Неточные совпадения
— А потому терпели мы,
Что мы — богатыри.
В
том богатырство
русское.
Ты думаешь, Матренушка,
Мужик — не богатырь?
И жизнь его не ратная,
И смерть ему не писана
В бою — а богатырь!
Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина… леса дремучие
Прошли по ней — сломалися.
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит — катается
На колеснице огненной…
Все терпит богатырь!
Довольно демон ярости
Летал с мечом карающим
Над
русскою землей.
Довольно рабство тяжкое
Одни пути лукавые
Открытыми, влекущими
Держало на Руси!
Над Русью оживающей
Святая песня слышится,
То ангел милосердия,
Незримо пролетающий
Над нею, души сильные
Зовет на честный путь.
(В
те времена хорошие
В России дома не было,
Ни школы, где б не спорили
О
русском мужике...
Эх! эх! придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой люди, люди
русские!
Крестьяне православные!
Слыхали ли когда-нибудь
Вы эти имена?
То имена великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить в ваших горенках,
Их книги прочитать…
Мой предок Оболдуй
Впервые поминается
В старинных
русских грамотах
Два века с половиною
Назад
тому.
Легко было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее было обезоружить польскую интригу,
тем более что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность
русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать, как внимание их было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Утвердительно можно сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны) и имеют
то драгоценное свойство, что, во-первых, дают совершенно верное понятие о современном положении
русской орфографии и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».
Таковы-то были мысли, которые побудили меня, смиренного городового архивариуса (получающего в месяц два рубля содержания, но и за всем
тем славословящего), ку́пно [Ку́пно — вместе, совместно.] с троими моими предшественниками, неумытными [Неумы́тный — неподкупный, честный (от старого
русского слова «мыт» — пошлина).] устами воспеть хвалу славных оных Неронов, [Опять
та же прискорбная ошибка.
По-видимому, эта женщина представляла собой тип
той сладкой
русской красавицы, при взгляде на которую человек не загорается страстью, но чувствует, что все его существо потихоньку тает.
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории
русского либерализма,
то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Осматривание достопримечательностей, не говоря о
том, что всё уже было видено, не имело для него, как для
Русского и умного человека,
той необъяснимой значительности, которую умеют приписывать этому делу Англичане.
И старый князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей Иваныч, и все женщины верили, и жена его верила так, как он верил в первом детстве, и девяносто девять сотых
русского народа, весь
тот народ, жизнь которого внушала ему наибольшее уважение, верили.
Сидя в кабинете Каренина и слушая его проект о причинах дурного состояния
русских финансов, Степан Аркадьич выжидал только минуты, когда
тот кончит, чтобы заговорить о своем деле и об Анне.
Русская девушка ухаживала за мадам Шталь и, кроме
того, как замечала Кити, сходилась со всеми тяжело-больными, которых было много на водах, и самым натуральным образом ухаживала зa ними.
Он думал, что
Русский народ, имеющий призвание заселять и обрабатывать огромные незанятые пространства сознательно, до
тех пор, пока все земли не заняты, держался нужных для этого приемов и что эти приемы совсем не так дурны, как это обыкновенно думают.
— Я вот говорю Анне Аркадьевне, — сказал Воркуев, — что если б она положила хоть одну сотую
той энергии на общее дело воспитания
русских детей, которую она кладет на эту Англичанку, Анна Аркадьевна сделал бы большое, полезное дело.
Русская девушка эта, по наблюдениям Кити, не была родня мадам Шталь и вместе с
тем не была наемная помощница.
— Что же касается до
того, что тебе это не нравится,
то извини меня, — это наша
русская лень и барство, а я уверен, что у тебя это временное заблуждение, и пройдет.
Разговор между обедавшими, за исключением погруженных в мрачное молчание доктора, архитектора и управляющего, не умолкал, где скользя, где цепляясь и задевая кого-нибудь за живое. Один раз Дарья Александровна была задета за живое и так разгорячилась, что даже покраснела, и потом уже вспомнила, не сказано ли ею чего-нибудь лишнего и неприятного. Свияжский заговорил о Левине, рассказывая его странные суждения о
том, что машины только вредны в
русском хозяйстве.
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после
того как они переехали в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько
русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой женщины.
Он настаивал на
том, что
русский мужик есть свинья и любит свинство, и, чтобы вывести его из свинства, нужна власть, а ее нет, нужна палка, а мы стали так либеральны, что заменили тысячелетнюю палку вдруг какими-то адвокатами и заключениями, при которых негодных вонючих мужиков кормят хорошим супом и высчитывают им кубические футы воздуха.
— Я не имею удовольствия знать этого господина Левина, — улыбаясь сказал Вронский, — но, вероятно, он никогда не видал
тех машин, которые он осуждает. А если видел и испытывал,
то кое-как, и не заграничную, а какую-нибудь
русскую. А какие же тут могут быть взгляды?
— А мы живем и ничего не знаем, — сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? — сказал он, подавая ему только что полученную утром
русскую газету и указывая на статью о
русском художнике, жившем в
том же городе и окончившем картину, о которой давно ходили слухи и которая вперед была куплена. В статье были укоры правительству и Академии за
то, что замечательный художник был лишен всякого поощрения и помощи.
—
То есть что же? Партия Бертенева против
русских коммунистов?
— Позор и срам! — отвечал полковник. — Одного боишься, — это встречаться с
Русскими за границей. Этот высокий господин побранился с доктором, наговорил ему дерзости за
то, что
тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
― Но в чем же вы видите особенные свойства
русского рабочего? ― сказал Метров. ― В зоологических, так сказать, его свойствах или в
тех условиях, в которых он находится?
Манера обращения принца с
теми самыми лицами, которые, к удивлению Вронского, из кожи вон лезли, чтобы доставлять ему
русские удовольствия, была презрительна.
Как бы
то ни было, когда он простился с ним на седьмой день, пред отъездом его в Москву, и получил благодарность, он был счастлив, что избавился от этого неловкого положения и неприятного зеркала. Он простился с ним на станции, возвращаясь с медвежьей охоты, где всю ночь у них было представление
русского молодечества.
Но, несмотря на это, в
то время как он перевертывал свои этюды, поднимал сторы и снимал простыню, он чувствовал сильное волнение, и
тем больше, что, несмотря на
то, что все знатные и богатые
Русские должны были быть скоты и дураки в его понятии, и Вронский и в особенности Анна нравились ему.
С
тем тактом, которого так много было у обоих, они за границей, избегая
русских дам, никогда не ставили себя в фальшивое положение и везде встречали людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше, чем они сами понимали его.
И по обычной привычке
Русских, вместо
того чтоб именно по-русски сказать
то, что он хотел скрыть от слуг, заговорил по-французски.
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих
русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не мог знать
того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении
того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы
то ни было общих целей.
Левин видел, что в вопросе этом уже высказывалась мысль, с которою он был несогласен; но он продолжал излагать свою мысль, состоящую в
том, что
русский рабочий имеет совершенно особенный от других народов взгляд на землю. И чтобы доказать это положение, он поторопился прибавить, что, по его мнению, этот взгляд
Русского народа вытекает из сознания им своего призвания заселить огромные, незанятые пространства на востоке.
— Ах, напротив, я ничем не занята, — отвечала Варенька, но в
ту же минуту должна была оставить своих новых знакомых, потому что две маленькие
русские девочки, дочери больного, бежали к ней.
И ни
то, ни другое не давало не только ответа, но ни малейшего намека на
то, что ему, Левину, и всем
русским мужикам и землевладельцам делать с своими миллионами рук и десятин, чтоб они были наиболее производительны для общего благосостояния.
— Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, — сказал он. — И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с
тем радостное явление. Двадцать лет
тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос
русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.
Тот (Голенищев) был здешний
Русский.
Роль, которую он избрал, роль богатого землевладельца, из каких должно состоять ядро
русской аристократии, не только пришлась ему вполне по вкусу, но теперь, после
того как он прожил так полгода, доставляла ему всё возрастающее удовольствие.
Он считал
русского мужика стоящим по развитию на переходной ступени от обезьяны к человеку, а вместе с
тем на земских выборах охотнее всех пожимал руку мужикам и выслушивал их мнения.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти на стол, он склонил на бок голову, подумал с минуту и начал писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее
того характера холодности, который оно имеет на
русском языке.
— На
том свете? Ох, не люблю я
тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и
русские песни.
— А что же, правда, что этот Михайлов в такой бедности? — спросил Вронский, думая, что ему, как
русскому меценату, несмотря на
то, хороша ли или дурна его картина, надо бы помочь художнику.
Меня невольно поразила способность
русского человека применяться к обычаям
тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.
Вера больна, очень больна, хотя в этом и не признается; я боюсь, чтобы не было у нее чахотки или
той болезни, которую называют fievre lente [Fievre lente — медленная, изнурительная лихорадка.] — болезнь не
русская вовсе, и ей на нашем языке нет названия.
Странное дело! оттого ли, что честолюбие уже так сильно было в них возбуждено; оттого ли, что в самых глазах необыкновенного наставника было что-то говорящее юноше: вперед! — это слово, производящее такие чудеса над
русским человеком, —
то ли, другое ли, но юноша с самого начала искал только трудностей, алча действовать только там, где трудно, где нужно было показать бóльшую силу души.
Самая полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни в каком случае не простят герою, и весьма многие дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем
том он не может взять в герои добродетельного человека, но… может быть, в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство
русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная
русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
Где же
тот, кто бы на родном языке
русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед? кто, зная все силы, и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить на высокую жизнь
русского человека? Какими словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный
русский человек. Но веки проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее слово.
Как
русский, как связанный с вами единокровным родством, одной и
тою же кровью, я теперь обращаюсь <к> вам.
У [
русского] человека, даже и у
того, кто похуже других, все-таки чувство справедливо.
То и другое, как случается в
русском человеке, было набросано в нем в каком-то картинном беспорядке.