Неточные совпадения
— О чем? — сказал он с нетерпением. — А! о перчатках, — прибавил он совершенно равнодушно, заметив мою руку, — и точно нет; надо
спросить у
бабушки… что она скажет? — и, нимало не задумавшись, побежал вниз.
Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных
бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и
спросил, встала ли
бабушка.
Все находили, что эта привычка очень портит его, но я находил ее до того милою, что невольно привык делать то же самое, и чрез несколько дней после моего с ним знакомства
бабушка спросила: не болят ли у меня глаза, что я ими хлопаю, как филин.
Клим хотел напомнить
бабушке, что она рассказывала ему не о таком доме, но, взглянув на нее,
спросил...
Самое значительное и очень неприятное рассказал Климу о народе отец. В сумерках осеннего вечера он, полураздетый и мягонький, как цыпленок, уютно лежал на диване, — он умел лежать удивительно уютно. Клим, положа голову на шерстяную грудь его, гладил ладонью лайковые щеки отца, тугие, как новый резиновый мяч. Отец
спросил: что сегодня говорила
бабушка на уроке закона божия?
— Ни за что не пойду, ни за что! — с хохотом и визгом говорила она, вырываясь от него. — Пойдемте, пора домой,
бабушка ждет! Что же к обеду? —
спрашивала она, — любите ли вы макароны? свежие грибы?
— Ты и это помнишь? —
спросила, вслушавшись,
бабушка. — Какая хвастунья — не стыдно тебе! Это недавно Верочка рассказывала, а ты за свое выдаешь! Та помнит кое-что, и то мало, чуть-чуть…
— Что такое про
бабушку? —
спросил тихо Райский в свою очередь, притаив дыхание и навострив ухо.
«А когда после? —
спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я силы написать ему сегодня до вечера? И что напишу? Все то же: „Не могу, ничего не хочу, не осталось в сердце ничего…“ А завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит вызов выстрелами, наконец, столкнется с людьми, с
бабушкой!.. Пойти самой, сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки не знают его!..»
— Как можно
спросить: прогневаются! — иронически заметила Татьяна Марковна, — на три дня запрутся у себя.
Бабушка не смей рта разинуть!
— Вы не спите,
бабушка? —
спросит и Вера, также поймав ее смотрящий на нее взгляд.
—
Бабушка! Какая, право! Везде ее
спрашивают! Я совсем не горда. И по какому случаю она говорила вам это?
Переработает ли в себе
бабушка всю эту внезапную тревогу, как землетрясение всколыхавшую ее душевный мир? —
спрашивала себя Вера и читала в глазах Татьяны Марковны, привыкает ли она к другой, не прежней Вере и к ожидающей ее новой, неизвестной, а не той судьбе, какую она ей гадала? Не сетует ли бессознательно про себя на ее своевольное ниспровержение своей счастливой, старческой дремоты? Воротится ли к ней когда-нибудь ясность и покой в душу?
— Не случилось ли чего-нибудь неприятного,
бабушка? —
спросил он, садясь против нее.
— Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего человека никогда и никогда не поверила бы новому человеку. Я слишком тяжело страдала, — шептала она, кладя щеку свою на руку
бабушки, — но ты видела меня, поняла и спасла… ты — моя мать!.. Зачем же
спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне ничего больше нет… Пустота — холод, и если б не ты — отчаяние…
— Что вы,
бабушка? — вдруг
спросила Марфенька, с удивлением вскинувши на старушку глаза и ожидая, к чему ведет это предисловие.
— Где Вера? —
спросил Райский у
бабушки.
— Вот она сейчас и догадалась!
Спрашивают тебя: везде поспеешь! — сказала
бабушка. — Язык-то стал у тебя востер: сама я не умею, что ли, сказать?
— Молчи ты, тебя не
спрашивают! — опять остановила ее Татьяна Марковна, — все переговаривает
бабушку! Это она при тебе такая стала; она смирная, а тут вдруг! Чего не выдумает: Маркушку угощать!
—
Бабушка, где вы меня поместите? —
спросил он.
— Скажите,
бабушка, что это за попадья и что за связь у них с Верой? —
спросил Райский.
— А ты
спроси Марфеньку, будет ли она счастлива и захочет ли счастья, если
бабушка не благословит ее на него?
— Не приходил опять обедать к вам «без церемонии»? —
спросила опять
бабушка Ватутина.
— С вами ни за что и не поеду, вы не посидите ни минуты покойно в лодке… Что это шевелится у вас в бумаге? — вдруг
спросила она. — Посмотрите,
бабушка… ах, не змея ли?
Вера была не в лучшем положении. Райский поспешил передать ей разговор с
бабушкой, — и когда, на другой день, она, бледная, измученная, утром рано послала за ним и
спросила: «Что
бабушка?» — он, вместо ответа, указал ей на Татьяну Марковну, как она шла по саду и по аллеям в поле.
Он без церемонии почти вывел
бабушку и Марфеньку, которые пришли было поглядеть. Егорка, видя, что барин начал писать «патрет», пришел было
спросить, не отнести ли чемодан опять на чердак. Райский молча показал ему кулак.
— Что это такое,
бабушка? —
спросил Райский.
Они послеобеденные часы нередко просиживали вдвоем у
бабушки — и Вера не скучала, слушая его, даже иногда улыбалась его шуткам. А иногда случалось, что она, вдруг не дослушав конца страницы, не кончив разговора, слегка извинялась и уходила — неизвестно куда, и возвращалась через час, через два или вовсе не возвращалась к нему — он не
спрашивал.
— Да, он называет венчанье «комедией» и предлагает венчаться! Он думает, что мне только этого недоставало для счастья…
Бабушка! ведь ты понимаешь, что со мной, — зачем же
спрашиваешь?
— На другое ушко
бабушке, и у ней
спросить, люблю ли я вас?
— Не
спрашивайте меня, брат. Я не могу сказать всего. Сказала бы все и
бабушке, и вам… и скажу когда-нибудь…. когда пройдет… а теперь пока не могу…
—
Бабушка! за что вы мучили меня целую неделю, заставивши слушать такую глупую книгу? —
спросила она, держась за дверь, и, не дождавшись ответа, перешагнула, как кошка, вон.
— Послушай, что я хотела тебя
спросить, — сказала однажды
бабушка, — зачем ты опять в школу поступил?
— Ты
спрашиваешь, что я думаю! — сказала Вера с упреком, — то же, что ты,
бабушка!
— А то вот и довели себя до добра, — продолжала
бабушка, — если б она
спросила отца или матери, так до этого бы не дошло. Ты что скажешь, Верочка?
Чтобы уже довершить над собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал из всех сил, не
спрашивая себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить Веру в покое и уехать или угодить ей, принести «жертву», быть «великодушным», — он обещал
бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье «на пирог».
— Что
бабушка? —
спросила она, открыв глаза, и опять закрыла их. — Наташа, где ты? поди сюда, что ты все прячешься?
— Скажите мне,
бабушка, что такое Вера? — вдруг
спросил Райский, подсевши к Татьяне Марковне.
— Ульяна Андреевна сумела лучше угостить тебя: где мне столичных франтов принимать! — продолжала свое
бабушка. — Что она там тебе, каких фрикасе наставила? — отчасти с любопытством
спросила Татьяна Марковна.
Бабушка лежала с закрытой головой. Он боялся взглянуть, спит ли она или все еще одолевает своей силой силу горя. Он на цыпочках входил к Вере и
спрашивал Наталью Ивановну: «Что она?»
— А что к обеду? —
спросила она. —
Бабушка намерена угостить вас на славу.
— Молчи ты, сударыня, когда тебя не
спрашивают: рано тебе перечить
бабушке! Она знает, что говорит!
— Кто эта барынька: какие славные зубы и пышная грудь? — тихо
спросил Райский
бабушку.
— А ты не шути этим, — остановила ее
бабушка, — он, пожалуй, и убежит. И видно, что вы давно не были, — обратилась она к Викентьеву, — стали
спрашивать позволения отобедать!
— А разве я вас любила? — с бессознательным кокетством
спросила она. — Кто вам сказал, какие глупости! С чего вы взяли, я вот
бабушке скажу!
— Ты злая! А если б я сделался болен горячкой?
Бабушка и Марфенька пришли бы ко мне, ходили бы за мной, старались бы облегчить. Ужели бы ты осталась равнодушной и не заглянула бы ко мне, не
спросила бы…
Райский позвал доктора и кое-как старался объяснить ее расстройство. Тот прописал успокоительное питье, Вера выпила, но не успокоилась, забывалась часто сном, просыпалась и
спрашивала: «Что
бабушка?»
— Скажи Марине, Яков, чтобы барышне, как
спросит, не забыли разогреть жаркое, а пирожное отнести на ледник, а то распустится! — приказывала
бабушка. — А ты, Егорка, как Борис Павлович вернется, не забудь доложить, что ужин готов, чтоб он не подумал, что ему не оставили, да не лег спать голодный!
— Что это за книга? —
спросил Райский вечером. Потом взял, посмотрел и засмеялся. — Вы лучше «Сонник» купите да читайте! Какую старину выкопали! Это вы,
бабушка, должно быть, читали, когда были влюблены в Тита Никоныча…
И
бабушка не смей
спросить ни о чем: «Нет, да нет ничего, не знаю, да не ведаю».