Неточные совпадения
В
той части
русской армии, где находился мой дед, были убиты все начальствовавшие, начиная с генерала.
Моя тетя что-то вязала для императрицы Марии Федоровны, c которой была близка, и в
то же время презирала
русских монархистов и даже главных деятелей не пускала к себе в дом.
Толстого, с Иваном Карамазовым, Версиловым, Ставрогиным, князем Андреем и дальше с
тем типом, который Достоевский назвал «скитальцем земли
русской», с Чацким, Евгением Онегиным, Печориным и другими.
Но я принадлежу к
той породе людей и, может быть, к
тому поколению
русских людей, которое видело в семье и деторождении быт, в любви же видело бытие.
В
то время, время довольно интенсивной интеллектуальной жизни в московских философских кружках, я пытался найти традицию
русской философии.
То, что я говорю, связано с революционной аскезой
русской интеллигенции, которая не есть обыкновенная аскеза, а аскеза выносливости в отношении к преследованиям.
Когда я ездил за границу,
то в Швейцарии встречался с основателями и главарями
русской социал-демократии.
Журнал «Вопросы жизни» имел большое симптоматическое значение, он отражал течения
того времени, он был новым явлением в истории
русских журналов.
Многое из творческого подъема
того времени вошло в дальнейшее развитие
русской культуры и сейчас есть достояние всех
русских культурных людей.
Культурно-духовное движение
того времени было своеобразным
русским романтизмом, оно менее всего было классическим по своему духу.
Повторяю, много даров было послано
русским людям
того взволнованного времени.
В нем были типические
русские черты, и вместе с
тем он был ни на кого не похож.
Русские люди
того времени жили в разных этажах и даже в разных веках.
Это произошло после
того, как был низвержен и вытеснен из жизни весь верхний культурный слой, все творцы
русского ренессанса оказались ни к чему ненужными и в лучшем случае к ним отнеслись с презрением.
Если от Мережковского меня отталкивала двойственность, переходящая в двусмысленность, отсутствие волевого выбора, злоупотребление литературными схемами,
то от Флоренского отталкивал его магизм, первоощущение заколдованности мира, вызывающее не восстание, а пассивное мление, отсутствие
темы о свободе, слабое чувство Христа, его стилизация и упадочность, которую он ввел в
русскую религиозную философию.
Вместе с
тем русскими душами овладели предчувствия надвигающихся катастроф.
Трагично для
русской судьбы было
то, что в революции, готовившейся в течение целого столетия, восторжествовали элементарные идеи
русской интеллигенции.
Раскол, характерный для
русской истории, раскол, нараставший весь XIX век, бездна, развернувшаяся между верхним утонченным культурным слоем и широкими кругами, народными и интеллигентскими, привели к
тому, что
русский культурный ренессанс провалился в эту раскрывшуюся бездну.
Но вместе с
тем у него не было
того клерикализма и поклонения авторитету иерархии, которые характерны для правых течений
русской эмиграции.
Когда я попал за границу и соприкоснулся с
русской эмиграцией,
то это было одно из самых тяжелых впечатлений моей жизни.
У
русских писателей, переходивших за границы искусства, у Гоголя, у Л. Толстого, у Достоевского и многих других остро ставилась эта
тема.
Когда я ближе познакомился с современной католической и протестантской мыслью,
то я был поражен, до чего моя проблема творчества им чужда, чужда и вообще проблематика
русской мысли.
Характер
русской революции определился
тем, что она была порождением войны.
Опыт
русской революции подтверждал мою давнюю уже мысль о
том, что свобода не демократична, а аристократична.
У многочисленных слушателей советской России
того времени я находил более напряженный интерес к вопросам философским и вопросам религиозным, чем впоследствии у молодежи
русской эмиграции.
Деятельность Религиозно-философской академии открылась моим публичным докладом на
тему о религиозном смысле
русской революции, на котором были высказаны некоторые мысли, чуждые эмиграции.
Деятельность в
русской среде за границей мне была мучительна всегда, я совсем не подходил к атмосфере, я обманывал все ожидания, меня принимали не за
того, кем я действительно был.
Но эти
русские идеи были вместе с
тем идеями универсальными.
Я всегда был универсалистом по своему жизнепониманию и вместе с
тем всегда ощущал этот универсализм как
русский.
Вместе с
тем на Западе меня ценили более, чем в
русской среде.
И вместе с
тем я чувствовал, что в моем мышлении есть что-то вполне
русское и что многое в нем чуждо и мало понятно западным людям.
Французы, замкнутые в своей культуре, сказали бы, что они находятся в стадии высокой культуры (цивилизации),
русские же еще не вышли из стадии «природы»,
то есть варварства.
Очень походит многое из
того, что он говорит о способах усвоения немцами западного рационализма, западной техники и индустриализации, на
то, что я не раз писал о способах усвоения всего этого
русским народом.
Интересно, что французские католики и протестанты впервые встретились и разговаривали лицом к лицу на религиозные
темы на
русской почве.
И
тем не менее моя универсальная по своему духу мысль, наиболее ценимая на Западе, заключает в себе
русскую проблематику, она родилась в
русской душе.
Я приносил с собой свое личное и
русское катастрофическое чувство жизни и истории, отношение к каждой
теме по существу, а не через культурное отражение.
Когда сравниваешь
русского человека с западным,
то поражает его недетерминированность, нецелесообразность, отсутствие границ, раскрытость в бесконечность, мечтательность.
Во мне вызывает сильное противление
то, что для
русской эмиграции главный вопрос есть вопрос об отношении к советской власти.
Между
тем как я считаю главным вопросом вопрос об отношении к
русскому народу, к советскому народу, к революции как внутреннему моменту в судьбе
русского народа.
Когда Союз — сначала
русских, а потом советских — патриотов заявил о безоговорочном принятии советской власти и режима в советской России,
то это меня возмутило.
В ноябре 1944 года я прочел от Союза писателей в помещении Союза
русских патриотов публичный доклад на
тему «
Русская и германская идея».
Тема, поставленная
русской религиозной мыслью о социальном и космическом преображении, о новой творческой эпохе в христианстве, отсутствует.
Я могу признавать положительный смысл революции и социальные результаты революции, могу видеть много положительного в самом советском принципе, могу верить в великую миссию
русского народа и вместе с
тем ко многому относиться критически в действиях советской власти, могу с непримиримой враждой относиться к идеологической диктатуре.
Неточные совпадения
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В
том богатырство
русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Довольно демон ярости // Летал с мечом карающим // Над
русскою землей. // Довольно рабство тяжкое // Одни пути лукавые // Открытыми, влекущими // Держало на Руси! // Над Русью оживающей // Святая песня слышится, //
То ангел милосердия, // Незримо пролетающий // Над нею, души сильные // Зовет на честный путь.
(В
те времена хорошие // В России дома не было, // Ни школы, где б не спорили // О
русском мужике.)
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера // И не милорда глупого — // Белинского и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди
русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? //
То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их книги прочитать…
Мой предок Оболдуй // Впервые поминается // В старинных
русских грамотах // Два века с половиною // Назад
тому.