Али-баба и тридцать девять плюс один разбойник

Леонид Резников, 2017

Может ли сказка перевоспитать человека? Еще как! Особенно, если за это берется само мироздание, отправив Максима на сказочный Восток, слишком уж буквально восприняв его глупую клятву. Максим и представить себе не мог, что по воле случая в одно мгновение превратится из неудачливого воришки в главаря кровожадной банды "Коршунов пустыни". Но так ли это захватывающе, и нужна ли ему эта довольно хлопотная должность на самом-то деле, вот в чем вопрос!

Глава 1. Визирь Мансур

Вы, конечно же, непременно спросите, почему разбойников было не сорок, не тридцать пять, а именно тридцать девять — не больше и не меньше? Да еще и плюс один? Простите, но так уж вышло… Клянусь Аллахом, их было именно тридцать девять и именно плюс один, и ничего с этим я поделать не могу! Тридцать девять отъявленных головорезов, жадных, как пустынные шакалы, и жестоких, словно разъяренные львы. Сколько караванов разграблено этими нечестивцами, сколько людей полегло от их быстрых кривых сабель, и не сосчитать! Они появлялись ниоткуда и также стремительно исчезали в никуда. Караваны не спасали ни вооруженная до зубов охрана, ни хитрости и уловки караванщиков.

По слухам, банда обитала где-то в горах в стороне от караванных троп и близких селений, но никто не знал наверняка, где. Разбойники никогда не оставляли свидетелей в живых, а если кому и посчастливилось пережить набег, то те разумно помалкивали, от греха, так сказать, подальше. Слухов о разбойниках ходило множество, только толку от них было, как с верблюда мужского пола молока. Одни говорили, будто это вовсе и не люди, а джинны в человеческом обличье под предводительством самого Иблиса; другие уверяли, что разбойники хотя и люди, но наделены они небывалой силой, ловкостью и выносливостью. Были и те, кто подходил к вопросу более прозаично и трезво — обычные удачливые бандиты с большими связями «наверху», иначе откуда им было знать, когда и куда идет караван, и что он везет. К тому же эмирская стража, как бы в доказательство именно этой версии, не особо торопилась покончить с бандой грабителей и изуверов.

Сказать по правде, правы оказались именно последние: тридцать девять разбойников под предводительством Черного Кади и вправду были не вездесущи и не всеведущи. Их направлял сороковой «разбойник», сидевший в роскошных покоях эмирского дворца, и имя ему было Мансур. Мансур-хитрый, Мансур-проныра, как его называли придворные меж собой, и был он Главным сборщиком налогов — должность, надо сказать, довольно влиятельная. К тому же эмир Мухаммед Аль Кашти был крайне доволен своим ретивым служакой. Благодаря Мансуру вводились новые налоги, собирались богатые подати, казна трещала по швам, а народ пух с голоду. Но разве кому есть дело до простого люда? Ведь для чего существует чернь? Как уверял Мансур, чернь существует именно для того, чтобы богатые становились еще богаче, с чем эмир, конечно же, не мог не согласиться, хоть и побаивался временами этой самой черни — нельзя бесконечно затягивать веревку, ведь если она когда-нибудь вдруг лопнет…

Но Мансуру все было мало. Несмотря на забитые доверху золотом, драгоценными камнями и тканями сундуки, Мансур не мог спокойно заснуть, если день не приносил ему десяток — другой золотых монет, а лучше целый кошель слепящего глаза своим блеском и ласкающего слух звоном золота. Или два кошеля, нет — три! Да, жадность этого человека могла любого загнать в могилу. И не то что могла, а именно загоняла.

В один из волшебных, чарующих восточных вечеров, когда солнце, скатившись за горизонт, расцветило небо пастельными оттенками заката, и на землю опустилась долгожданная прохлада, Мансур, утомленный дневными заботами, жарой и плотным ужином, предавался заслуженному отдыху. Главный сборщик налогов возлежал на мягких пуховых подушках с опустевшей пиалой в руке, расслабленно, даже лениво и отрешенно взирая на кружащуюся в танце у фонтана наложницу. Девушка в воздушных одеждах была похожа на стрекозу, взмахивающую крыльями и перелетающую с места на место. Зрелище Мансуру давно приелось, и влиятельного господина тянуло в сон. Но вечерний танец был традицией, и мнительный визирь ничего не хотел менять.

— Господин, к вам посетитель, — тихо произнес незаметно приблизившийся слуга, склонившись к самому уху Мансура.

— Наконец-то! Впусти! — оживился Мансур и не глядя протянул опустевшую пиалу другому слуге.

Тот спешно наполнил ее чаем, поклонился и отступил, застыв позади хозяина восковой статуей.

В залу вошел высокий плечистый человек, одетый с головы до пят во все черное, даже чалма и повязка, прикрывающая нижнюю половину лица, были черны. Его длинный шелковый плащ при ходьбе развевался, вздуваясь и опадая, словно крылья ворона. Взгляд темных глаз цепко держал напряженную фигуру хозяина дома в глубине залы. Уверенной походкой мужчина стремительно приблизился к Мансуру, поклонился, прижав ладонь к груди; другая рука выудила из-под одежд вместительный кошель и протянула Мансуру.

— Салам алейкум, почтенный Мансур! — густым низким голосом произнес посетитель.

— Салам, салам! Я вижу, твоему делу сопутствовала удача, несравненный Кади, — удовлетворенно кивнул Мансур, как бы нехотя принимая кошель и взвешивая его в руке.

— Обойдемся без имен, уважаемый!

Черный Кади весь напрягся, смерив подозрительным взглядом нового слугу Мансура. Тот, казалось, вообще ничего не замечал вокруг себя и лишь заботливо прижимал к груди чайник, будто грел его руками.

— Мой новый слуга глух и нем. На этот счет можешь не беспокоиться.

Мансур пошевелился, устраиваясь поудобнее на подушках.

— А что же стало с предыдущим?

— Он был слишком разговорчив, — довольно заперхал Мансур.

— Согласен с вами: болтливость — большой грех.

— Я думаю, ты пришел ко мне не обсуждать достоинства и недостатки моих слуг?

— Истинно так, — вновь склонил голову Черный Кади. — Но у меня плохие новости.

— Что случилось? — Мансур весь подобрался, уставившись в непроницаемые глаза гостя.

— Последний караван, равно как и несколько предыдущих, не оправдали наших надежд…

— Я это заметил по… размеру оплаты, — нахмурил жидкие белесые брови Мансур, еще раз взвесил в руке кошель и поспешно сунул его под подушку. — Только вот никак не возьму в толк, в чем здесь проблема.

— Проблема, о великий Мансур, в том, что нельзя безостановочно забивать кур, несущих золотые яйца. Нужно давать возможность им плодиться.

— Я плохо понимаю иносказания, — вяло повел плечами визирь. — Говори как есть.

Черный Кади задумчиво пожевал губами под повязкой.

— Караваны редеют. Все меньше торговцев хотят отправлять с ними товары, а те, кто рискует, отправляют всякую мелочь. Ведь ни один более или менее крупный караван с дорогими товарами еще не добрался до пункта своего назначения.

— Уй-юй! — возмущенно воскликнул Мансур, расплескав чай на свой дорогой халат и даже не заметив этого. — Неужели я должен беспокоиться о каких-то грязных торгашах, в своей непомерной жадности утаивающих от меня любыми способами налоги!

— Да, но непомерные налоги также заставят их изыскивать иные возможности сбывать товар или вовсе покончить с этим благородным занятием.

— Ну и пусть, — упрямо топнул Мансур. — Появятся другие. Торговля всегда была и будет!

— Сомнительное замечание, — проворчал Черный Кади. — Кто будет торговать себе в убыток?

— Ты предлагаешь, чтобы их убытки покрывал я? — грозно сверкнул глазами Главный сборщик налогов. — Мне кажется, ты заговариваешься, Черный Кади! В конце концов, мне не составит большого труда найти другого, более удачливого человека на твое место!

— Да поймите же, дело не во мне! — произнес Черный Кади, с трудом сдерживаясь, чтобы не высказать все, что он думает о методах своего покровителя. — Торговцы не хотят отправлять товары с караванами, и скоро нам просто некого будет грабить!

— Ты так думаешь? — Мансур недоверчиво покосился на гостя.

— Уверен, о светлейший! — Черный Кади неохотно склонил голову в очередной раз. — Уже сейчас караваны столь редки, что приходится ждать неделю, а то и две. А вспомните, как было в самом начале. Не проходило дня, чтобы по караванным тропам не прошли хотя бы два или три.

— О-хо-хо, — досадливо покачал головой Мансур. — Ладно, присядь. Мы обсудим твое предложение. Я надеюсь, оно у тебя есть?

— Есть, — кивнул Черный Кади, подбирая плащ и опускаясь напротив Мансура.

— Это хорошо. Ешь, пей и рассказывай, — милостиво предложил Мансур, указывая на остатки роскошного ужина.

Черный Кади, из принципа ни к чему не притронувшись, взял пустую пиалу и протянул ее слуге…

А в это время, вернее, одновременно с беседой Мансура и Черного Кади, только через тысячу лет, происходил еще один разговор. В старом заброшенном доме из почерневших бревен, покосившемся от времени и вросшем в землю, заседала воровская братия, обсуждавшая причины своих неудач последних двух недель. За кривоногим столом в масляных, жирных пятнах, пожженном сигаретами и засыпанном пеплом и остатками еды, сидели трое матерых воров с суровыми, пропитыми лицами. Они хмуро взирали на пустые рюмки, в желтых, чуть дрожащих пальцах дымились сигареты. Под потолком плавало облако сизого дыма. На продавленном, облезлом диване, стоявшем у окна, сидели еще двое, помоложе. Эти отрешенно бросали мелкие монетки, пытаясь попасть ими в банку из-под соленых огурцов. Третий, совсем молодой и красный от негодования, стоял по другую сторону стола. Пальцы его рук то сжимались в кулаки, то вновь разжимались.

— Не кипишись, Мах, — скрипучим, сухим голосом порекомендовал один из сидевших за столом — жилистый бородач с красными поросячьими глазками и сильно оттопыренными ушами, за что носил прозвище Лопух.

— Да, Мах, дал ты маху, — хихикнул один из расположившихся на диване и, прикрыв один глаз, метнул в банку очередную медяшку, но опять промазал.

— Я Макс, а не Мах!

Молодой человек был уже на грани нервного срыва. Он едва сдерживался, чтобы не расквасить ненавистные рожи, и будь что будет.

— Да какой с тебя Макс, — отмахнулся другой из сидящих за столом, взялся за початую бутылку водки и разлил ее содержимое по мутным рюмкам. — Макс — это максимум, а ты даже на минимум не тянешь. Косой прав: был ты Махом, им и подохнешь!

— Да я… — вскипел Макс, подступая к столу.

— Остынь, сказали же. — Лопух ловко выхватил из-под пиджака нож и воткнул его в столешницу. Рюмки подпрыгнули. — Сявка ты еще. Слушай старших да мотай на ус, когда отрастет.

— Ха! — усмехнулся во весь рот Косой.

— Ты вот тут выступаешь, — продолжал Лопух, поднимая рюмку и разглядывая ее на просвет, — а скажи: кто завалил нам дело? На корню испоганил, а?

— Так ведь… — Макс растерянно огляделся, словно ища поддержки.

— Вот именно! — Лопух выдохнул и опрокинул рюмку в рот. Поморщился, занюхал рукавом. — Какого хрена, спрашивается, тебя понесло помогать переходить улицу старой перечнице, когда ты должен был стоять на шухере?

— Но ведь она…

— Что — она? — Лопух скосил один глаз и пьяно икнул. — Сыча повязали, Батек расцеловался с такси — в реанимации валяется. А ты тут еще выступаешь!

— Но ведь… — Макс искал в себе оправдания, но никак не мог подобрать нужных слов.

— А в прошлый раз? — продолжал Лопух, пыхтя сигаретой.

— Что? — Макс глуповато моргнул, отмахиваясь ладонью от вонючего дыма.

— Не помнишь? — прищурился Лопух. — А я вот до сих пор помню! — потер он зашибленный дубиной бок. — Дело на две сотни косых было! А этому идиоту приспичило спереть кошелек и пойти покупать лимонад.

— А чего? В горле ведь пересохло! — попытался оправдаться Макс.

— В горле, говоришь, пересохло? — схватился за рукоятку ножа Лопух, но вдруг успокоился. — Барыга ушел, а мы как зайцы два часа по городу петляли. Это, по-твоему, как называется?

— Мне не дают развернуться! — гордо ткнул себя кулаком в грудь Макс. — Все какие-то дешевые роли.

— Слышь, актер! — подал голос сидящий на диване Косой. — Я таких игроков вертел пачками, — он сплюнул на пол и опять бросил монетку. Вновь мимо.

— Помолчи, Косой! — одернул его Лопух.

— А может, я устал быть на побегушках! — выкрикнул Макс. — Может, я тоже хочу нормального дела!

— А что ты могёшь, сявка? — опять поморщился Лопух.

— Я все могу, вот провалиться мне на этом месте!

Что произошло дальше, никто из воровской братии так и не понял. Пол под молодым человеком внезапно затрещал, и Макс со вскриком провалился. Ладно бы еще погреб был в доме, так ведь нет — не было погреба, а до земли — сантиметров тридцать, не больше. Но Макс ухнул в дыру с головой.

— Ха! — опять подал голос Косой, но сидящие за столом лишь недоуменно переглянулись.

— Не понял, это чё было? — хриплым от волнения голосом осведомился Лопух.

Он вскочил из-за стола, едва не опрокинув его, и бросился к дыре в полу. Остальные тоже повскакивали со своих мест и окружили Лопуха, упавшего на карачки и бестолково ощупывающего землю в дыре.

— Где Мах? — спросил Лопух, облизнув враз пересохшие губы.

— А-а, нечистая! — всполошился Бурый и кинулся к окну.

Звон разбитого стекла и возня застрявшего в перекошенной деревянной раме тела разорвали гнетущую тишину.

— Слышь, Лопух, — Косой медленно попятился к двери, — ты как хош, а я того… сваливаю.

— Да, — согласился Лопух. — Мах, видать, накрылся. Линяем отсюда.

Лопух отполз от дыры, поднялся и, отряхнув брюки, почесал затылок.

— Вот что бывает, когда много на себя берешь.

Сколько себя помнил Максим Коротков, ему всю жизнь не везло. Начать с того, что его перепутали в роддоме — достовернейший факт с печальными последствиями. Нет, сначала ему, конечно, повезло. Максим попал в отличную, заботливую семью, где прожил, не дуя в ус, счастливейших четыре года. А потом… Потом жизнь понеслась под откос: в роддоме выяснилось, что семье вручили не того, и он переехал в другой дом — дом ужасов и кошмаров. Мать с отцом пили, не просыхая, нигде не работали и ничего от жизни не хотели. Маленький Максимка целыми днями слонялся голодный, в потрепанной одежонке по улицам, выпрашивая даже не деньги, а еду, пока наконец не вмешались те, кому было положено вмешаться с самого начала — органы опеки, и Максимку препроводили в детский дом. Заведение, конечно, чистое и уютное по сравнению с тем свинарником, где он жил последние три года, да и кормили там сытно. Одно плохо — собралась там нехорошая компашка, не дававшая никому проходу.

С окрепшим десятилетним Максимкой связываться никто не хотел, особо после того, как тот от души навалял сразу двум своим обидчикам, но вот другим от компании заносчивых зазнаек доставалось изрядно. И надо ж такому случиться, что Максимка был втянут в эту компанию. Очень поздно он осознал, что катится по наклонной плоскости. Осознал и ужаснулся, когда его в четырнадцатилетнем возрасте доставили в отделение полиции за кражу. Ему бы одуматься и взяться за ум, но — увы! — страх прошел быстро, а безнаказанность подстегнула к следующим подвигам.

В девятнадцать лет Максим сел основательно, на полтора года, за кражу с мордобоем. Перевоспитаться не получилось, хотя Максим все полтора года сам себе клялся и божился, что завяжет с воровством и начнет новую жизнь. Однако желанная свобода не принесла ничего, кроме новых разочарований: Максим оказался никому не нужен, и никто не хотел брать его на работу. Одно счастье — ему выделили однокомнатную квартиру, которая вскоре превратилась в прибежище новых дружков Максима — прощелыг, пьяниц и воров. Соседи долго терпели буйные посиделки Максима, пока в один прекрасный день сосед снизу не рискнул высказаться на сей счет. Максим не помнил подробностей стычки с добродушным соседом, но, как оказалось, он сломал ему пару ребер, подбил глаз и вынес плечом железную дверь.

Новый срок потянул на четыре года. Возмужавший Максим за свои вечные неудачи еще в тюрьме получил прозвище Мах, еще больше обозлился на жизнь и уже не видел себя полноценным гражданином общества. А потому, общество, доведшее его до подобного, должно было поплатиться за свои деяния, и Максим решил ему мстить, воруя у него, то есть, беря то, что, по его мнению, он недополучил от общества в детстве.

Новая компания не принесла желаемого удовлетворения. Громадье планов рассыпалось, словно карточный домик: ни одного толкового дела, ни капли ощущения радости — все по мелочевке. Плюс сплошные неудачи. А тут еще глупейшая история с полом.

Нет, ну кто тянул Максима за язык с дурацкими клятвами! И откуда он мог знать, что земля, устав держать на себе подобное ничтожество, внемлет его клятве и разверзнется. Хотя земля-то как раз осталась цела, а вот Максим загадочным образом после временного помутнения сознания оказался в неведомой ему внушительной, но скудно обставленной зале какого-то богатого дома. Из обстановки в ней были два подсвечника на длинных ножках, непривычного вида узкий шестиугольный столик с кучей восточной посуды и кальяном и еще ворохом подушек вокруг столика. Посуда, как отметил опытный взгляд Максима, была преимущественно золотой и серебряной.

Окон в понимании Максима в комнате не оказалось вовсе, и по зале гулял приятный свежий ветерок, врывающийся в узкие и высокие проемы в стене, скругленные сверху и занавешенные лишь тонкой тканью. Больше ничего интересного в комнате не было, если не считать трех мужчин, с удивлением взиравших на незваного гостя.

Первым оказался в меру упитанный мужчина, лысый, но с пышными усами и в дорогом халате; второй — любитель оттенков черного, которого Максим за глаза окрестил готом, с широким, скуластым лицом и пронзительным взглядом; третий, в шальварах и дурацкой распашонке, стоял навытяжку с высоким узкогорлым чайником в руках и жил лишь одними глазами, поглядывая ими на Максима и почему-то боясь даже пошевелиться.

Пауза затягивалась.

Максим, потерявший дар речи от странности происходящего, тупо разглядывал хозяев невиданной залы; хозяева — его, с нескрываемым интересом и неподдельным удивлением.

— Кто ты, о нахальный юноша, пробравшийся в мои покои? — наконец спросил обладатель шикарных усов, чуть приподнявшись с подушек.

— Кто я? — Максим удивился вопросу, запоздало отметив, что почему-то понимает язык, не имеющий ни малейшего сходства с русским. — Это кто вы такие, и где я вообще?

— Ты пробрался в мои покои, — подвигал усами мужчина в халате, — и еще смеешь задавать глупейшие вопросы? Отвечай: что тебе здесь понадобилось?!

— Никуда я не пробирался, — с вызовом бросил Максим. — Пол треснул, я провалился и… оказался здесь. А вот где — здесь?

Максим вновь неторопливо оглядел просторную залу, наполненную неведомыми ароматами, каких в городе ему ни разу ощущать не доводилось.

— Ты нагл и хитер, юноша, — укоризненно покачал головой тот, что в халате. — Знай же: меня зовут Мансур, и я Главный сборщик налогов нашего достославного эмира Мухаммеда Аль Кашти! Ты находишься в его дворце. А вот это, — мужчина обвел залу широким жестом, — мои личные покои!

— Какой еще эмир? — возмутился Максим, складывая руки на груди. — Дворец, сборщик налогов! Вы что, издеваетесь надо мной?

Брови Мансура от подобной неслыханной наглости поползли на лоб. Он переглянулся с «черным».

— Ладно, пошутили — и будет! — не дождавшись ответа, продолжал Максим. — Мне домой надо. Скажите, как отсюда на Киевскую попасть?

— Киевская? — еще больше удивился Мансур. — Что такое Киевская?

— Да кончайте уже, в самом деле! — фыркнул Максим, но вдруг осознал всем своим существом, что люди, сидящие напротив него, вовсе не шутят. И родная Киевская им также неведома, как и сам Максим.

— Я, кажется, понял, — прогудел сквозь повязку Черный Кади. — Он — нахальный молодой воришка, пытающийся неумело выкрутиться.

— Ах вон оно что! — почему-то обрадовался Мансур. — Стража!

От зычного рыка хозяина роскошных апартаментов Максим даже чуть присел.

Узкие двери в правой стене залы распахнулись, и в них ввалились двое стражников, каких Максиму доводилось видеть разве что в кино про Восток — шаровары, кованные кольчуги, островерхие шлемы, кривые сабли в руках и круглые щиты. А рожи!.. Какие зверские у них рожи! Судя по ним, никак не доблестная современная полиция — те разве что по ребрам напинать могут. В крайнем случае. Эти же, с горящими неуемной жаждой крови глазами, не задумываясь, изрубят в один миг на отбивные.

Максим начал медленно отступать к окну. Стражники, сориентировавшись и поводя саблями, пошли на него.

— Эй, ребята, вы чего? — Максим в примиряющем жесте выставил перед собой ладони. — Давайте все решим спокойно, слышите?

Стражники, судя по их непроницаемым лицам, не питали склонности к пустым разговорам и продолжали медленно наступать.

— Я не вор! Я здесь вообще случайно, мамой клянусь! — продолжал неумело оправдываться Максим, и вдруг почувствовал, что отступать больше некуда. Его спина уперлась в стену меж двух окон. — Эй, чего вы? Я же совсем ничего не сделал! — захныкал Максим, затравленно озираясь в поисках пути к спасению и не находя его.

— Чего вы медлите? — недовольно прикрикнул на стражников Мансур, которому уже порядком надоело ждать, взял со столика пиалу и отхлебнул. — Зарубите его и выкиньте отсюда!

— А может, просто выкинете, а? — наивно спросил Максим.

— Вот еще! — фыркнул Мансур в пиалу.

Стражники, не сговариваясь, замахнулись саблями, тускло блеснувшими в свете восходящей луны. Максим, вскрикнув, распластался на полу и прикрыл голову руками, будто это могло его спасти. Сабли с противным скрежетом прошлись по стене у него над головой, выбив из камня снопы искр.

— Вы мне попортите стену, ослы! — недовольно вскричал Мансур, и стражники застыли в нерешительности. — Да чего вы ждете, остолопы? — Визирь запустил в них пиалой. Та разбилась о щит ближайшего из стражников и разлетелась тонкими осколками фарфора. — Он уходит! Взять его!

Максим, опомнившись, ужом прошмыгнул меж ног охранников и заметался по зале, насилу увертываясь от ударов острых сабель преследующих его двух здоровенных стражников.

— Держи его! Руби! — неистовствовал Мансур, швыряясь подушками и посудой. — Да вот он! Куда вы смотрите, ишаки? Сзади! Теперь там! Да быстрей же! О, Аллах, что же вы за идиоты такие?..

Максим, в третий раз пробегая мимо дастархана, поскользнулся на остатках рассыпанного по полу плова и растянулся на распотрошенных подушках. Мансур от неожиданности вскрикнул и вжался в стену, а Черный Кади наконец проявил интерес к происходящему и потянул саблю из богато инкрустированных ножен. И тут Максим ощутил в руке удобную рукоятку. Оказалось, что по чистой случайности его пальцы нащупали длинный кинжал, оброненный кем-то. Максим зарычал и, оскальзываясь, вскочил с пола.

— А-а-а! Всех порешу, гады! — завопил он, поудобнее перехватив кинжал и встав в боевую стойку. Глаза его налились кровью, на губах выступила пена. — Не подходи, а-а-а!

Максиму в голову ударила горячая волна, и, продолжая кричать, он принялся полосовать себя по руке туповатым лезвием, больше пригодным для разрезания яблока или дыни. Из небольших порезов показалась кровь.

— Убью! Не подходи!

От нелепости происходящего сердце дрогнуло не только у попятившихся стражников, но и у навидавшегося всякой жестокости Черного Кади. Убить — одно, но чтобы так кто-то истязал себя самого!..

Однако предводитель разбойников быстро пришел в себя и задумался. Он давно размышлял о необходимости дополнить число разбойников до сорока, которое, как известно, имеет сакральный смысл. К тому же из этого молодой человек, судя по его бурному нраву и несдержанности, мог выйти неплохой разбойник, и потому Черный Кади вернул саблю в ножны и воскликнул:

— Клянусь всевышним, этот человек одержим шайтаном, но он может оказаться нам полезен!

— О чем ты говоришь? — Визирь в недоумении уставился на Черного Кади. — Какой прок может быть от столь неумелого воришки и, к тому же, большого лгуна?

— Прикажите, пусть он обождет за дверью, и я вам объясню свой замысел. — И, наклонившись к визирю, тихо добавил: — К тому же, он слишком шумный, а нужен ли нам сейчас лишний шум?

— Хорошо, обожди в коридоре! — бросил Мансур юнцу, в сомнении терзая пуфик. — Я потом решу, что с тобой делать. Проводите его! — приказал визирь стражникам.

— Ну уж дудки, вертел я таких решал! Хана вам всем! — Яростно шмыгнул носом Максим.

— Дудки? — нахмурился визирь. — При чем здесь дудки? Убирайся отсюда подобру-поздорову, щенок! И верни мой любимый кинжал, я им ногти чищу.

— Что?! — оскорбленно взревел Максим. — Так ты, фраер дешевый, решил наградить меня заражением крови? Ну, звездец тебе! А-а-а!

Максим затрясся всем телом в припадке ярости и двинулся на визиря.

— Стража, уберите от меня умалишенного! — завопил Главный сборщик налогов, запустив в Максима пуфиком.

Стражники наконец опомнились и ринулись на защиту своего господина, выставив перед собой клинки сабель. Но когда они уже собрались вонзить их в одержимого, Максим внезапно зацепился ногой за мягкий пуфик и плашмя повалился на Мансура. Кинжал впился в одну из подушек рядом с головой сборщика налогов, в воздух взвились перья. Стражники, не успевшие остановить выпад, кувыркнулись через упавшего Максима и с победным возгласом «уф-ф!» воткнули оба клинка в грудь так ничего и не успевшего осознать Черного Кади. Главарь разбойников еще мгновение удивленно взирал на лезвия клинков, торчавших из его груди, а затем рухнул на подушки грудой черного тряпья. Повязка с его лица спала, и все увидели неприятное, с жесткими чертами бородатое лицо, пересеченное наискось, от левого глаза до подбородка, ужасным шрамом.