Солнце больше солнца

Игорь Алексеевич Гергенрёдер, 2016

В романе показано неожиданное: случай заражения простого селянина идеей мирового господства. Она превращает человечка в гордеца, который презирает себе подобных, делается беспощадным убийцей. При этом с ним счастливы женщины, знающие о его злодеяниях. Он становится свидетелем воссозданных по документам испытания атомной бомбы на населении Оренбургского края 14 сентября 1954 года и катастрофы в засекреченном Челябинске-40 29 сентября 1957-го. Книга предупреждает о том, что на пресловутом комбинате «Маяк» продолжаются аварии, которые пока удаётся скрывать, но пруды-отстойники переполняются ядерными отходами, ввозимыми из-за границы, и в любой момент может грянуть катастрофа, ужаснее предыдущих, включая Чернобыль. Случившееся ныне в Норильске придаёт роману особенную злободневность. Содержит нецензурную брань.

23

Во дворе поставили вынесенные из горницы стол, стулья. Около них оставив свободное пространство, полукругом тесно встали солдаты, ряд за рядом. Послеполуденная жара выгоняла пот. Несмотря на множество людей, которым не хватило места во дворе и они толпились и за забором, было тихо.

У стола спиной к дому стоял штабс-капитан Тавлеев, похожий на надевшего военную форму безукоризненно опрятного учителя. Слева от него встал статный красавец-подпоручик Белокозов, командир разведчиков. Справа от Тавлеева стоял начальник штаба отряда поручик Кулясов — поджарый, невеликий ростом, он неожиданно заговорил густым басом, обращаясь к солдатам:

— Желающие, приготовьтесь!

Кулясов положил на стол перед собой коробку папирос «Товарищъ» ныне из-за войны закрытой в Ростове-на-Дону табачной фабрики «Работникъ», коробку украшало изображение расчёсанного на пробор бородатого господина в сюртуке, расстёгнутом на солидном животе, который, выпирая, натянул белую рубаху с рядом красных пуговиц. Поручик вынул из коробки папиросу и, разминая её, с удовольствием понюхал.

Писарь Сосновин, подошедший к торцу стола, положил на него листы бумаги, карандаш и пучок соломинок, три среди них были короче остальных. Молодой человек завернул пучок в бумагу так, что соломинки высовывались наружу концами одинаковой длины. Солдаты стали подходить по одному и тянуть жребий. Трое, которые его вытянули, встали у стола в ряд с офицерами.

— Прошу сесть! — произнёс штабс-капитан.

Он, пятеро других судей и писарь сели на стулья. Тавлеев приказал подвести обвиняемого и вызвать свидетеля. Утевский, на этот раз собранно-спокойный, остановился там, где ему указали: поодаль от стола. Мужчина, которого развязали после того, как привезли, стоял в потрёпанном пиджаке перед столом. С крыльца позади судей на него смотрели Маркел, Илья, Мария, ординарец штабс-капитана Михаил и его младший брат Пётр — невысокий ловкий разведчик, бросивший гранату в избу, где ночевали красные. Михаил знал от брата подробности боя и то, как был взят обвиняемый.

Мужчина, не отличаясь ростом, выглядел неслабым и был не из худощавых. В сарае его захватили без фуражки, и он уже несколько раз попросил, чтобы ему дали что-нибудь прикрыть голову от солнца. Его тёмные волосы были коротко пострижены, меж ними просвечивала кожа.

— Господа, примите в ваше внимание, что я давеча дал господину офицеру все сведения о красных, какие поблизости, — поглядев на Тавлеева, проговорил он смиренно, обвёл взглядом сидящих за столом.

— Сведения ещё надо проверить, — сказал штабс-капитан, — но если они и правдивы, это не освобождает вас от наказания, если обвинение будет доказано!

Писарь занёс в протокол фамилию, которой назвал себя пленный. Записав, что, по его словам, он, мобилизованный, служил в фуражной команде, Сосновин добавил установленное разведчиками: команда забирала у селян не только сено и овёс для лошадей, на возах оказались мешки с зерном и мукой, корзины с яйцами, полушубки, овчины, сапоги, тёплая одежда, включая женскую, топоры, молотки и прочее. Отступая, красные с помощью подобных команд вывозили всё, что можно было вывезти, из мест, куда ещё не вошли белые.

Штабс-капитан сказал об этом пленному, спросил:

— И вы утверждаете, что заготовляли только фураж?

Тот прижал к груди крупные кисти рук, воскликнул голосом клянущегося:

— Я себе ничего не взял! ни деревянной ложки, ни портянки! — он подтянул к локтям рукава пиджака, простёр руки к Тавлееву: — Не только у меня такие рисунки! Ваш солдат не сказал, что вот их, вот эти самые видел на руках того убийцы!

Было понятно, что, когда в свете керосиновой лампы обнаружились татуировки у пленного, Утевский мог заявить, что именно их он запомнил. Однако он и теперь повторил суду, что не помнит, какие татуировки были на руках убийцы.

— А самого тебя я запомнил и никогда не забуду! — отчаянно крикнул солдат, так и подавшись к пленному.

Тот, словно сожалея и сочувствуя парнишке, сказал скорбно:

— Молодой вы и ошибаетесь, на невиновного навлекаете… Вы и про перстень на пальце говорили, а где он?

Штабс-капитан обратился к Утевскому:

— Пожалуйста, для протокола — что вы говорили о перстне?

Солдат проговорил понурившись, но твёрдым голосом:

— На правой руке убийцы, на среднем пальце, был перстень с печаткой — по виду медный или золотой.

— Так. Перстень не найден! — произнёс Тавлеев, поглядел на сидевших справа от него и на тех, кто сидел слева: — Решайте, господа! Я считаю — доказательств для приговора к расстрелу недостаточно. Я не сомневаюсь в искренности Утевского, но убийца, которого он видел, и обвиняемый могут быть необыкновенно похожи внешне. Это случается.

Ординарец Михаил сбежал с крыльца, наклонился над плечом штабс-капитана, зашептал.

— Господа! — тот опять обратился к товарищам. — Никишов просит позволения ещё раз обыскать обвиняемого.

Позволение было дано, и Михаил Никишов с сосредоточенным видом подошёл к мужчине в пиджаке, который тут же развёл руки, с готовностью открывая доступ к карманам. Солдат вывернул один и другой, повернулся к сидящим за столом и сообщил как о новости:

— Пустые!

Судьи молчали, по-видимому, недовольные тратой времени. Михаил сказал:

— А вот тут дырочка.

В вывернутом дне кармана разошёлся шов.

— Что-то могло провалиться под подкладку, — говоря это, Михаил хотел было пощупать полу пиджака, но пленный внезапно оттолкнул его обеими руками:

— Не касайся моего тела! — и закричал: — Господа, что за срам надо мной?! Не допускайте!

— Ну что ты, что ты, не осрамим, — говорил Михаил добродушно-ласково, словно успокаивая кого-то слабого и перепуганного, при этом из своего кармана извлёк складной нож и раскрыл его.

— Пиджак снимите с него аккуратно, не тряхните, не порвите, — обратился Никишов к солдатам.

— Пытать начнёте? Ваша сила… — пленный, оставшись в нательной рубахе, издал стон нестерпимой муки.

Михаил взял снятый с него пиджак, присел на корточки, ножом отпорол подкладку понизу. Выпрямляясь, обеими руками поднял пиджак за плечи — что-то упало на землю. Несколько солдат рванулись к предмету.

— Кольцо!

— Кольцо золотое!

— Как есть, перстень!

От полоснувших слух возгласов скопище солдат шевельнулось, заколебалось; на тех, кто был ближе к пленному, к Михаилу и к солдатам, склонившимся над перстнем, напёрли те, что стояли позади. Михаил, взяв с земли перстень и держа его двумя пальцами, поднял руку над головой, показывая всем, затем подошёл к столу судей, положил находку перед штабс-капитаном.

— Извольте видеть — кольцо!

— Ай да Никишов! — пробасил поручик Кулясов, вернув в коробку папиросу, которую собрался закурить; он приподнялся со стула, разглядывая кольцо: — По виду как будто золото, печатка простая гладкая.

— Главное — перстень выглядит золотым, что и говорил Утевский, — заметил Тавлеев.

Изумлённый сообразительностью Михаила, он, стараясь этого не показать, сказал строго:

— Наши разведчики неопытны, не умеют обыскивать.

Подпоручик Белокозов, смешавшись, высказал:

— Пленный мог спрятать кольцо только, когда ещё был в сарае. Потом его обыскивали, не отпускали ни на шаг, а там и руки ему связали, он уже не мог сделать ни одного незаметного движения. — Белокозов взглянул с немым вопросом на штабс-капитана, на Кулясова, на других судей и продолжил: — Но когда он был в сарае, не предполагал же он, что его опознают! Зачем прятать кольцо?

Михаил Никишов сказал, улыбаясь:

— Господин подпоручик, вы думаете, они, красные, не считают нас такими же ворами, как они сами? Конечно, считают. Вот он и спрятал кольцо, чтобы не отобрали.

— Резонное объяснение! — произнёс густым, с хрипотцой, басом поджарый невеликий ростом Кулясов.

Весьма довольный Михаил попросил:

— Господа, позвольте, я представлю об этом красном. Мне брат Пётр рассказал, как он попался. А до того было так. Как началась стрельба, он не схватил оружие, чтобы отстреливаться, прорываться. Не из таких он. Ему бы как побезопаснее: спрячусь, мол, а там и смоюсь. Натянул пиджак хозяина избы и промызнул в сарай — но его заметили. Он успел кольцо протолкнуть через дно кармана — то ли там уже была дырка, то ли он пальцем шов прорвал: нитки-то гнилые. А уж что его опознают, он никак не полагал.

— Я уверен — так и было, — сказал Утевский, которого попросили посмотреть перстень. — Пусть он его на палец наденет! — солдат обернулся к пленному.

Тот, в измокревшей от пота нательной рубахе, лёг ничком, начал содрогаться всем телом, загребать мягкую землю горстями. Штабс-капитан Тавлеев, поднявшись со стула, громко произнёс:

— Обвиняемый, встаньте и скажите, что считаете нужным!

Пленный задёргал головой из стороны в сторону, скребнул землю пятернями, остро, пронзительно взвизгнул. Тавлеев обратился к судьям:

— Господа, выносим приговор!

Все шестеро высказались за расстрел.