Маг и нимфа, или Неправильное фэнтези

Дмитрий Баскаков, 2022

Сказка – загадочный парк, полный удивительных открытий и настоящего волшебства. И только Максим знает: за внешним превосходством этого чудесного места не скрывается ничего особенного. Однажды в окрестностях парка появляется таинственная посетительница, Димеона. Юная девушка вмиг покоряет сердце Максима, и неспроста: что-то в ней есть неземное, притягательное и совершенно незнакомое. Молодой человек влюбляется в Димеону, даже не задумываясь о том, кто перед ним – на самом деле… Максу предстоит не только испытать головокружительное волнение первой любви, но и на собственном опыте почувствовать смелую разницу между духовным и бытовым, узнать истинную цену материального, а также своими руками противопоставить сухой рационализм – безграничной открытости миру.

Глава пятая,

в которой люди города впервые слышат слово Мелиссы

Я распахнул дверь и втолкнул девушку в комнату, сам ввалился за нею вслед и налёг на тяжёлую створку с внутренней стороны. Кто-то уже пытался протиснуться за нами, но не слишком настойчиво — дверь сантиметр за сантиметром поддавалась моему натиску. В последний момент в щель перед косяком просунулась чья-то нога — я с размаху наступил на неё, нога исчезла, дверь встала на своё место, и я смог, наконец, задвинуть засов. Снаружи продолжали кричать и барабанить по тяжёлому дереву. Я прислонился к стене и с наслаждением расстегнул ворот тяжёлой кожанки, чтобы, наконец, отдышаться.

— Ну, как? — с надеждой спросила Димеона, уже сидевшая на кровати — руки сложены на коленях — и смотревшая на меня с выражением прилежной школьницы, только что без запинки оттараторившей свой урок и теперь с волнением ожидающей оценки учителя.

Я посмотрел на неё — на то, как искренне она заглядывает в мои глаза, а ещё — какая она милая и беззащитная в своём новом зелёном платьице, и слова, готовые было сорваться с моего языка, застряли у меня в горле. Вместо этого я сказал:

— Неплохо, Димеона. Для начала — неплохо.

— Они будут теперь жить по законам Фериссии? — всё с той же неугасимой надеждой спросила девушка.

Я посмотрел на неё ещё раз, на то, какой надеждой сияли её глаза, и улыбнулся.

— Пока — нет, — я снял насквозь провонявшую потом охотничью куртку и уселся на кровать рядом с нимфой — иной мебели, не считая стола, в комнатке не было. — Но, если ты будешь продолжать в этом духе, возможно, кто-то из них и задумается о том, что ты говоришь.

Вид проповедницы вмиг сделался жалким, несчастным.

— Но почему? — с невыразимой тоской в голосе спросила она. — Почему? Я же всё делала правильно: я ходила, я уговаривала, я рассказывала, я…

— Видишь ли, — со вздохом принялся объяснять я. — Люди привыкли жить так, как они живут, и тебе потребуется какое-то время — может, день, может, несколько месяцев… Но в конце концов, я уверен, из всего этого что-нибудь да выйдет.

Девушка шмыгнула носом.

— Значит, у меня не получилось? — спросила она.

Я вздохнул.

— Димеона, у тебя прекрасно всё получается, просто тебе ещё слишком многому предстоит научиться. Помнишь, как тебя встретили в Вебезеккеле? Здесь, — я кивнул в сторону двери, которую кто-то остервенело пинал ногами с той стороны. — Здесь гораздо лучше. Тебе просто нужно набраться терпения, и тогда, со временем, что-то начнёт меняться.

Димеона вздохнула:

— Я не умею быть такой убедительной, как Мелисса.

Звуки ударов в дверь начинали постепенно стихать — похоже, народ расходился. Я улыбнулся:

— Димеона, ты была очень убедительной, просто… Просто наберись терпения. В конце концов, сегодня тебя уже слушали и за тобой даже ходили от площади к площади. Может быть, завтра ты встретишь именно тех людей, которым действительно нужно слово Фериссии?…

— Слово Фериссии нужно всем! — запальчиво воскликнула девушка.

— Разумеется, разумеется, — я сделал успокаивающий жест руками. — Но, видишь ли, в этом городе люди привыкли поклоняться иным богам. Лес далеко от них, лес их не заботит, зато море кормит их каждый день.

— Фериссия даст им намного больше!..

— Разумеется… Разумеется. Но для того, чтобы люди это усвоили, опять-таки, нужно время. Почему бы тебе не начать с того, чтобы завтра угостить их дарами леса?

Димеона задумалась на мгновение, а потом захлопала в ладоши от возбуждения. Я откинулся на кровать и наконец-то расслабился — впервые за этот долгий день — слушая её щебетание:

–…И знаешь, они будут в восторге, если мне удастся найти в этом лесу диких ягод — не таких, как мы видели сегодня на рынке, а других, настоящих, ну, знаешь, как едят у нас дома…

Так, думал я, прикрывая глаза, что мы имеем в сухом остатке? С одной стороны, ясно, что мы имеем, — имеем мы одержимую, которая рвётся перестраивать мир. Чёрт возьми, да я бы руку отдал, лишь бы заглянуть в досье, что не дал мне прочесть Аполлон Артамонович, и узнать, кем была эта нимфа в миру!.. Нет, вопрос здесь в другом: имеем ли мы что-нибудь такое, что указывало бы, что нам не придётся назавтра драпать из Кромвеля так же, как мы сегодня с утра бежали из Вебезеккеля?…

— И ещё, знаешь, Мелисса мне говорила, что у диких людей совсем нет нормального хлеба, такого же, как готовят у нас, и я подумала…

Ну, хорошо, начнём с малого: за полдня в этом городе нас никто не пытался убить. Достижение не то чтобы важнецкое — слишком маленький срок, да и стражи вокруг полно было — однако весь мой опыт говорит, что это всё-таки хорошо. Идём дальше: на Димеону почти не пялились. Ну как — не пялились? Пялились, разумеется, ещё как пялились, но, если подумать, на кого в наше время не пялятся? Скажем так: на неё пялились уже совсем не с тем настроением, что раньше: если в Вебезеккеле народ сразу же записал её в когорту доступных леди, то в Кромвеле у неё есть все шансы стать городской сумасшедшей.

Я поглядел на друидку, с упоением рассказывающую что-то о птицах (как это было связано с темой нашей беседы, я упустил), и продолжил свои размышления.

Хорошо, убить нас не пытались, пялиться перестали, от площади к площади ходят. Что ещё? Ах, да: нас пока что не гонят, а раз так, есть все основания надеяться, что удастся-таки поработать…

В дверь постучали — только по контрасту я понял, что в какой-то момент до этого в коридоре сделалось тихо.

— Эй, это я! — послышался из-за двери сердитый голос. — Открывайте!

— А вот и наш дорогой хозяин пришёл! — я вскочил с кровати и поспешил отодвинуть засов.

Дверь открылась, и вошёл Эндрюс, трактирщик, держа в руках деревянный поднос с какой-то стряпнёй. Даффи ударил в ладоши, а Димеона вытянула шею, вглядываясь в незнакомый предмет.

— Это еда, Димеона, — торопливо пояснил я, пока с губ друидки в присутствии хозяина не сорвался очередной неудобный вопрос.

— Угу, — кивнул Эндрюс, водружая поднос на столик. — Завтра утром вы выметаетесь.

— Как?! — притворно всплеснул я руками. — Вы готовы пожертвовать популярностью заведения и тем фактом, что именно на вашем дворе поселилась известная проповедница Димеона Миянская со своим верным спутником?

— Ты, знай, ври, да не завирайся, — хозяин смерил меня таким взглядом, словно постояльцы, которых он спрашивал об оплате, певали ему ещё и не такие песни. — Ишь, чего мне устроили!..

— Но послушайте…

— И слушать ничего не желаю! А если они мебель надумают портить — платить, что же, вы будете? — Эндрюс демонстративно несколько раз открыл и закрыл дверь, словно бы проверяя, в порядке ли петли.

— Да, но всё-таки если мы можем как-то договориться… — я потел в душной комнате, в которой три человека были уже солидной толпой, и лихорадочно соображал, сколько я могу предложить трактирщику так, чтобы не выйти из роли и, что было гораздо важнее, из сметы.

— «Договориться»? — хозяин криво усмехнулся. — Ты топор-то поднимешь, деточка? — обратился он к Димеоне. — Видишь ли, нахлебники мне не нужны, проповедники — и подавно. Была б от вас польза, я бы ещё…

— А целители? — спросил я быстро.

— А? — поднял голову Эндрюс.

— Причём первоклассные! Правда ведь, Димеона?

Девочка посмотрела на меня удивлённо, а потом, поняв, чего от неё хотят, радостно затрясла головой.

— Меня Мелисса учила! — сообщила она. — Но потом она перестала, потому что сказала, что некогда, а в лесу постоянно же происходит, да и звери кругом, или просто кому нездоровится, и тогда я пошла к Левизану, он умный, и он рассказал…

— Целители, говоришь? — по лицу нашего арендодателя я понял, что мой пробный шар попал в лузу и Эндрюс уже считает, сколько монет сможет сэкономить на этой встрече. — Что ж, а в травах ты разбираешься?

Димеона всплеснула руками:

— Конечно! Левизан мне показывал, и Мелисса, когда у неё ещё было время, только она потом всё забросила, но я всё запомнила, и потом к Левизану ещё ходила всё время, и…

— Димеона, — позвал я. — Иди с ним и помоги ему всем, чем можешь.

Нимфа закрутила прелестной головкой, переводя взгляд с меня на небритого трактирщика. Я показал ей большой палец — ничего, мол, страшного, он наш, добрый.

— Ну, мне помогать ничем и не надо, — наконец начал торговаться хозяин. — Разве старуху мою посмотрела бы — у ней всё ноги болят, а дохтур…

Продолжая бормотать что-то про ноги старухи и про жадного доктора, а также про травы, которые не помогают, хотя за такие деньжищи должны бы, он вывел Димеону на лестницу и прикрыл за собой дверь. Я распахнул окно, из которого в комнату лились последние лучи предзакатного скудного света, и, отдуваясь, упал на кровать.

Так, на чём я закончил? Нас пока что не гонят… Ну, ладно, пусть гонят — но так ведь, немножечко; кто он, в конце концов, — скряга-трактирщик, боящийся, что из-за нас у него беспорядки начнутся? Прав он, собака, ой как прав! Он ещё Вебезеккель не видел, не то сразу погнал бы поганой метлой, но только ещё одну ночь я, считай, уже выторговал, может быть, даже со скидкой, а то у меня карман не резиновый, а выгонит — так мало ли их таких в Кромвеле? Вот если б нас гнали серьёзно, так сказать, официально — со стражниками, с вензелями, тогда…

В дверь постучали. Я рефлекторно вскочил с кровати, чтоб отпереть, но засов был откинут, и створка уже начала открываться. Деваться мне было некуда — я снова сел на кровать, гадая, кого принесёт в этот раз.

— Здравия желаю, — человек со шлемом стражника под мышкой нехотя отсалютовал мне из коридора. — Господин Даффи?

— К вашим услугам, — ответил я, понимая, что выгляжу с этой позиции не очень-то презентабельно.

— А где, — втиснувшись в пространство комнатки, стражник огляделся, словно бы здесь было, где спрятаться. — Где… Барышня?

— Отлучилась, — ответил я и, поскольку знал, что мне всё равно никто не поверит, добавил: — Хозяйке плохо, а за доктором далеко посылать… Так чем обязаны?

— Хм?… — посетитель закончил осмотр жилища, и по виду его сделалось ясно, что в одном только проживании в подобной коморке ему уже мнится преступный умысел. — Ах, да. Приказ господина Зувра: завтра утром вы убираетесь вон из города. Я на вашем месте уехал бы тотчас же.

— Простите, господина?…

— Зувра, командира городской стражи здесь, в Кромвеле.

— А меня уже приняли в стражу?

— Что? — вид солдафона сделался удивлённым.

— Тогда с какой стати господин Зувр отдаёт мне приказы?

Стражник прищурился:

— То есть вы не уйдёте?

— Почему — не уйдём? Просто пока я не вижу для этого оснований.

— Основания… Вот, ознакомьтесь.

Он протянул мне свёрнутый трубочкой лист бумаги. Я развернул его и сразу уставился в конец рукописи.

— Для вас достаточно? — с явным уже наездом в голосе спросил посыльный.

— Здесь только подпись самого Зувра, — сказал я, возвращая бумагу.

— Вам этого мало?

— Я не помню, чтобы он был моим начальником.

— Много слов знаете для охотника, — рассусоливать стражнику было, похоже, неохота, и он просто шёл напролом.

— Мне приходилось доставлять дичь людям и поважнее вашего капитана, — поскольку страж не спешил забирать документ, я пожал плечами и с деланым равнодушием положил приказ возле подноса. — Можете это ему передать.

— Всенепременно, — стражник кивнул, отступая в коридор. — Разумеется, вместе с вашим отказом подчиниться прямым указаниям сил охраны правопорядка. Честь имею!

Прикрыв за собой дверь, он затопал вниз по лестнице. Я в третий раз вытянулся на кровати и застонал от бессильного гнева — чёрт, да что же это такое?!

Минут через десять, когда я доедал остывающую котлету, вернулась моя подопечная и сразу стала рассказывать мне что-то про доктора, про хозяина и ноги его жены. Я отодвинулся от окна, пропустил туда Димеону и усадил её ужинать. Громко сетуя на то, что есть такое нельзя, девочка всё же решилась снять пробу. Я лежал у стены, слушая её причитания между причмокиваниями, и думал о том, что я, маг, не могу придумать, как выпутаться из такой бытовой ситуации, а денег, что мне были выделены по проекту, хватит меньше, чем на неделю жизни в большом городе, и тогда придётся либо что-то придумывать, либо брать из своих, что тоже не очень-то хорошо, потому что зарплата ещё ой как нескоро, а квартплата как раз-таки скоро. Хотя, с другой стороны, если жить мне придётся в Сказке…

— Эй, ты чего такой грустный? — через пелену этих невесёлых мыслей долетел до меня голосок нимфы.

Я посмотрел на неё — на то, каким искренним участием и тревогой наполнилось её лицо, — и вдруг решил сказать прямо:

— Пока тебя не было, приходили солдаты.

— Солдаты?

— В этом городе они ловят преступников.

— А.

— Они хотят, чтобы мы ушли.

— Но мы не можем уйти! — щёки девочки вспыхнули. — Мы ведь не уйдём, Даффи?

— Пока — нет, разумеется, — поспешил я успокоить наивное создание. — Но если они будут настаивать, нам всё же придётся…

— Я не уйду, — насупилась целительница. — Я должна нести слово Фериссии! Я могу… Я буду сражаться!

— Нет! — закричал я так громко, что сам чуть не оглох от своего возгласа, а какая-то ворона, сорвавшись с дерева за тёмным окном, полетела прочь, обиженно каркая. — Нет, Димеона, этого делать нельзя, ни в коем случае нельзя…

— Но разве… Разве ты мне не поможешь? — неуверенно спросила девочка.

— Послушай меня, Димеона, — я прикрыл окно и теперь старался говорить тихо. — Помнишь плохих людей, от которых мы убежали? Их было мало, но они были сильнее меня. Здесь людей очень много — намного больше, чем там, у нас с тобой не хватит пальцев на руках сосчитать, сколько их. Если они все разозлятся на нас — а они разозлятся, если ты будешь с ними сражаться, — мы с тобой не продержимся и пары минут. Нас или убьют, или отправят в тюрьму. Поэтому я говорю тебе, Димеона: ни в коем случае нельзя с ними сражаться, иначе ты дашь им повод отправить тебя куда им заблагорассудится, понимаешь?…

Я взглянул в лицо нимфы — и осёкся: на глазах девочки стояли слёзы.

— Но моя Миссия… Слово Фериссии… Даффи… Что же мне тогда делать?! — чуть не плача, спросила она.

Я обнял её, как ребёнка.

— Ну-ну-ну, Димеона, — сказал я, гладя её по спине. — Что ж ты плачешь? Пока нас ещё ведь не выгнали, а если прогонят из этого города, мы просто уйдём в другой, понимаешь?

— Правда? — с дрожью в голосе спросила она.

«Где нам придётся начинать всё с начала», — добавил я про себя.

— Правда, девочка, правда. Ты поела? Ну, вот и всё, вот и не плачь, ложись спать под одеялком, а я на полу лягу, — приговаривал я, запирая дверь и укладывая девушку в постель — за окном быстро темнело, а свечу хотелось бы приберечь.

— Даффи?

— Что?

— А можно я завтра про Стурцию им расскажу?

— Это что такое?

Димеона засопела:

— Это моя подруга, она из Сестёр.

— Замечательно, — я улыбнулся, устраиваясь у двери на собственной куртке и том немногом тряпье, которое удалось отделить от постели так, чтоб она ещё оставалась комфортной для девочки. — Расскажи им про Стурцию.

— Хорошо.

Я закрыл глаза и приготовился спать.

— Даффи?

— Что, Димеона?

— А ты правда охотник?

— Правда, девочка, правда. Спи.

— А я думала, охотники все плохие.

— А я не плохой?

Нимфа думала.

— Ты мне помогаешь, — сказала она, наконец.

— Вот и ты мне помогай, — сказал я, зевая. — Делай, как я скажу, и тогда нас не выгонят.

— Даффи?

— А?

— А у меня совсем нехорошо получается?

— Спи, Димеона, спи! Завтра лучше получится.

— Хорошо, — серьёзно ответила девушка. — Я буду стараться… Я правда буду.

Димеона стояла посреди площади, в окружении зевак, и проповедовала, а я поплавком болтался поблизости и откровенно скучал. Девушка говорила много и страстно, местами путанно, местами довольно логично, однако основу ораторского искусства для неё составляли способность ни на секунду не прерываться да готовность перекричать любую толпу. Я смотрел на это с усмешкой: уж не знаю, что за школа готовит молодых жрецов и пророков, но, если все они будут продолжать в том же духе, надеяться на скорое воцарение истины ой как не приходится. В толпе шутили, смеялись, свистели — девушка отмахивалась от этого, изредка почти со злостью зыркая на зачинщиков, но вместо того, чтобы попробовать обратить смех толпы против них и хоть на минуту завладеть сердцами аудитории, она лишь продолжала выкрикивать одни и те же заученные слова, привнося в общий гвалт ещё больше хаоса.

Я велел Даффи держать ухо востро, а сам принялся праздно шататься среди городской публики. Толпа в основном состояла из местных, но были в ней и так называемые искатели приключений — туристы, всеми правдами и неправдами выторговывающие своим персонажам побольше умений ради того, чтоб потом целый месяц торчать в трактире или, хуже того, хвататься за любую работу, что им предложат. Ещё среди собравшихся было несколько детей, поверх голов плавала пара шлемов стражников, а вот людей Храма вроде бы не осталось — и хорошо, мне меньше работы как бодигарду… Да и как посудить, какой из меня бодигард?

Я встал между религиозного вида старухами и весёлыми молодчиками, о чём-то гадко хихикающими, и стал, улыбаясь, смотреть, как Димеона страстно кому-то что-то доказывает, совершенно не замечая того, что её по-прежнему никто не слушает.

В самом деле, телохранитель из меня никакой: на месте спокойно стоять не могу, а вместо того, чтоб следить за ситуацией да пресекать на корню все попытки самоуправства, ломаю голову над глобальными вопросами… Вот, например: почему все доморощенные пророки считают, что пылкостью речи и яркостью жестов можно чего-то добиться? И ладно бы, если б это происходило в древние времена, когда люди не видели ни телевизора, ни света белого, но уж сейчас-то хватает не только хлеба и зрелищ, но и литературы на тему того, как себя получше подать. Даже если представить, что читать такое пророку по каким-то причинам нельзя — скажем, иноверческий дух развивает — так ведь можно хотя бы позаимствовать кое-какие приёмы у коммерчески успешных предшественников! Их ведь было немало: Магомет, Аристотель, Коперник… Иисус, наконец. Что-то я не могу представить себе Иисуса, стоящего посреди площади и долдонящего на чём свет стоит про отца небесного, когда люди вокруг откровенно над ним потешаются. Иисус, сколько я себе представляю, подошёл бы поближе, посмеялся бы сам, а потом бы такое сказал, чтобы люди животики надорвали, а после, по пути домой уже, поняли бы, что над собою смеялись, только поздно бы было… Хотя это, наверное, высший уже пилотаж — на такое и Аполлон Артамонович не всегда способен, а ведь нам с Димеоной до него как до Луны пешком, это точно.

Где-то возле виска уже билась тревожная мысль, намекая, что неплохо бы было проснуться и оглядеться вокруг. Я повертел головой — налево, направо — да нет, вроде бы всё спокойно. Глаз зацепился за что-то, но прежде, чем я успел разглядеть, за что именно, толпа колыхнулась, и то, что привлекло моё внимание, бесследно исчезло. На всякий случай я оглянулся назад — и увидел стоявшего у меня за спиной командира городской стражи, неприятную беседу с которым мне уже довелось иметь нынче утром. Командир был странно собран и смотрел куда-то поверх моего плеча. Ещё только лишь поворачиваясь, чтобы проследить направление его взгляда, я вдруг почувствовал, как температура вокруг стремительно пошла вниз, а в толпе, в самых тёмных её уголках, произошло какое-то движение — едва ощутимое, неуловимое — но, холодея и продолжая медленно поворачиваться, я уже почти знал, что увижу.

На лице Димеоны застыл испуг — с её губ через долю секунды должен был сорваться крик, но этого времени у неё уже не было, потому что через пространство между ней и толпой летел продолговатый предмет, блестевший на солнце. Я лишь бессильно смотрел на него — нечего было и думать успеть наперерез — и вдруг почувствовал, как кто-то совсем рядом со мной рванул на себя ткань реальности, да так ловко, как редко выходит и у самых опытных наших магов. Кинжал застыл в миллиметре от горла девушки, и время остановилось.

Странный желтоватый отсвет играл на гранях металла. Время не замерло, как я сначала подумал, — просто остановился клинок, да застыли окаменевшие от неожиданности зрители. Димеона глядела вперёд всё с тем же страхом — боясь дышать, она судорожно сглотнула, и на острие кинжала проступила алая капля. Очень медленно, нереально, на глазах обволакиваемая жёлтым свечением, девушка запрокинула голову, закрыла глаза и развела руки в стороны, одновременно чуть отклонившись назад — оружие, завладевшее всеобщим вниманием, продолжало левитировать на прежнем месте, слегка поворачиваясь вокруг продольной оси. Всё так же медленно Димеона, по шее которой теперь тонкой струйкой стекала кровь, опустила голову и вдруг открыла глаза. Первые ряды отшатнулись.

Как я понял потом, уже много позже, Аполлон Артамонович сделал всё, чтобы подготовить меня. Разумеется, я должен был быть готов ко всему, но в ту секунду, взглянув в эти светящиеся жёлтым светом глаза с узкими ломаными вертикальными нитями зрачков, я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног.

— Нож, — утвердительно произнесла Димеона, словно бы пробуя это слово на вкус, только на этот раз это не было голосом неуверенной в себе девчонки, изо всех сил старающейся казаться взрослой. Это был, скорее, голос-приказ, тон, не оставляющий шансов не подчиниться, заранее взвесивший ваше поражение и лишь ждущий удобной минуты, чтоб заявить о своей полной победе. — О, как ожидаемо, как это просто!.. Воистину, преступление плодит преступление, и тем, кто забрёл в своём грехе чересчур далеко, уже не найти дороги обратно.

Девушка, со страшной улыбкой взглянув на всё ещё висевший в воздухе перед нею клинок, сделала шаг в сторону. Толпа попятилась.

— Вы стыдитесь красоты своих совершенных тел, данных Фериссией, но алкаете видеть их снова и снова, а потому прячете с глаз долой, заворачивая в недостойные детей природы жалкие тряпки, — Димеона с отвращением коснулась надетого на ней платья, оставив на нём чёрные, будто выжженные, следы рук. — Вы истребляете лес и живущих в нём, забывая, что были частью его, но ваша гордыня не даёт вам признать даже этого!

Жрица простёрла руку, и ярмарочный столб, на который был обращён её палец, согнулся в уродливое старое дерево, чтоб секундою позже ссыпаться на мостовую горкой пепла. Волшебство момента завораживало, и люди продолжали стоять, словно околдованные, — никто не кричал, не теснился прочь с площади.

— Второй день слово Фериссии звучит среди этого нечестивого города, — обращаясь ни к кому конкретно и одновременно ко всем сразу, продолжала друидка. В движениях её сквозили теперь стать и скрытая мощь, видеть которые в этом угловатом ещё подростке было совершенно невероятным. — Второй день верная своему долгу жрица старается в одиночку нести сюда свет, получая взамен тычки и насмешки. Второй день вы приходите, только чтобы поглазеть на неё, заходя в своих недалёких фантазиях так далеко, как может зайти только скот вроде вас!

Где-то в задних рядах раздалось неуместное здесь гыгыканье, но взгляд девушки бритвой полоснул по лицам, и смешок оказался задавлен на полузвуке.

— Вас ведут к свету, но вы упираетесь, ибо слепы и сидите в грязи, — продолжала вещать жрица, идя по расширяющейся спирали, центром которой был подвешенный в воздухе нож. В этом ноже было что-то важное, я чувствовал это, но, едва я пытался понять, что же именно, как затуманенный неожиданным представлением разум отбрасывало куда-то в сторону. — Вас кормят, а вы кусаете. Но даже этого оказалось мало для вас! Солнце ещё не сделало полный круг, как мы вошли в этот город, а на вашей совести уже кровь, — она стёрла алую каплю с горла и движением пальца отправила её в толпу — люди бросились врассыпную, словно то была кислота. — Кровь непорочного ребёнка, единственная ошибка которого заключается в том, что он пришёл к вам с раскрытыми объятиями вместо того, чтобы воздать вам за грехи ваши, как вы только того и заслуживаете! Но ничего: час пробил, и время ваше уже на исходе!

— Богохульство! — громкий возглас, наконец, согнал наваждение. Обернувшись, я увидел высокого старика в одеяниях Храма, трясущего почерневшим от времени посохом. — Храм этого так не оставит! Вы за это ответите!

— О, да!.. Мы ответим, — сказала девушка глубоким грудным голосом, и улыбка, завладевшая её губами, выглядела бы маниакально-притягательной, если б не была такой страшной. — Сейчас луна убывает. Пускай же она исчезнет и появится снова! Вместе с полной луной вернёмся и мы. Мы вернёмся — и все увидят, чего стоят Храм и его лживые боги, не способные справиться с одною девчонкой!

Старик хотел было что-то ответить, но вместо этого вдруг плюнул, замахнулся посохом и метнул его над головами толпы. Продолговатый предмет летел, колесом вертясь в воздухе, начиная вибрировать, накаляясь зелёным свечением. Димеона, улыбаясь, ждала.

Посох достиг Димеоны. Посох перестал светиться. Димеона поймала его одной рукой и улыбнулась. Секунду всё было нормально, затем дерево вдруг искривилось, свилось в клубок, стекло по руке жрицы на мостовую и змеёй стремительно метнулось к толпе. Раздались крики, народ стал, наконец, разбегаться. Я оглянулся, чтобы ещё раз увидеть жреца, но того уже не было.

Вокруг царил хаос — кто-то бежал, кто-то кричал.

— Преступления ваши — да будут наказаны! А ты, глупец, знай, что руки твои не настолько длинны, как ты думаешь, и, пока ты следишь за одним из нас, другие следят за тобой.

Я вновь обернулся к девушке — чтобы увидеть, что я опять опоздал.

— Димеона!

Клинок, снова сорвавшись с места, уже летел к нимфе, стоявшей в прежней нелепой позе с разведёнными в стороны руками и запрокинутой головой. Я бросился к ней. Послышался неприятнейший хруст, и кинжал вошёл в плечо девушки.

Я пихнул кого-то плечом, кого-то грубо оттолкнул в сторону, перескочил через старуху, от избытка чувств опустившуюся на карачки, и оказался в центре площади как раз вовремя, чтобы в последнюю секунду подхватить оседающее на мостовую невесомое почти тельце Димеоны. Звякнул кинжал, отлетел, задетый чьей-то ногой, в сторону — я не стал оборачиваться, мне было не до того.

Вокруг царила паника: кто-то куда-то бежал, кто-то молился, кто-то истерично вопил, то и дело срываясь на кашель, кто-то спешил скрыться с глаз, а кто-то, напротив, стремился подобраться поближе, кипя от праведного негодования, со сжатыми кулаками. К моему превеликому облегчению, командир стражи уже шагал в мою сторону, знаками подзывая к себе ещё нескольких парней в медных шлемах. Я стоял, держа на руках дрожащую мелкой дрожью Димеону, по груди и плечам которой бежала горячая кровь, и улыбался своим спасителям, уверенный в том, что меня сейчас арестуют. «Богохульство, богохульство!» — раздался совсем уже рядом исполненный животного ужаса крик. Воображение уже рисовало мне сжимающиеся вокруг камней руки верующих. К счастью, в этот момент капитан Зувр ступил, наконец, на открытое пространство — прямой и собранный, сама серьёзность, рука замерла на рукояти меча — и я смог немного перевести дух.

— Что это значит? — приближаясь, спросил капитан. — Я вас спрашиваю: что всё это значит?!

Оглянувшись через плечо, я увидел, что ко мне подбегают ещё двое стражников.

— Она ранена, — сказал я, поднимая Димеону повыше — так, чтобы её голова оказалась закрыта от невидимой мне части толпы моими плечами. — Ей надо к доктору.

— Я вас спрашиваю: что здесь происходит?! — по-прежнему очень корректно, не выходя из диапазона, после которого внушительно поставленный голос теряет всю свою силу, начиная бить по ушам, переспросил Зувр.

— Это она! — раздался совсем рядом с нами сорванный голос. Обернувшись, я сначала увидел направленный на нас с девочкой гневный перст и только потом заметил за ним сгорбленную старушку. — Я всё видела, это она! Она говорила пренебрежительно, пугала знамениями, призывала демонов, а ещё, а ещё…

Я закрыл глаза и мысленно застонал — чёрт подери, сколько ещё бессмысленных небылиц родится прежде, чем я успею уйти с этой площади?… На моё счастье, капитан Зувр, похоже, мыслил в том же направлении, что и я — нетерпеливым движением оборвав женщину на полуслове, он вновь обратился ко мне:

— Итак?…

— Я стоял вон там и видел не больше вашего, — огрызнулся я. — Димеона могла бы рассказать больше, но сейчас, — я выразительно кивнул на пятно тёмной крови, растекавшейся по зелёному платью, — сейчас ей нужен врач, причём самый лучший, или я за себя не ручаюсь.

Командор смерил меня оценивающим взглядом.

— Но-но, полегче, — сказал он. — Итак…

— Это она! — раздался очередной обвиняющий возглас, и мне даже не пришлось поворачивать голову, чтобы узнать давешнего святошу. — Это она вела еретические грешные разговоры, пугала народ, возводила хулу на богов, а ещё…

Вокруг собралась уже настоящая толпа, и стражники беспокойно оглядывались по сторонам. Командир Зувр нетерпеливо кивнул, приглашая меня идти за ним, и первым двинулся в сторону боковой улицы. Я пристроился следом, так что храмовнику, оказавшемуся вдруг в хвосте процессии, ничего не осталось, кроме как припустить следом, продолжая вещать на ходу:

— Ещё она взяла посох святого Ярмилы и, применив свою нечестивую, чёрную, языческую магию…

— Вон, — сказал я.

Жрец осёкся и, сбитый с толку, озадаченно посмотрел на меня.

— Вон, вон! — уже заметнее кивнул я.

Проследив за моим взглядом, старец просветлел лицом и бросился в сторону. Подняв с земли вожделенный магический артефакт, он принялся придирчиво его осматривать, недовольно бормоча себе под нос. Зувр шёл впереди, заставляя людей расступаться, и, казалось, о чём-то думал.

— Так что с доктором? — спросил я.

— Храм не потерпит еретички в своих стенах! — старуха, орудуя клюкой с завидным проворством, проталкивалась следом за нами. — Храм вам ещё покажет!..

— Вы отвергаете милосердие? — спросил я.

— К ней — да!

— О, нет, отчего же, — вернув себе посох, старик явно повеселел и теперь даже думал, похоже, вернуть себе утраченное достоинство. — Конечно, её преступления ужасны, однако, приняв во внимание одержимость и губительное влияние языческих ритуалов, в которые она была втянута в таком юном возрасте, Совет, возможно…

Я мельком глянул на Димеону — веки её были, как и прежде, опущены, а струйка крови наконец начинала слабеть — и поспешил отказаться:

— Благодарю, но я не уверен, что мы можем вам доверять.

Лицо проповедника вытянулось. Секунду он думал, как бы получше ответить на выпад, а потом сделал постную физиономию, повернулся к Зувру и вновь принялся бормотать бесцветным тоном:

— Так вот, я говорю: подрыв традиций и устоев, принятых в городе, а также авторитета Храма, покушение на порчу реликвий святого Ярмилы…

— Нам нужна лечебница из трущоб, — глядя в высокую спину офицера, заявил я. — Есть тут такая?

Капитан остановился так резко, что я вместе с трепещущей нимфой на руках чуть не впечатался в его блестящий доспех, и повернулся ко мне.

— Господин…

— Даффи, — напомнил я.

— Господин, называющий себя Даффи, вы арестованы за пособничество в клевете, демонстрации силы, богохульных измышлениях и попытке запугать народ Кромвеля. В настоящее время вы следуете в участок до выяснения всех обстоятельств. Вопросы?

— Да, я вам говорю, это он!.. — снова раздался рядом со мной надоедливый голос, но Зувр двинул ладонью, и один из стражников поспешил встать на пути несносной старухи. — Да пропустите же, пропустите, я вам говорю!

Командир стражи по-прежнему смотрел на меня выжидательно, теребя подбородок.

— Врача, — напомнил я.

Зувр ещё раз посмотрел на меня, что-то прикинул и, наконец, кивнул.

— Следуйте за мной, — сказал он.

— Совет Храма этого не потерпит, — продолжал бубнить святоша, держась рядом с капитаном. Я почти не слушал, поскольку внимание моё было сосредоточено на губах девушки, пытавшейся что-то сказать.

— Ме…

— Что? — спросил я, приподнимая дрожащую крупной дрожью друидку так, чтоб оказаться ухом как можно ближе к её губам.

— Мели…

— Что-что?

— Мелисса хорошая! — одними губами прошептала нимфа, после чего её тело, вздрогнув в последний раз, обмякло и девочка провалилась в глубокое забытье.