Неточные совпадения
— Все об воскресении Лазаря, — отрывисто и сурово прошептала она и
стала неподвижно, отвернувшись в сторону, не смея и как бы стыдясь поднять на него глаза. Лихорадочная дрожь ее еще продолжалась. Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за
чтением вечной книги. Прошло минут пять или более.
Стало быть — книга, властями просмотренная, то есть пропущенная для
чтения по ошибке.
А
чтение, а ученье — вечное питание мысли, ее бесконечное развитие! Ольга ревновала к каждой не показанной ей книге, журнальной
статье, не шутя сердилась или оскорблялась, когда он не заблагорассудит показать ей что-нибудь, по его мнению, слишком серьезное, скучное, непонятное ей, называла это педантизмом, пошлостью, отсталостью, бранила его «старым немецким париком». Между ними по этому поводу происходили живые, раздражительные сцены.
Он погрузился в
чтение. А она
стала смотреть в окно.
Секретарь сидел на противоположном конце возвышения и, подготовив все те бумаги, которые могут понадобиться для
чтения, просматривал запрещенную
статью, которую он достал и читал вчера. Ему хотелось поговорить об этой
статье с членом суда с большой бородой, разделяющим его взгляды, и прежде разговора хотелось ознакомиться с нею.
Начал
чтение, сейчас после панихиды, отец Иосиф; отец же Паисий, сам пожелавший читать потом весь день и всю ночь, пока еще был очень занят и озабочен, вместе с отцом настоятелем скита, ибо вдруг
стало обнаруживаться, и чем далее, тем более, и в монастырской братии, и в прибывавших из монастырских гостиниц и из города толпами мирских нечто необычайное, какое-то неслыханное и «неподобающее» даже волнение и нетерпеливое ожидание.
— Сатана, изыди, сатана, изыди! — повторял он с каждым крестом. — Извергая извергну! — возопил он опять. Был он в своей грубой рясе, подпоясанной вервием. Из-под посконной рубахи выглядывала обнаженная грудь его, обросшая седыми волосами. Ноги же совсем были босы. Как только
стал он махать руками,
стали сотрясаться и звенеть жестокие вериги, которые носил он под рясой. Отец Паисий прервал
чтение, выступил вперед и
стал пред ним в ожидании.
Когда с Веры Павловны была снята обязанность читать вслух, Вера Павловна, уже и прежде заменявшая иногда
чтение рассказами,
стала рассказывать чаще и больше; потом рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы разных знаний.
Развитие Грановского не было похоже на наше; воспитанный в Орле, он попал в Петербургский университет. Получая мало денег от отца, он с весьма молодых лет должен был писать «по подряду» журнальные
статьи. Он и друг его Е. Корш, с которым он встретился тогда и остался с тех пор и до кончины в самых близких отношениях, работали на Сенковского, которому были нужны свежие силы и неопытные юноши для того, чтобы претворять добросовестный труд их в шипучее цимлянское «Библиотеки для
чтения».
Когда мы возвратились из ссылки, уже другая деятельность закипала в литературе, в университете, в самом обществе. Это было время Гоголя и Лермонтова,
статей Белинского,
чтений Грановского и молодых профессоров.
Шевырев портил свои
чтения тем самым, чем портил свои
статьи, — выходками против таких идей, книг и лиц, за которые у нас трудно было заступаться, не попавши в острог.
Это было первое общее суждение о поэзии, которое я слышал, а Гроза (маленький, круглый человек, с крупными чертами ординарного лица) был первым виденным мною «живым поэтом»… Теперь о нем совершенно забыли, но его произведения были для того времени настоящей литературой, и я с захватывающим интересом следил за
чтением. Читал он с большим одушевлением, и порой мне казалось, что этот кругленький человек преображается,
становится другим — большим, красивым и интересным…
Он поскорей глотнул из стакана воды, поскорей облокотился на стол, чтобы закрыться от взглядов, и с упорством
стал продолжать
чтение. Стыд скоро, впрочем, прошел…
Чтение наконец началось. В начале, минут с пять, автор неожиданной
статьи всё еще задыхался и читал бессвязно и неровно; но потом голос его отвердел и
стал вполне выражать смысл прочитанного. Иногда только довольно сильный кашель прерывал его; с половины
статьи он сильно охрип; чрезвычайное одушевление, овладевавшее им все более и более по мере
чтения, под конец достигло высшей степени, как и болезненное впечатление на слушателей. Вот вся эта «
статья...
Нечего было делать, Коля, разгоряченный, красный, в волнении, взволнованным голосом
стал продолжать
чтение...
Она очень тяготилась серьезным
чтением и вообще недолюбливала
статей.
У него только что завелись необходимые связи с профессорским кругом, на будущий год ему предлагали
чтение лекций по римской истории, и нередко в разговоре он уже употреблял ходкое среди приват-доцентов выражение: «Мы, ученые!» Студенческая фамильярность, принудительное компанейство, обязательное участие во всех сходках, протестах и демонстрациях
становились для него невыгодными, затруднительными и даже просто скучными.
Всякий день заставлял ее слушать «Детское
чтение», читая сряду все
статьи без исключения, хотя многих сам не понимал.
Обрадованный, что со мной и с сестрицей бабушка и тетушка
стали ласковы, и уверенный, что все нас любят, я сам сделался очень ласков со всеми, особенно с бабушкой. Я скоро предложил всему обществу послушать моего
чтения из «Россиады» и трагедий Сумарокова. Меня слушали с любопытством, и хвалили, и говорили, что я умник, грамотей и чтец.
В несколько дней я как будто переродился;
стал жив, даже резов; к дедушке
стал бегать беспрестанно, рассказывать ему всякую всячину и сейчас попотчевал его
чтением «Детского
чтения», и все это дедушка принимал благосклонно; угрюмый старик также как будто
стал добрым и ласковым стариком.
Она говорила Чичагову, что у меня и без того слишком горячее воображение и что после волшебных сказок Шехеразады я
стану бредить наяву; но Петр Иваныч как-то умел убедить мою мать, что
чтение «Тысячи и одной ночи» не будет мне вредно.
Я достал, однако, одну часть «Детского
чтения» и
стал читать, но был так развлечен, что в первый раз
чтение не овладело моим вниманием и, читая громко вслух: «Канарейки, хорошие канарейки, так кричал мужик под Машиным окошком» и проч., я думал о другом и всего более о текущей там, вдалеке, Деме.
Скоро наступила жестокая зима, и мы окончательно заключились в своих детских комнатках, из которых занимали только одну.
Чтение книг, писанье прописей и занятия арифметикой, которую я понимал как-то тупо и которой учился неохотно, — все это увеличилось само собою, потому что прибавилось времени: гостей
стало приезжать менее, а гулять
стало невозможно. Доходило дело даже до «Древней Вивлиофики».
— Да, вы наперед прочтите! — произнес Вихров, которому вдруг
стало желаться отдалить
чтение.
Живин, например, с первого года выписывал «Отечественные Записки» [«Отечественные записки» — ежемесячный литературно-политический журнал прогрессивного направления; с 1839 по 1867 год его редактором-издателем был А.А.Краевский.], читал их с начала до конца, знал почти наизусть все
статьи Белинского; а Кергель, воспитывавшийся в корпусе, был более наклонен к тогдашней «Библиотеке для
чтения» и «Северной Пчеле» [«Северная пчела» — реакционная политическая и литературная газета, с 1825 года издававшаяся Ф.В.Булгариным и Н.И.Гречем.].
Она
стала расспрашивать Махина о подробностях и о том, как, почему произошла такая перемена в Пелагеюшкине, и Махин рассказал то, что он слышал от Степана о последнем убийстве, и как кротость, покорность и бесстрашие смерти этой очень доброй женщины, которую он последнюю убил, победили его, открыли ему глаза и как потом
чтение Евангелия докончило дело.
Я, в ожидании невозможного исполнения моей молитвы,
стал покамест этим
чтением заниматься: как всю соль, что мне на урок назначено перемолоть, перемелю, и начинаю читать, и начитал я сначала у преподобного Тихона, как посетили его в келии пресвятая владычица и святые апостолы Петр и Павел.
Он не просто смотрел вглубь, но потщился укрепить свой ум
чтением передовых
статей.
— Последние годы, — вмешался Петр Михайлыч, — только журналы и читаем… Разнообразно они
стали нынче издаваться… хорошо; все тут есть: и для приятного
чтения, и полезные сведения, история политическая и натуральная, критика… хорошо-с.
Настенька сначала слушала с бессознательным любопытством ребенка, а потом сама
стала читать отцу вслух и, наконец, пристрастилась к
чтению.
Где было это таинственное «там» и кто за что мог рассердиться при
чтении вконец безобидной
статьи, конечно, и сам редактор этого не знал, но нужно было «выдерживать фасон», и Н.И. Пастухов его выдерживал.
Когда В.М. Дорошевич появлялся в редакции, то все смолкало. Он шествовал к себе в кабинет, принимал очень по выбору, просматривал каждую
статью и, кроме дневных приемов, просиживал за
чтением гранок ночи до выхода номера.
Насчет книг замечу, что под конец он
стал как-то удаляться от
чтения.
Разумеется, кончилось не так ладно; но то худо, что с него-то и началось. Давно уже началось шарканье, сморканье, кашель и всё то, что бывает, когда на литературном
чтении литератор, кто бы он ни был, держит публику более двадцати минут. Но гениальный писатель ничего этого не замечал. Он продолжал сюсюкать и мямлить, знать не зная публики, так что все
стали приходить в недоумение. Как вдруг в задних рядах послышался одинокий, но громкий голос...
— Господин Кармазинов, — раздался вдруг один свежий юный голос из глубины залы. Это был голос очень молоденького учителя уездного училища, прекрасного молодого человека, тихого и благородного, у нас недавнего еще гостя. Он даже привстал с места. — Господин Кармазинов, если б я имел счастие так полюбить, как вы нам описали, то, право, я не поместил бы про мою любовь в
статью, назначенную для публичного
чтения…
Тулузов снова
стал продолжать
чтение письма...
Задумал было Валерьян приняться за
чтение, но в библиотеке Петра Григорьича, тоже перевезенной из его городского дома и весьма немноготомной, оказались только книги масонского содержания, и, к счастью, в одном маленьком шкафике очутился неизвестно откуда попавший Боккачио [Боккачио — Боккаччо Джованни (1313—1375) — итальянский писатель-гуманист, автор «Декамерона».] на французском языке, за которого Ченцов, как за сокровище какое, схватился и
стал вместе с супругою целые вечера не то что читать, а упиваться и питаться сим нескромным писателем.
Я
стал находить в нем черты Хорошего Дела — человека, незабвенного для меня; его и Королеву я украшал всем лучшим, что мне давали книги, им отдавал я чистейшее мое, все фантазии, порожденные
чтением.
Сажусь, однако, беру первую попавшуюся под руку газету и приступаю к
чтению передовой
статьи. Начала нет; вместо него: «Мы не раз говорили». Конца нет; вместо него: «Об этом поговорим в другой раз». Средина есть. Она написана пространно, просмакована, даже не лишена гражданской меланхолии, но, хоть убей, я ничего не понимаю. Сколько лет уж я читаю это «поговорим в другой раз»! Да ну же, поговори! — так и хочется крикнуть…
Не надо думать, однако, чтобы новый помпадур был человек холостой; нет, он был женат и имел детей; но жена его только и делала, что с утра до вечера ела печатные пряники. Это зрелище до такой степени истерзало его, что он с горя чуть-чуть не погрузился в
чтение недоимочных реестров. Но и это занятие представляло слишком мало пищи для ума и сердца, чтобы наполнить помпадурову жизнь. Он
стал ходить в губернское правление и тосковать.
Отказавшись окончательно от мысли выучить его разумному
чтению и письму, я
стал учить его подписываться механически. К моему великому удивлению, этот способ оказался наиболее доступным Ярмоле, так что к концу второго месяца мы уже почти осилили фамилию. Что же касается до имени, то его ввиду облегчения задачи мы решили совсем отбросить.
Андрей Ефимыч медленно и тихо, ни на кого не глядя,
стал говорить о том, как жаль, как глубоко жаль, что горожане тратят свою жизненную энергию, свое сердце и ум на карты и сплетни, а не умеют и не хотят проводить время в интересной беседе и в
чтении, не хотят пользоваться наслаждениями, какие дает ум.
На этом месте всхлипывание старушки превратилось вдруг в громкое рыдание, и дедушка Кондратий прервал
чтение, потому что глаза его вдруг плохо что-то, совсем плохо
стали разбирать последние строки; почерк оставался, однако ж, все так же четок и крупен. Но «затмение» дедушки Кондратия, как называл он временное свое ослепление, продолжалось недолго. Старик протер ладонью глаза свои и снова
стал читать...
Заметка о Фоме начиналась описанием кутежа на плотах, и Фома при
чтении ее
стал чувствовать, что некоторые отдельные слова покусывают его, как комары. Лицо у него
стало серьезнее, он наклонил голову и угрюмо молчал. А комаров
становилось все больше…
Князь заметно успокоился душой: он
стал заниматься много
чтением и вряд ли не замышлял кое-что написать!..
Вечером мы были на рауте у председателя общества чающих движения воды, действительного статского советника Стрекозы. Присутствовали почти все старики, и потому в комнатах господствовал какой-то особенный, старческий запах. Подавали чай и читали
статью, в которой современная русская литература сравнивалась с вавилонскою блудницей. В промежутках, между чаем и
чтением, происходил обмен вздохов (то были именно не мысли, а вздохи).
Я с минуту колебался, но времени впереди было так много, времени ничем не занятого, вполне пустопорожнего… Оказывалось решительно все равно, чем ни наполнить его: отданием ли последнего долга застрелившемуся холостым выстрелом генералу или бесцельным шаганием по петербургским тротуарам, захаживанием в кондитерские,
чтением пенкоснимательных передовых
статей, рассматриванием проектов об упразднении и посещением различного рода публицистических раутов. В самом деле, не рискнуть ли на Смоленское?
И она
стала слушать
чтение.
Впрочем, на этот случай граф заранее себя до некоторой степени обеспечил, так как немедля же после
чтения пьесы Татьяны Васильевны он написал и напечатал хвалебнейшую
статью о сем имеющемся скоро появиться в свете произведении и подписался под этой рекламой полной своей фамилией.
Так шло мое время; Григорий Иваныч
становился по временам доступнее, и речи его если не были ласковы, то по крайней мере иногда делались шутливы, но только наедине, преимущественно во время
чтения «Дон Кишота», в котором Санхо Пансо был для нас неистощимым источником смеха; как же скоро появлялся третий, хотя бы Евсеич, — наставник мой делался серьезным.