Солнце больше солнца

Игорь Алексеевич Гергенрёдер, 2016

В романе показано неожиданное: случай заражения простого селянина идеей мирового господства. Она превращает человечка в гордеца, который презирает себе подобных, делается беспощадным убийцей. При этом с ним счастливы женщины, знающие о его злодеяниях. Он становится свидетелем воссозданных по документам испытания атомной бомбы на населении Оренбургского края 14 сентября 1954 года и катастрофы в засекреченном Челябинске-40 29 сентября 1957-го. Книга предупреждает о том, что на пресловутом комбинате «Маяк» продолжаются аварии, которые пока удаётся скрывать, но пруды-отстойники переполняются ядерными отходами, ввозимыми из-за границы, и в любой момент может грянуть катастрофа, ужаснее предыдущих, включая Чернобыль. Случившееся ныне в Норильске придаёт роману особенную злободневность. Содержит нецензурную брань.

19

Маркел сидел в кухне на лавке, Илья стоял, наклонившись над припасами, принесёнными из погреба, покуривал цигарку с самосадом. Мария пристроилась у края стола, ела кисель с хлебом.

— Топлёного сала у нас ещё хватает, — сказал Илья.

Солёного сала, копчёных окороков красные не оставили, как и домашней колбасы.

— Чего мне наговорили про Учредительное Собрание… — сказал Неделяев, думавший о своём.

— Ругали, что ль? — спросил Илья.

— Ругали большевиков, что они убивали тех, кто за это самое собрание, — сказал Маркел насмешливо.

— А что? Убивать они умеют, — заметил Илья.

Маркел так и вскинулся:

— Они убивали за идею! И не всех!

— Может, у них идея — убивать не всех сразу, — произнёс Илья с невинным видом.

«Над кем, гад, насмехаешься!» — подумал Маркел, говоря с напором:

— Что у тебя было и кто тебе дал землю и всё?! — он крутнул головой, обведя кухню взглядом и уставив его в окно во двор. — Чего ещё хочешь?

— Чтобы Мария на завтра сварила гороховый суп с топлёным нутряным салом, — ответил Обреев, подмигнул девушке.

Из горницы вернулся солдат, которого офицер назвал Михаилом, сказал, не обращаясь прямо к Марии, тоном рассуждения:

— Надо бы воды нагреть, постирать штабс-капитану бельё.

Девушка допила кисель и, дожёвывая хлеб, взяла ведро воды — налить в котёл на печке.

— Нравится денщиком быть? — спросил Михаила Маркел.

— У нас не денщики, а ординарцы! — произнёс Михаил со значением.

— Слово другое, а тот же слуга, — подковырнул Маркел. — Ты по своей воле пошёл?

— По своей.

Обреев, с любопытством глядевший на солдата, спросил:

— Ты ведь сельский?

Тот ответил с наигранным простодушием:

— Я? Я из деревни.

— Наверно, не бедняк, — заметил как бы вскользь Маркел.

Михаил, чувствуя за расспросами серьёзный интерес, сел за стол.

— Мы жили: отец, мать, я с женой и мальчонкой и мой младший брат холостой, девятнадцатый год ему, — начал он обстоятельно. — У нас в хозяйстве — конь и кобыла с сосунком, две коровы были, поросёнок, овцы. Красные корову увели, поросёнка, овец съели, зерна оставили лишь на посев. И что мы поняли? — произнёс он многозначительно. — Что разбойник, что волк: унёс поживу, да не всю — снова придёт.

— Тебя послушать, так и натерпелись же вы от разбойников и волков! — сказал Маркел.

Михаил внимательно поглядел на него, чуть усмехнулся:

— Вот и отбиваемся. — Он раздумывал и, как бы кивнув своим мыслям, продолжил: — В апреле, когда о чехах и не слыхали, были партизанские отряды. Встали на защиту Учредительного Собрания. Вот этот, где я теперь, ударил по красным в нашей деревне, и те убежали. Штабс-капитан велел созвать на площадь всех жителей — и говорил! Дал полное понимание.

Михаил произнёс с задушевной ноткой:

— Он, Тавлеев, сам из деревни, сын мельника. С юности жил в городе, учился много, давно состоит в партии эсеров. Представишь, говорит, крестьянина, сразу представишь и землю. Как кто относится к крестьянину, так же относится и к земле. А на ней не только деревня, и город живёт — не на облаке.

— Кто ж этого не знает, — сказал Илья, севший за стол рядом с Михаилом, — интересно, что из того следует?

— Обижаешь крестьянина — всю землю обижаешь! — произнёс Михаил тоном старика, и его лежащая на столе рука сжалась в кулак.

— Меж кем война идёт… одни за то, чтобы землю не обижать, обиходить, другие — чтоб под облака взлетать и всё на земле рушить-давить, — покосившись на Маркела, проговорил Илья.

— Аэропланы, цеппелины… — решив, что парень их имеет в виду, сказал Михаил. — Они на фронте от врага, и против них есть оружие и укрытия. А от людей своей страны в окопах не спрячешься. Думаете, я воевать люблю? Я за три года на германском фронте вот так нахлебался! — он провёл рукой по горлу. — Но тут надо идти. Если красных не разбить, то так и жить в голодухе, и в любой час к тебе придут отнимать.

— И много из вашей деревни добровольцев? — спросил Маркел.

— Мало! — ответил с досадой солдат. — Остальные струсили, забитость у них от темноты.

Он повёл головой, будто шею ему теснил ворот, пояснил:

— Я и брат не записались при всех. Мы уйдём, красные придут — наши же деревенские им донесут, и будет нашим родителям месть. — Он кивнул, как бы в подтверждение несомненного, договорил: — Как отряд ушёл, мы с братом обождали два дня, ночью запрягли коня в телегу и вдогонку. Отнеслись к нам вежливо, брата определили в разведку. Повоевали, а тут по стране пошёл подъём против красных — и мы уж не партизаны, а регулярная часть.

— Я думаю про вашего офицера, который эсер. Если он так хорошо говорил, почему у вас в деревне так мало с ним пошло? — злобновато посмеиваясь глазами, сказал Маркел.

Михаилу страстно захотелось посадить подковыристого паренька в лужу, он встал с табуретки:

— Я сейчас штабс-капитану молоко понесу, он после еды его пьёт, и попрошу тебе высказать. Увидишь, какой он свой крестьянский человек!