стеречь дом, хозяйство, насколько это удастся. Затем взял корзину, длинную бечёвку, обломок ветки и немного пшена и позвал Маркела:

— Хочешь посмотреть?

Привёл товарища к поляне, на обступавших её деревьях сидели лесные голуби. Илья посреди поляны повыдергал на небольшом участке траву, расположил тут перевёрнутую кверху дном корзину, приподнял её край, подпёр палочкой, к которой привязал конец бечёвки. Посыпав на землю около корзины и под ней пшена, отошёл, разматывая бечёвку, к деревьям, где ждал Маркел. Парни спрятались за стволами, затаились. На поляну слетел голубь, стал клевать пшено. Захлопали крылья, рядом с первым опустились три голубя, подлетела ещё пара. Голуби торопливо склёвывали зёрна с земли вокруг корзины, а вот один, второй, третий, работая клювами, оказались под ней. Илья дёрнул бечёвку, палочка выскочила из-под края корзины, и та накрыла голубей.

В обед Обреев потчевал товарища щами со свежей капустой, молодой картошкой, морковкой и с голубями, говоря в радушной уверенности щедрого знатока:

— Чего кто ни толкуй, какие щи хороши, а самые лучшие щи — с голубями!