Неточные совпадения
Меня будет интересовать не столько вопрос о
том, чем эмпирически была Россия, сколько вопрос о
том, что замыслил Творец о России, умопостигаемый образ
русского народа, его идея.
Противоречивость и сложность
русской души, может быть, связана с
тем, что в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории — Восток и Запад.
Особенное значение XIX в. определяется
тем, что, после долгого безмыслия,
русский народ, наконец, высказал себя в слове и мысли и сделал это в очень тяжелой атмосфере отсутствия свободы.
История
русского народа одна из самых мучительных историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое было самой страшной язвой
русской жизни, гонения на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в
тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой истории война.
То, что называли у нас двоеверием, т. е. соединение православной веры с языческой мифологией и народной поэзией, объясняет многие противоречия в
русском народе.
Вместе с
тем в
русской религиозности всегда был силен эсхатологический элемент.
Если, с одной стороны,
русская народная религиозность связывала божественный и природный мир,
то, с другой стороны, апокрифы, книги, имевшие огромное влияние, говорили о грядущем приходе Мессии.
Но если и признать болгарское происхождение идеи инока Филофея,
то это не меняет значения этой идеи для судьбы
русского народа.
В духовных стихах Русь — вселенная,
русский царь — царь над царями, Иерусалим
та же Русь, Русь там, где истина веры.
Но вместе с
тем казацкая вольница, в которой было несколько слоев, представляла анархический элемент в
русской истории, в противовес государственному абсолютизму и деспотизму.
Но вместе с
тем это был величайший
русский писатель допетровской эпохи.
Тема раскола была
темой историософической, связанной с
русским мессианским призванием,
темой о царстве.
В основу раскола легло сомнение в
том, что
русское царство, Третий Рим, есть истинное православное царство.
Значение левого крыла раскола — беспоповства — в
том, что он сделал
русскую мысль свободной и дерзновенной, отрешенной и обращенной к концу.
Если уже Московское царство вызвало религиозные сомнения в
русском народе,
то эти сомнения очень усилились относительно петровской империи.
Бецкий сказал о помещиках, что они говорят: «Не хочу, чтобы философами были
те, кто мне служить должны» [См.: А. Щапов. «Социально-педагогические условия умственного развития
русского народа».].
Между
тем как Петр Великий говорил, что
русский народ способен к науке и умственной деятельности, как все народы.
О конце его жизни создалась легенда о
том, что он стал странником Федором Кузьмичом, легенда очень
русская и очень правдоподобная.
Необыкновенную честь
русскому дворянству делает
то, что в своем верхнем аристократическом слое оно создало движение декабристов, первое освободительное движение в России, открывшее революционный век.
Высший слой
русской гвардии, наиболее культурный в
то время, проявил большое бескорыстие.
Русская мысль засветилась во
тьме.
Масоны и декабристы подготовляют появление
русской интеллигенции XIX в., которую на Западе плохо понимают, смешивая с
тем, что там называют intellectuels.
Темы русской литературы будут христианские и тогда, когда в сознании своем
русские писатели отступят от христианства.
Пушкин, единственный
русский писатель ренессанского типа, свидетельствует о
том, как всякий народ значительной судьбы есть целый космос и потенциально заключает в себе все.
Русский безграмотный мужик любит ставить вопросы философского характера — о смысле жизни, о Боге, о вечной жизни, о зле и неправде, о
том, как осуществить Царство Божье.
Между
тем как
тема русского нигилизма и
русского коммунизма есть также философская
тема.
Трагедия
русского народа в
том, что
русская власть не была верна этим словам.
Много даров было дано в
то время
русским.
Славянофилы усвоили себе гегелевскую идею о призвании народов, и
то, что Гегель применял к германскому народу, они применяли к
русскому народу.
Когда славянофилы говорили, что община и земщина — основы
русской истории,
то это нужно понимать так, что община и земщина для них идеал
русской жизни.
Киреевский противополагает тип
русского богословия типу богословия западного,
то это нужно понимать, как программу, план
русского богословия, так как никакого
русского богословия не было, оно лишь начинается с Хомякова.
Призвание России оказывается связанным с
тем, что
русский народ — самый смиренный в мире народ.
Русский народ самый не воинственный, миролюбивый народ, но в
то же время этот народ должен господствовать в мире.
Если Беккария и имел влияние на
русское уголовное законодательство,
то отвращение к смертной казни не было ни одним народом так усвоено, как народом
русским, у которого нет склонности смотреть на зрелище казни.
И это, вероятно, связано с
тем, что
русские — коммюнотарны, но не социализированы в западном смысле, т. е. не признают примата общества над человеком.
У
русских нет
того иерархического чувства, которое есть у западных людей, его нет ни в какой области.
Письмо очень интересно нам
тем, что обнаруживает на Западе мысли, близкие
русской мысли.
Вопрос об этом влиянии не надо оспаривать; оно возникает из
того примера, который показывает
Русская Церковь, из ее доктрины, прочно основанной на церковной науке, от которой так далек римский католицизм, с заложенным в нем принципом разрушения и со своей наукой, враждебной вере…
Провидение до сего времени хранило
Русскую Церковь, и она не была вовлечена в
тот процесс, происходящий в Европе, результатом которого стала дехристианизация в науке и в гражданском обществе.
Особенно благодаря
тому, что
Русская Церковь отстаивала ранний католицизм в борьбе с его врагами — папизмом и протестантизмом, а также благодаря
тому, что она не отрицала разум, как это делала Римская Церковь, и не допускала при этом возможности появления заблуждений, которые могут отсюда возникать, как это происходит в протестантизме — она единственная способна стать посредником, что, впрочем, должно быть сделано единственной основой науки в России — и самими
русскими».
Он отличается от других
русских писателей 30-х и 40-х годов уже
тем, что он не вышел из дворянской среды и не имел в себе барских черт, которые были сильно выражены и у анархиста Бакунина.
Для
русской историософической
темы огромное значение имеет Герцен.
Во всяком случае, верно
то, что идеи Данилевского были срывом в осознании
русской идеи и в эту идею не могут войти.
Вот слова, наиболее характеризующие К. Леонтьева: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей восходил на Синай, что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для
того только, чтобы французский, или немецкий, или
русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ и „коллективно“ на развалинах всего этого прошлого величия?..
Я во Франции — француз, с немцами — немец, с древним греком — грек и,
тем самым, наиболее
русский,
тем самым я настоящий
русский и наиболее служу для России, ибо выставляю главную ее мысль».
Достоевский более всего свидетельствует о
том, что славянофильство и западничество одинаково подлежат преодолению, но оба направления войдут в
русскую идею, как и всегда бывает в творческом преодолении (Aufhebung у Гегеля).
Русские размышления над историософической
темой привели к сознанию, что путь России — особый.
Огромное, основоположное значение для дальнейшей истории
русского сознания имеет
то, что у Белинского бунт личности против мировой истории и мировой гармонии приводит его к культу социальности.
Русский человек способен выносить страдание лучше западного, и вместе с
тем он исключительно чувствителен к страданию, он более сострадателен, чем человек западный.
Русские прогрессисты-революционеры сомневались в оправданности прогресса, сомневались в
том, что грядущие результаты прогресса могут искупить страдания и несправедливости прошлого.