Неточные совпадения
— Послушай, что я хотела тебя
спросить, — сказала однажды
бабушка, — зачем ты опять в школу поступил?
— Ты и это помнишь? —
спросила, вслушавшись,
бабушка. — Какая хвастунья — не стыдно тебе! Это недавно Верочка рассказывала, а ты за свое выдаешь! Та помнит кое-что, и то мало, чуть-чуть…
— А что к обеду? —
спросила она. —
Бабушка намерена угостить вас на славу.
— Ни за что не пойду, ни за что! — с хохотом и визгом говорила она, вырываясь от него. — Пойдемте, пора домой,
бабушка ждет! Что же к обеду? —
спрашивала она, — любите ли вы макароны? свежие грибы?
—
Бабушка, где вы меня поместите? —
спросил он.
— Молчи ты, сударыня, когда тебя не
спрашивают: рано тебе перечить
бабушке! Она знает, что говорит!
— Ульяна Андреевна сумела лучше угостить тебя: где мне столичных франтов принимать! — продолжала свое
бабушка. — Что она там тебе, каких фрикасе наставила? — отчасти с любопытством
спросила Татьяна Марковна.
— Не приходил опять обедать к вам «без церемонии»? —
спросила опять
бабушка Ватутина.
— Молчи ты, тебя не
спрашивают! — опять остановила ее Татьяна Марковна, — все переговаривает
бабушку! Это она при тебе такая стала; она смирная, а тут вдруг! Чего не выдумает: Маркушку угощать!
— Что это такое,
бабушка? —
спросил Райский.
—
Бабушка! Какая, право! Везде ее
спрашивают! Я совсем не горда. И по какому случаю она говорила вам это?
— Вот она сейчас и догадалась!
Спрашивают тебя: везде поспеешь! — сказала
бабушка. — Язык-то стал у тебя востер: сама я не умею, что ли, сказать?
— Что ж, велеть, что ли, закладывать коляску? —
спросила, помолчавши,
бабушка.
— С вами ни за что и не поеду, вы не посидите ни минуты покойно в лодке… Что это шевелится у вас в бумаге? — вдруг
спросила она. — Посмотрите,
бабушка… ах, не змея ли?
— А ты не шути этим, — остановила ее
бабушка, — он, пожалуй, и убежит. И видно, что вы давно не были, — обратилась она к Викентьеву, — стали
спрашивать позволения отобедать!
— Что вы,
бабушка? — вдруг
спросила Марфенька, с удивлением вскинувши на старушку глаза и ожидая, к чему ведет это предисловие.
— За что же вы,
бабушка, браните меня? — с нетерпением
спросила Марфенька.
Чтобы уже довершить над собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал из всех сил, не
спрашивая себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить Веру в покое и уехать или угодить ей, принести «жертву», быть «великодушным», — он обещал
бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье «на пирог».
— Кто эта барынька: какие славные зубы и пышная грудь? — тихо
спросил Райский
бабушку.
Они послеобеденные часы нередко просиживали вдвоем у
бабушки — и Вера не скучала, слушая его, даже иногда улыбалась его шуткам. А иногда случалось, что она, вдруг не дослушав конца страницы, не кончив разговора, слегка извинялась и уходила — неизвестно куда, и возвращалась через час, через два или вовсе не возвращалась к нему — он не
спрашивал.
— Где Вера? —
спросил Райский у
бабушки.
— Как можно
спросить: прогневаются! — иронически заметила Татьяна Марковна, — на три дня запрутся у себя.
Бабушка не смей рта разинуть!
Он без церемонии почти вывел
бабушку и Марфеньку, которые пришли было поглядеть. Егорка, видя, что барин начал писать «патрет», пришел было
спросить, не отнести ли чемодан опять на чердак. Райский молча показал ему кулак.
— Ты злая! А если б я сделался болен горячкой?
Бабушка и Марфенька пришли бы ко мне, ходили бы за мной, старались бы облегчить. Ужели бы ты осталась равнодушной и не заглянула бы ко мне, не
спросила бы…
— Скажите мне,
бабушка, что такое Вера? — вдруг
спросил Райский, подсевши к Татьяне Марковне.
И
бабушка не смей
спросить ни о чем: «Нет, да нет ничего, не знаю, да не ведаю».
— А ты
спроси Марфеньку, будет ли она счастлива и захочет ли счастья, если
бабушка не благословит ее на него?
— Скажите,
бабушка, что это за попадья и что за связь у них с Верой? —
спросил Райский.
— А ведь она любит вас,
бабушка, Вера-то? —
спросил Райский, желая узнать, любит ли она кого-нибудь еще, кроме Натальи Ивановны.
— А заметили ли вы, что Вера с некоторых пор как будто… задумчива? — нерешительно
спросил Райский, в надежде, не допытается ли как-нибудь от
бабушки разрешения своего мучительного «вопроса» о синем письме.
— Что это за книга? —
спросил Райский вечером. Потом взял, посмотрел и засмеялся. — Вы лучше «Сонник» купите да читайте! Какую старину выкопали! Это вы,
бабушка, должно быть, читали, когда были влюблены в Тита Никоныча…
— А то вот и довели себя до добра, — продолжала
бабушка, — если б она
спросила отца или матери, так до этого бы не дошло. Ты что скажешь, Верочка?
—
Бабушка! за что вы мучили меня целую неделю, заставивши слушать такую глупую книгу? —
спросила она, держась за дверь, и, не дождавшись ответа, перешагнула, как кошка, вон.
— А разве я вас любила? — с бессознательным кокетством
спросила она. — Кто вам сказал, какие глупости! С чего вы взяли, я вот
бабушке скажу!
— На другое ушко
бабушке, и у ней
спросить, люблю ли я вас?
— Нет,
бабушка, я не
спрашивал.
— Не
спрашивайте меня, брат. Я не могу сказать всего. Сказала бы все и
бабушке, и вам… и скажу когда-нибудь…. когда пройдет… а теперь пока не могу…
— Где monsieur Борис? —
спрашивала уже в пятый раз Полина Карповна, и до ужина, и после ужина, у всех. Наконец обратилась с этим вопросом и к
бабушке.
— Скажи Марине, Яков, чтобы барышне, как
спросит, не забыли разогреть жаркое, а пирожное отнести на ледник, а то распустится! — приказывала
бабушка. — А ты, Егорка, как Борис Павлович вернется, не забудь доложить, что ужин готов, чтоб он не подумал, что ему не оставили, да не лег спать голодный!
Бабушка, воротясь, занялась было счетами, но вскоре отпустила всех торговок, швей и
спросила о Райском. Ей сказали, что он ушел на целый день к Козлову, куда он в самом деле отправился, чтоб не оставаться наедине с Татьяной Марковной до вечера.
Вера была не в лучшем положении. Райский поспешил передать ей разговор с
бабушкой, — и когда, на другой день, она, бледная, измученная, утром рано послала за ним и
спросила: «Что
бабушка?» — он, вместо ответа, указал ей на Татьяну Марковну, как она шла по саду и по аллеям в поле.
Райский позвал доктора и кое-как старался объяснить ее расстройство. Тот прописал успокоительное питье, Вера выпила, но не успокоилась, забывалась часто сном, просыпалась и
спрашивала: «Что
бабушка?»
Бабушка лежала с закрытой головой. Он боялся взглянуть, спит ли она или все еще одолевает своей силой силу горя. Он на цыпочках входил к Вере и
спрашивал Наталью Ивановну: «Что она?»
— Что
бабушка? —
спросила она, открыв глаза, и опять закрыла их. — Наташа, где ты? поди сюда, что ты все прячешься?
— Вы не спите,
бабушка? —
спросит и Вера, также поймав ее смотрящий на нее взгляд.
Переработает ли в себе
бабушка всю эту внезапную тревогу, как землетрясение всколыхавшую ее душевный мир? —
спрашивала себя Вера и читала в глазах Татьяны Марковны, привыкает ли она к другой, не прежней Вере и к ожидающей ее новой, неизвестной, а не той судьбе, какую она ей гадала? Не сетует ли бессознательно про себя на ее своевольное ниспровержение своей счастливой, старческой дремоты? Воротится ли к ней когда-нибудь ясность и покой в душу?
«А когда после? —
спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я силы написать ему сегодня до вечера? И что напишу? Все то же: „Не могу, ничего не хочу, не осталось в сердце ничего…“ А завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит вызов выстрелами, наконец, столкнется с людьми, с
бабушкой!.. Пойти самой, сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки не знают его!..»
— Ты
спрашиваешь, что я думаю! — сказала Вера с упреком, — то же, что ты,
бабушка!
— Да, он называет венчанье «комедией» и предлагает венчаться! Он думает, что мне только этого недоставало для счастья…
Бабушка! ведь ты понимаешь, что со мной, — зачем же
спрашиваешь?
— Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего человека никогда и никогда не поверила бы новому человеку. Я слишком тяжело страдала, — шептала она, кладя щеку свою на руку
бабушки, — но ты видела меня, поняла и спасла… ты — моя мать!.. Зачем же
спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне ничего больше нет… Пустота — холод, и если б не ты — отчаяние…