Тасино горе

На больших столовых часах пробило половина второго — и девочки, воспитанницы пансиона господин Орлика, поднялись как по команде из-за стола, вокруг которого оканчивали свой завтрак.

Их было человек двенадцать, приблизительно возраста от восьми до четырнадцати лет. Старшая из девочек, Маргарита Вронская, прочла вслух послеобеденную молитву и высокая, худая дама в черном, довольно поношенном платье — m-lle Орлик, сестра и помощница господин Орлика — произнесла своим резким голосом:

— Даю вам полчаса отдыха. Скоро придет немецкий учитель, a пока можете поиграть в зале.

И отпустив величественным жестом детей, она незаметно исчезла из столовой.

— Ну, уж и скука! — произнесла высокая, тоненькая девочка, очень красивая блондинка с длинными, туго заплетенными косами. — Знала бы я, как живут в этом противном пансионе, ни за что не поступила бы сюда.

— Да, да, и я тоже!

— И потом, что за обед нам дают! Бобы, бобы и бобы. Каша, каша и каша! Или кисель… Что может быть противнее киселя? Графиня Стэлла нрава. Здесь жить решительно невозможно! — возмущалась толстенькая розовая девочка лет десяти.

— И почему так рано нам велели съехаться?

— Еще только десятое сентября, a y нас уже начались классы, — возмущалась черненькая, как жучок, толстушка.

— Девочки, кто взял мой мячик? Отдайте мне мой мячик! — кричала прелестная девчурка, которой на вид было лет шесть и которую все без исключения любили в пансионе и баловали напропалую.

— Кто взял мячик малютки? — повысив голос на всю залу закричала некрасивая, но бойкая девочка, Фимочка Ярош или Ярышка, как ее называли в пансионе.

— Хоть бы что-нибудь случилось, что ли! Хоть бы пожар или крыша свалилась! — тянула белокурая красавица недовольным голосом, — все-таки происшествие в нашей скучной жизни.

— Графине Стэлле скучно, потому что ей нечего делать! — выскочила вперед смуглая черноволосая девочка, похожая на цыганку, с большим горбом за плечами. — Графиня Стэлла — лентяйка!

— Молчи! Как смеешь ты говорить дерзости мне! — произнесла красавица с белокурыми косами.

— А, ваша светлость, простите великодушно! Я хотела только сказать, что ваша светлость не находит подходящего для своего графского достоинства дела! — кривлялась и дурачилась горбунья.

— Молчать! — еще раз прикрикнула та, которую звали графиней Стэллой, хотя она была вовсе не графиней, a простой Степанидой Ивановой, a прозвали ее так в насмешку — за её чванство и гордый нрав.

Неизвестно чем бы кончилась эта ссора, если бы в комнату не влетела надзирательница, которую звали Настасьей Аполлоновной и которую пансионерки прозвали Совой — за её огромные выпученные круглые глаза, очень похожие на глаза этой птицы.

— Дети, не шумите! Директор приехал! — прокричала она испуганным голосом.

— Сова — хищная птица! — раздалось в одном углу залы бойкий, веселым выкриком.

— Она не спит по ночам, — вторил другой голос из другого угла комнаты.

— И ест всякую падаль, — подвизгивал чей-то тоненький детский голосок.

— В роде пансионерского жаркого! — выкрикнула новая шалунья.

И все одиннадцать пансионерок разразились громким смехом.

— Что такое? Что такое? — недоумевала надзирательница, не знавшая, что все эти злые выходки относились к ней.

— Настасья Аполлоновна, — подскочила к ней Ярышка, глядя прямо в глаза своей наставнице, — a вы любите сов? — и тотчас же добавила залпом: — a я их терпеть не могу: глупая и безобразная птица.

— И я! — вторила ей горбунья.

— И я! И я! — кричали со всех сторон девочки.

— Тише! — стараясь заглушить голоса детей прикрикнула Настасья Аполлоновна, — сию минуту тише! Или я пожалуюсь господину Орлику.

Это была не шуточная угроза. Господина Орлика боялись даже самые бесстрашные из пансионерок. Всегда изысканно вежливый, он никогда не бранил девочек, но зато относительно наказаний был неумолимо строг и наказывал вверенных ему воспитанниц за малейший проступок.

Девочки, после этой угрозы, сразу присмирели и вовремя, потому что в эту минуту дверь распахнулась и в зал вошел знакомый уже читателю высокий, худой господин, ведя за руку маленькую девочку, в которой не трудно было узнать проказницу Тасю.

Пансионерки сделали низкий реверанс директору и во все глаза смотрели на новенькую.

— Барышни! — произнес господин Орлик, — я привел вам новую товарку, m-lle Татьяну Стогунцеву. Прошу любить и жаловать. Маргарита Вронская, вы, как самая старшая из девочек, возьмите новенькую под свое покровительство. Надеюсь, вы поможете приучить ее к нашим требованиям и порядкам. A теперь я пойду уснуть с дороги, a вы познакомьтесь с вашей новой подругой, барышни, и расскажите ей все, что требуется от вас в пансионе.

Едва только успел окончить эту небольшую, но весьма внушительную речь директор, как позади толпы девочек послышался звонкий голос, выкрикнувший особенно задорно:

— Спокойной ночи!

Господин Орлик с минуту оглядывал весь круг девочек, перебегая взглядом с одного лица на другое, и вдруг поднял руку, указывая ею на одну из пансионерок.

— М-lle Васильева, — произнес он со своим обычным спокойствием, — вы пожелали мне спокойной ночи в два часа дня при полном блеске солнца. Так как вы не в меру любезны сегодня и несвоевременно высказываете ваши пожелания, то уж будьте любезны до конца и потрудитесь покараулить меня у дверей моей комнаты и проследить, чтобы эти девицы не шумели и дали мне хорошенько отдохнуть с дороги!

Произнеся эго, господин Орлик удалился, мягко ступая по паркету своими бесшумными подошвами.

Васильева или «Котошка», как ее называли подруги, даже в лице изменилась от слов господин Орлика. Она знала, что директор проспит очень долго и что ей придется часа три или четыре пробыть на часах у его дверей. Это было нелегкое наказание — стоять на часах, когда другие девочки бегали и играли в зале.

Бедная Котошка не посмела ослушаться своего начальника и молча последовала за ним, низко наклонив свою повинную голову.

Лишь только шаги господина Орлика затихли в отдалении, вся толпа девочек разом засуетилась, зашумела и со всех сторон обступила Тасю.

— Вы издалека приехали? — кричала одна.

— A вы не сирота? — вторила ей другая.

— У вас есть мама? — перекрикивала четвертая.

— A братья?

— A сестры?

— A вы пшенную кашу с тыквой любите?

— У нас без неё дня прожить не могут, без этой глупой каши.

— Что ж вы молчите?

— Или вы немая?.. Она немая, господа, — громче всех кричала Ярош, влезая на стул подле Таси и в одну минуту срывая шляпу с головы новенькой.

Тася, смутившаяся было в первую минуту от присутствия стольких девочек, теперь разом пришла в себя, рассерженная этой внезапной выходкой Фимочки.

— И совсем я не немая! — сердито бросила она, зло поблескивая на девочек своими черными глазками. — Оставь мою шляпу! — окончательно рассердившись прикрикнула она на Фимочку.

— На, возьми! Разве я тебе мешаю, — со смехом проговорила та и поднесла шляпу к самому лицу Таси.

Но лишь только девочка собралась взять ее, как шляпа моментально исчезла и очутилась на голове Ярышки. Некоторые из пансионерок залились веселым смехом и шумно одобряли ловкость Ярош.

Тася вскипела и, не долго думая, подскочила кверху, стараясь уцепиться рукой за шляпу. Она была вся красная от злости. Глаза её блестели, как у дикого волчонка.

— Отдай шляпу! — кричала она вне себя, стараясь стащить Ярош со стула.

И вдруг ей удалось дотянуться до шляпы, и она изо всех сил рванула ее с головы шалуньи. Шляпа очутилась в руках Таси, но заодно с ней очутился и целый клок волос с головы Ярышки, нечаянно захваченный вместе со шляпой. Ярош вскрикнула от боли и обиды.

— Злючка! Злючка! — кричала она вся багровая от волнения.

— Злючка! Злючка! — вторили ей остальные девочки.

— Драчунья! Она драчунья, не правда ли, девочки? — стонала Ярош.

— Да! Разумеется, драчунья! Злюка! Злюка! Драчунья! — подхватили все.

— Вот, подожди, мы проучим тебя! — кричала Ярош, грозя Тасе пальцем.

Вместо ответа Тася сердито тряхнула головой и, прежде чем кто-либо из девочек мог предвидеть это, изо всей силы толкнула стул, на котором стояла Ярош.

Стул зашатался и упал, a с ним вместе полетела на пол и злополучная Ярышка.

— Ах! так вот ты какая! Таки вот она какая, девочки! — кричали взбешенные пансионерки.

— Нет, нет, этого нельзя так оставить! Вон бедняжка Ярышечка плачет от боли… Зовите сюда директора, господина Орлика, зовите! Пусть он построже накажет эту зверюшку! — надрывалась смугленькая горбунья, и черные глаза её горели гневом.

Но господин Орлика звать не пришлось. Он сам вышел на шум из своей спальни и, не найдя надзирательницы в зале, обратился к Маргарите, как к самой старшей, прося ее объяснить в чем дело.

— Так вот оно что, — произнес он строго, выслушав юную пансионерку. — Я ошибся, думая, что одним переселением из родительского дома в пансион мог уже повлиять на дурной характер Стогунцевой. Оказывается, барышне нужны более крутые меры. Извольте, сударыня, следовать за мной, — своим обычным вежливым тоном обратился он к Тасе.

Сердечко Таси екнуло. Она не осмелилась, однако, ослушаться строгого директора и покорно последовала за ним. Пройдя несколько комнат Василий Андреевич (так звали господин Орлика) толкнул какую-то дверцу, и Тася очутилась в маленькой, полутемной каморке с одним крошечным окошечком без стекла, выходящим в коридор. В ту же минуту господин Орлик вышел, не говоря ни слова: задвижка щелкнула, и Тася осталась одна-одинешенька в своей темной каморке.