Картуз

Карту́з — мужской головной убор, имевший распространение в XVI — начале XX века в Северной и Восточной Европе (больше всего у немцев, голландцев и русских).

Владимир Даль даёт следующее определение картуза в своём знаменитом словаре:

Картуз м. фуражка с козырьком; легкая, особ. летняя шапочка разного вида, кожаная или из ткани, с козырьком.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Однако уже во второй половине XIX в., и чем дальше, тем быстрее, мужской народный костюм стал быстро исчезать из обихода. Мужчина был мобильным элементом деревни: поскольку хлебопашество кормило плохо, он был вынужден постоянно ходить на заработки, зачастую далеко и надолго. Там он сталкивался с таким же пришлым людом из разных местностей, в том числе и инородцами, с горожанами всех состояний, включая иностранцев, приобретал большую широту взглядов и терпимость ко всему чужому. Характер мужских работ, требовавших широких размашистых движений, свободы всех членов и больших усилий уже вел к нивелировке мужского костюма, общего для всей страны и различавшегося только названиями его элементов (армяк, например, назывался и азямом, и чапаном, и балахоном, и халатом) да мелкими деталями покроя и орнаментации. А частое и длительное пребывание в городской среде вело к замене традиционных деталей народного костюма элементами костюма городского. Шляпа стала вытесняться городским картузом, особенно у молодежи, зипун – «спиньжаком», армяк – пальто, портки – брюками. До середины ХХ в. сохраняла свои позиции только рубаха-косоворотка. Так пришлый крестьянин, ставившийся городским рабочим, в начале ХХ в. уже походил на горожанина среднего состояния. Городская одежда, которую он носил, была престижнее и являлась средством социальной мимикрии: все не каждый будочник мзду потребует, все не каждый городовой в рыло кулаком полезет.

Л. В. Беловинский, Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы, 2012

Обувь, как у мужчин, так и у женщин составляют чоботы (сапоги) с подковой или гвоздями. В будни ходят в «постолах», «московицах», «щербаках» (род лаптей или сандалий, подвязываемых ремешком). Женщины носят еще черевики, похожие на туфли. В Полтавской губ. у девушек в большом ходу «черевики на корках», с загнутыми носками и на высоких каблуках. Из головных уборов мужчины носят всего больше летом покупные картузы и «козирки», а также род шапок довольно сходной формы в виде усеченного конуса. Сюда относятся: войлочные или соломенные «брили», «капелюхи», отличающиеся от них большими полями, вышедшие ныне из употребления «мегерки» (маргелки), а также зимние смушковые шапки «крысатки». У девушек волосы заплетают в одну косу и убирают или узорчатым черным платком, повязанным особым способом, а также длинными лентами, густыми прядями, спускающимися сзади, или искусственными, а летом и живыми цветами в виде венка. Замужние женщины непременно покрывают голову, для чего служат: «очипок» (род коробки с овальным дном), чепец, обыкновенный повойник, капор. Сверху эти головные уборы повязаны еще платком или «повязкой». Шея и грудь у девушек обыкновенно увешена «намистом» (монистом), которое составляют «хресты», «цилковые» (монеты с ушками), «дукач», «бруштыны» (янтарь), а то и простые цветные стекла. Особенно ценится так называемое «добре намисто» – коралловое. Мужчины в настоящее время уже не бреют головы, так что чуб можно встретить только у стариков, да и то больше правобережных, т. е. в Киевской губ. Головы бреют только у детей, оставляя у них род чуба – «оселедец», «чуприну»; взрослые же стригут волосы в кружок и скобку.

Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский, Малороссия. Новороссия. Крым. Полная история южного русского края, 2014

В тот час, когда в московских церквах благовестили к вечерне, через столицу проехал вереницей целый поезд: тарантас, карета и несколько бричек. Шествие открывали полдюжины верховых конюхов в одинакой одежде с галунами, на великолепных лошадях; за ними в щегольском тарантасе, на тройке удивительно подобранных саврасых лошадей, ехал очень важный с виду человек, обритый по-дворянски, но в каком-то странном, как бы выдуманном кафтане, не то старинном боярском, не то в венгерке. На голове у него был картуз с широким галуном, по которому был выткан шелком герб. Около этого важного проезжего – по званию камердинера – рядом с ним, на сиденье стояла большая, блестевшая на солнце серебряная клетка с большим зеленым попугаем. Проезжий придерживал клетку рукой и, по-видимому, обращал большое внимание на своего пернатого соседа. На переднем месте было прилажено в тарантасе нечто вроде низенького столика, а на нем стояла большая шкатулка в кожаном чехле. Она была прикреплена к своему месту ремнями. В этой шкатулке всегда путешествовали большие суммы денег. В ногах проезжего лежал какой-то длинный ящик, чуть-чуть длиннее тарантаса; в нем был десяток чубуков с трубками. Тут же в ногах стояли два ящика, один с табаком, другой, меньшего размера, был наполнен винными ягодами.

Евгений Салиас де Турнемир, Филозоф, 1891

Он постоял в шапочном ряду, где молодцы примеривали шапки, а пока примеривали, исчез картуз у того, кому примеривали. В обжорном ряду шипела на сковородах яичница, брызгаясь горячим салом на руки и даже на носы неосторожных прохожих; с треском, словно живые, подскакивали на сковородках пироги и котлеты; мужчина лет сорока, в фуражке инженерного ведомства, время от времени говорил замогильным басом: «Вот дули!» Под ногами шныряли мальчишки, на ходу залезая в карманы; солнце пропекало затылок; на мясных палатках, над открытыми, словно кошели, мешками с мукой, с сахаром, с подсолнухами кружились зеленоватые облака мух. Тут можно купить все: от подтяжек, снятых с плеч тут же, до мотоцикла. Гребенки, пиджаки, вывороченные в пятый раз, дуделки для детей, диваны с подштопанными боками, зеркальные шкапы, отражающие удивительные рожи, и ужасающее количество сапог. Сапоги носили на руках, их примеривали, постукивали по подошвам, любовно поплевывали на голенища и расходились, не сойдясь в гривеннике.

Глеб Алексеев, Подземная Москва, 1924

Все обернулись на говорившего. Это был токарь механического завода Федор Шуруп, приземистый широкоплечий и сильный человек, в байковой коротайке и черном картузе, с сухим, изрытым оспинами лицом и давно небритыми щеками.

Александр Алексеевич Богданов, Федор Шуруп, 1930