Неточные совпадения
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что,
старшим детям — только однажды
девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
И поставила она их всех рядком у церковной паперти;
старшему мальчику восемь годков, а остальные все
девочки погодки, все мал малой меньше; старшенькая четырех годков, а младшая еще на руках, грудь сосет.
Старых барышень было две: меньшая, подобрее — Софья Ивановна, она-то и крестила
девочку, и
старшая, построже — Марья Ивановна.
Нас, детей Затрапезных, сверстники недолюбливают. Быстрое обогащение матушки вызвало зависть в соседях.
Старшие, конечно, остерегаются высказывать это чувство, но дети не чинятся. Они пристают к нам с самыми ехидными вопросами, сюжетом для которых служит скопидомство матушки и та приниженная роль, которую играет в доме отец. В особенности неприятна в этом отношении Сашенька Пустотелова, шустрая
девочка, которую все боятся за ее злой язык.
Я хотел ответить, по обыкновению, шуткой, но увидел, что она не одна. За низким заборчиком виднелись головки еще двух
девочек. Одна — ровесница Дембицкой, другая — поменьше. Последняя простодушно и с любопытством смотрела на меня.
Старшая, как мне показалось, гордо отвернула голову.
Он спустился с приступки забора и, заложив палец в рот, издал легкий, осторожный свист.
Девочки насторожились, пошептались о чем-то, и
старшая, как будто вдогонку за разбежавшимся колесом, перепорхнула по двору к тому месту, где мы стояли за забором, и тоже поднялась, держась за балясины. Увидев меня, она вдруг потупилась.
Старшему сыну Серафимы было уже четыре года, его звали Сережей. За ним следовали еще две девочки-погодки, то есть родившиеся через год одна после другой.
Старшую звали Милочкой, младшую Катей. Как Серафима ни любила мужа, но трехлетняя, почти без перерыва, беременность возмутила и ее.
Трое маленьких детей, две
девочки и мальчик, из которых Леночка была
старшая, подошли к столу, все трое положили на стол руки, и все трое тоже пристально стали рассматривать князя.
Наконец, получив в наследство село Степанчиково, что увеличило его состояние до шестисот душ, он оставил службу и, как уже сказано было, поселился в деревне вместе с своими детьми: восьмилетним Илюшей (рождение которого стоило жизни его матери) и
старшей дочерью Сашенькой,
девочкой лет пятнадцати, воспитывавшейся по смерти матери в одном пансионе, в Москве.
Самой младшей, Касе, исполнилось недавно четырнадцать лет, но этот феноменальный ребенок перерос на целую голову свою мать, далеко превзойдя
старших сестер могучей рельефностью форм. Ее фигура давно уже вызывала пристальные взоры заводской молодежи, совершенно лишенной, по отдаленности от города, женского общества, и Кася принимала эти взоры с наивным бесстыдством рано созревшей
девочки.
Ее любимицей была
старшая Соня, в полном смысле красавица, с великолепным голосом, который музыкальная мачеха, хорошая певица, развила в ней сама, и маленькая
девочка стала вскоре в подходящих ролях выступать в театре отца, а Вася стал помощником режиссера.
Старший сын ее обыкновенно оставался дома с мужниной сестрою, десятилетней
девочкой Аделиной, а младшего она всегда брала с собой, и ребенок или сладко спал, убаюкиваемый тихою тряскою тележки, или при всей красоте природы с аппетитом сосал материно молоко, хлопал ее полненькой ручонкой по смуглой груди и улыбался, зазирая из-под косынки на черные глаза своей кормилицы.
Я дрался больше Васей,
старшим, а она Лизой. Кроме того, когда дети стали подрастать, и определились их характеры, сделалось то, что они стали союзниками, которых мы привлекли каждый на свою сторону. Они страшно страдали от этого, бедняжки, но нам, в нашей постоянной войне, не до того было, чтобы думать о них.
Девочка была моя сторонница, мальчик же
старший, похожий на нее, ее любимец, часто был ненавистен мне.
Старшая дочь Наташа, весьма красивая
девочка, была должно быть несколько моложе меня. Петр Яковлевич, в один из наших приездов, уверял, что в коляску надо заложить клепера и посадить в нее меня с Наташей — жениха и невесту; мне дать в руки трубку, а ей веер.
О наших отношениях он не сказал ни слова, а только сослался на необходимость поместить двух
девочек, по примеру
старшей сестры их, в институт и, уплативши ей за полгода вперед, с благодарностью возвратил ей триста рублей, занятые у нее сыном студентом.
Там она увидала
старшую дочь Марьи, Мотьку, которая стояла неподвижно на громадном камне и глядела на церковь. Марья рожала тринадцать раз, но осталось у нее только шестеро, и все —
девочки, ни одного мальчика, и
старшей было восемь лет. Мотька, босая, в длинной рубахе, стояла на припеке, солнце жгло ей прямо в темя, но она не замечала этого и точно окаменела. Саша стала с нею рядом и сказала, глядя на церковь...
Марья,
старшая невестка, побледнела, прижалась к печи, и как-то странно было видеть на лице у этой широкоплечей, сильной, некрасивой женщины выражение испуга. Ее дочь, та самая
девочка, которая сидела на печи и казалась равнодушною, вдруг громко заплакала.
Маленькая запачканная
девочка мела пол; у открытого окна сидели две, как я полагаю,
старшие мастерицы, из которых одна была худая и белокурая, а другая толстая, маленькая, черноволосая и с одутловатым лицом.
Маша, дочь ее, нянчилась с меньшим,
старшие, мальчик и
девочка, были в школе. Сам зять не спал ночь и теперь заснул. Прасковья Михайловна долго не спала вчера, стараясь смягчить гнев дочери на мужа.
Старшему-то четыре годика, а младшей самой
девочке года два, не более.
Марья Ивановна. Хуже всего то, что он не занимается больше детьми. И я должна все решать одна. А у меня, с одной стороны, грудной, а с другой —
старшие, и
девочки и мальчики, которые требуют надзора, руководства. И я во всем одна. Он прежде был такой нежный, заботливый отец. А теперь ему все равно. Я ему вчера говорю, что Ваня не учится и опять провалится; а он говорит, что гораздо лучше бы было, чтобы он совсем вышел из гимназии.
Детей у них было всего две
девочки:
старшей девять лет, а младшей семь.
По рядам
девочек прошел ропот: это было наказание, достойное разве что седьмушек! Оставить без передника
старшую воспитанницу, воспитанницу выпускного класса, считалось в институте величайшим позором, и такое наказание ложилось клеймом на весь класс.
Девочки, глядя на братишку, тоже прыгали, хохотали и лепетали о пряниках, хоть вкусу в них никогда и не знавали.
Старшие дети, услыхав о пряниках, тоже стали друг на дружку веселенько поглядывать и посмеиваться… Даже дикий Максимушка перестал реветь и поднял из-под грязных тряпок белокурую свою головку… Пряники! Да это такое счастье нищим, голодным детям, какого они и во сне не видывали…
Избранницам завидовали все, так как мечтою каждой
девочки, не только стрижки, но и «
старшей», было провести хоть часик в роскошной квартире баронессы, где было столько сказочно-прекрасных вещей, где целый день звучал рояль и подавались на обед такие царски-изысканные блюда!
Она добра, ласкова и держит себя со своими взрослыми
девочками скорее как
старшая подруга.
На уроках она дремала, в часы рукоделий вяло ковыряла иглою, приводя этим в неистовство Павлу Артемьевну; даже в часы отдыха, в свободное время приюток, когда
девочки большие и маленькие резвились в зале,
старшие танцуя, малыши взапуски гоняясь друг за другом или устраивая шумные игры, под руководством той же тети Лели, Машу ничто не занимало.
Маленькие стрижки с визгом гонялись друг за другом по огромной комнате, а посреди залы, окруженная
старшими и средними воспитанницами, стояла
девочка лет четырнадцати в черном траурном платье, сшитом, бесспорно, у очень дорогой портнихи, с большим креповым поясом вокруг талии.
Эти лучшие рукодельницы были Васса и Дорушка, с редким для таких маленьких
девочек искусством вышившие подушку для дивана; среднеотделенки Феничка Клементьева и Катя Шорникова сделали удивительные метки на батистовые платки, а
старшие, заготовлявшие тончайшее белье на продажу, все вышитое гладью с удивительными строчками и швами, похожими легкостью и воздушностью своей на мечту.
Та молча кивнула головой, и
девочки увлеклись игрою. Из залы до них доносились мотивы церковного пения. Здесь в рабочей шумели маленькие и о чем-то с увлечением шушукались средние и
старшие воспитанницы.
Уехали из приюта и поступили на учительские курсы Феничка, Паланя, Гуня Рамкина, Евгеша… Других воспитанниц разобрали на места… Лучшие рукодельницы водворились в мастерские белошвеек и модисток…
Старшие разлетались из приютского гнездышка… На смену их шли средние… Подросло новое поколение
девочек и заняло насиженное прежними гнездо…
После общей молитвы, пропетой
старшими, и пожеланий доброго утра вошедшей в зал начальнице
девочки, большие и маленькие, выжидательно устремились на нее взорами, и снова что-то гнетущее, остро-больное и тяжелое повисло над всеми этими головками в белых коленкоровых косынках, с тревожным выражением на юных детских личиках.
И странное дело! Каждая из воспитанниц N-ского приюта, двух его
старших отделений, по крайней мере, теснившихся вокруг новенькой, чувствовала непреодолимое, жгучее желание в глубине сильно бьющегося сердечка быть избранной этой обаятельной
девочкой, этой барышней с головы до ног, игрой слепого случая попавшей в коричневые стены ремесленного учебного заведения.
В младшем отделении, как и в
старшем, и в среднем, были дети разного возраста. Принимали сюда
девочек от восьми до одиннадцати лет. С одиннадцати до пятнадцати воспитанницы составляли второе среднее отделение, и с пятнадцати до восемнадцати —
старшее выпускное. Среди стрижек поэтому были совсем еще несмышленые малютки-восьмилетки и девятилетние и десятилетние
девочки вроде Любочки Орешниковой, Дорушки Ивановой, Вассы, Они и Сони Кузьменко.
Цвибуш и Илька сидели на площадке больших десятичных весов, отдыхали и поглядывали на публику: Цвибуш на солдат, пивших пиво, Илька рассматривала наряды. Возле них прохаживались пьяные офицеры и поглядывали на Ильку. Хорошенькая
девочка им понравилась…Сначала вертелись возле нее младшие офицеры, после же попойки Илька увидала вблизи себя и
старших…За полчаса до отхода поезда
старшие и младшие офицеры сбились в кучу и, пуская в нее пьяные взоры, зашептались.
Весь институт отсутствовал, разъехавшись на летние вакации, за исключением
старшего класса, которому надлежало, согласно старым традициям, проводить лето в учебном заведении для усовершенствования в языках и церковном пении, да еще десятка два воспитанниц младших классов, родители или родственники которых, по домашним обстоятельствам, не могли взять
девочек на летнее каникулярное время домой.
Музыкальная дама взмахнула своей палочкой,
девочки взяли первые аккорды… Высокие Гости в сопровождении Maman, подоспевших опекунов, институтского начальства и
старших воспитанниц, окруживших Государя и Государыню беспорядочной гурьбой, вошли в зал и заняли места в креслах, стоявших посередине между портретами Императора Павла I и Царя-Освободителя.
После обедни нас повели завтракать…
Старшие, особенно шумно и нервно настроенные, не касались подаваемых им в «последний раз» казенных блюд. Обычную молитву перед завтраком они пропели дрожащими голосами. После завтрака весь институт, имея во главе начальство, опекунов, почетных попечителей, собрался в зале. Сюда же толпой хлынули родные, приехавшие за своими ненаглядными
девочками, отлученными от родного дома на целых семь лет, а иногда и больше.
Не долго думая,
девочка извлекла монету и, по примеру
старших, написала лавочнику, чтобы получить самые доступные институтским средствам лакомства.
После молитвы, сначала прочитанной, а затем пропетой
старшими, мы поднялись в классы, куда швейцар Петр принес целый поднос корзин, коробок и мешочков разных величин, оставленных внизу посетителями. Началось угощение, раздача сластей подругам, даже мена. Мы с Ниной удалились в угол за черную классную доску, чтобы поболтать на свободе. Но
девочки отыскали нас и завалили лакомствами. Общая любимица Нина, гордая и самолюбивая, долго отказывалась, но, не желая обидеть подруг, приняла их лепту.
Здесь, в институте, не то… Пожилой, невысокий священник с кротким и болезненным лицом — кумир целого института за чисто отеческое отношение к
девочкам — служит особенно выразительно и торжественно. Сочные молодые голоса «
старших» звучат красиво и стройно под высокими сводами церкви.
— Барышни! — произнес господин Орлик, — я привел вам новую товарку, m-lle Татьяну Стогунцеву. Прошу любить и жаловать. Маргарита Вронская, вы, как самая
старшая из
девочек, возьмите новенькую под свое покровительство. Надеюсь, вы поможете приучить ее к нашим требованиям и порядкам. A теперь я пойду уснуть с дороги, a вы познакомьтесь с вашей новой подругой, барышни, и расскажите ей все, что требуется от вас в пансионе.
Их было человек двенадцать, приблизительно возраста от восьми до четырнадцати лет.
Старшая из
девочек, Маргарита Вронская, прочла вслух послеобеденную молитву и высокая, худая дама в черном, довольно поношенном платье — m-lle Орлик, сестра и помощница господин Орлика — произнесла своим резким голосом...
A в пансионе на общей молитве она, Тася, не раз шумела, смеялась и задевала
девочек, за что неоднократно получала замечания
старших.
Тася, очевидно очень довольная собой, стояла посреди класса с торжествующей улыбкой на лице. Она себя чувствовала чуть не героиней. Все внимание класса было обращено на нее. Её выходка насмешила и позабавила всех.
Девочки улыбались сочувственно, кроме
старших, которые занимались своими делами и нимало не обращали внимания на малышей.
В начале десятого часа к
старшим пансионеркам должен был придти учитель музыки, к младшим — священник, настоятель городского собора, преподававший
девочкам Закон Божий.
Так как между воспитанницами господин Орлика была заметная разница в летах, то половина их составляла
старшее отделение, которое состояло из Красавицы или, вернее, Маргариты Вронской, Степы Ивановой, прозванной графиней Стэллой, Лизы Берг, Маруси Васильевой и Гали Каховской — смуглой, миловидной хохлушки. Остальные семь
девочек составляли младшее отделение.
— Не прилично говорить «ты»
старшим. Я старше вас, — процедил сквозь зубы Викторик, награждая
девочку негодующим взглядом.
— Дуся наша милочка! Мы не позволим обижать ее! — вторила
девочкам смугленькая хохлушка Каховская из
старшего отделения пансиона.
— Милка! Милка! — позвала Маргарита, и четвероногий часовой, позабыв свои обязанности, бросил ружье и, подняв хвост, бросился в ложу, где сидели
девочки, прямо на колени Вронской. Тогда m-lle Орлик попросила вызвать
старшего фокусника, что бы узнать, откуда у него кошка. Явился неприятного вида, нечистоплотный господин и сказал, что кошка его, что он привез ее с собой из Петербурга и что не отдаст её ни за какие деньги.