Неточные совпадения
Мысли этого порядка развивались с приятной легкостью, как бы самосильно. Память услужливо подсказывала десятки афоризмов: «Истинная
свобода — это
свобода отбора впечатлений». «В мире, где все непрерывно изменяется, стремление к выводам — глупо». «Многие стремятся к
познанию истины, но — кто достиг ее, не искажая действительности?»
Помня связь марксизма с гегелианством, можно сказать, что это
познание истины дает
свободу, как признание необходимости.
Возможна ли
свобода без
познания истины и возможно ли
познание истины без
свободы?
Луначарский не соглашался признать независимость истины от революционной классовой борьбы, а значит, и
свободы философа в путях
познания.
«Для „общечеловека“, для citoyen’a, — писал Михайловский, — для человека, вкусившего плодов общечеловеческого древа
познания добра и зла, не может быть ничего соблазнительнее
свободы политики,
свободы совести, слова, устного и печатного,
свободы обмена мыслей и пр.
Лишь церковная философия в силах решить проклятые вопросы, лишь ей доступны проблемы
свободы и зла, личности и мирового смысла, реализма и брачной тайны
познания.
Его идеал «свободной жизни» определителен: это —
свобода от всех этих исчисленных цепей рабства, которыми оковано общество, а потом
свобода — «вперить в науки ум, алчущий
познаний», или беспрепятственно предаваться «искусствам творческим, высоким и прекрасным», —
свобода «служить или не служить», «жить в деревне или путешествовать», не слывя за то ни разбойником, ни зажигателем, и — ряд дальнейших очередных подобных шагов к
свободе — от несвободы.
И никакое развитие, никакое
познание себя и мира, никакая духовная
свобода не дадут мне жалкой физической
свободы —
свободы располагать своим телом.
«Законы природы», идея о все общей мировой детерминированности, о каком-то perpetuum mobile [Вечный двигатель (лат.).] есть необходимое вспомогательное орудие
познания, его прагматические костыли, опираясь на них человек расширяет свою мощь и положительную
свободу.
Одновременно с этим Бог пробуждает в человеке сознание его тварной
свободы тем, что дает ему закон или заповедь: «И заповедал Господь Бог, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от древа
познания добра и зла не ешь от него: ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2:16–17).
Так как они, очевидно, радовались своему самовластию (αΟτεξουσίαν), много пользуясь
свободой движения за себя самих (παρ αυτών), они взяли противоположное направление и удалились весьма далеко и утратили
познание, что сами они оттуда (как дети, отделившиеся от отцов и много времени проведшие вдали, не знают ни отца, ни себя)» (Enn. V, lib. I, cap. I).
Фактическая обусловленность и второй критики Канта еще более очевидна, чем даже в первом случае, ибо речь идет здесь уже не о
познании, логика которого кажется для всех более или менее принудительной, но о направлении воли, природа которой состоит в
свободе.
Человек борется с насилием этой природной необходимости через
познание этой необходимости, и может быть лишь к этой сфере применимо то, что
свобода есть результат необходимости, сознанность и познанность необходимости.
Обращаясь к самопознанию, которое есть одно из главных источников философского
познания, я открываю в себе изначальное, исходное: противление мировой данности, неприятие всякой объектности, как рабства человека, противоположение
свободы духа необходимости мира, насилию и конформизму.
Познание личности и
свободы связано с личным разумом, с волей и активностью.
Фанатик любви может совершать величайшие злодеяния и насилия во имя идеи любви, вытеснившей
свободу, справедливость,
познание и т. д.
Философия человечна, философское
познание — человеческое
познание; в ней всегда есть элемент человеческой
свободы, она есть не откровение, а свободная познавательная реакция человека на откровение.
Основной, изначальной проблемой является проблема человека, проблема человеческого
познания, человеческой
свободы, человеческого творчества.
Он привносит в это
познание элемент из
свободы, из ничто, и только потому в его
познании небывшее становится бывшим, возгорается свет из тьмы.
Познание родилось из
свободы, из темных недр иррационального.
Свобода и своеобразие философского
познания всегда подвергались опасности, и притом с разных, противоположных сторон.
Это рай после
познания свободы, после всех испытаний.
Если это ничто есть изначальная, бездонная
свобода, меоническая, несотворенная, то, хотя и остается непроницаемая тайна, на путях ее
познания мы достигаем более осмысленных и менее оскорбительных результатов.
Этика есть
познание духа, а не
познание природы, ей принадлежит лишь то, что связано с духовной
свободой, а не с природной необходимостью.
Рай в конце предполагает, что человек уже прошел через обострение и раздвоение сознания, через
свободу, через различение и
познание добра и зла.
Дух революционен в отношении к миру, и на земле он выразим не в объективных структурах, а в
свободе, справедливости, любви, творчестве, в интуитивном
познании, не в объективности, а в экзистенциальной субъективности.
Любовь есть творчество,
познание есть творчество, преображение природы есть творчество,
свобода есть творчество.
«Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столько стоит?» Человек не может вынести страданий своих и чужих, а без страданий невозможна
свобода, невозможно
познание добра и зла.
Мировая гармония без
свободы, без
познания добра и зла, не выстраданная трагедией мирового процесса, ничего не стоит.
Во все времена по-разному философы отстаивали свою самостоятельность и свое противление мировой данности, говоря, что цель их
познания —
свобода, а не природа, дух, а не материя, ценность, а не действительность, смысл, а не необходимость, сущность, а не являющееся.
Но двойственность
свободы и необходимости, творчества и неподвижности лежит в самом бытии, а не в способах его
познания.
Нельзя ждать
познания мировой
свободы и мировой творческой тайны от уединенной, оторвавшей себя от мира и противоположившей себя миру индивидуальности.
Философия есть искусство
познания в
свободе через творчество идей, противящихся мировой данности и необходимости и проникающих в запредельную сущность мира.
Свобода не может быть рационализирована, она не поддается
познанию рассудочными категориями, но в ней живет божественный разум.
Нельзя ждать
познания свободы от рабского послушания необходимости.
Свобода первого человека Адама должна была быть истреблена в испытании
познания добра и зла, т. е. поглощена необходимостью, чтобы подлинная и высшая
свобода была открыта через Абсолютного Человека — Христа.
Повышенное духовное общение, общение в
свободе и из
свободы, а не в необходимости и не из необходимости, должно и в философском
познании признать самооправдание творческой интуиции.
Философия всегда боролась за
свободу своего творческого акта, всегда была искусством
познания и постоянно испытывала рабскую зависимость от необходимости, к которой приспособлялась путем научности.
В философском
познании рвется к
свободе творческая интуиция.
Заветной целью философии всегда было
познание свободы и
познание из
свободы.