Неточные совпадения
Анна Андреевна, жена его, провинциальная кокетка,
еще не совсем пожилых лет, воспитанная вполовину на романах и альбомах, вполовину на хлопотах в своей кладовой и девичьей. Очень любопытна и при случае выказывает тщеславие. Берет иногда власть над мужем потому только, что тот не находится, что
отвечать ей; но власть эта распространяется только на мелочи и состоит в выговорах и насмешках. Она четыре
раза переодевается в разные платья в продолжение пьесы.
— Я? четвертый день, —
ответил Вронский,
еще раз внимательно вглядываясь в лицо товарища.
Она грозно посмотрела на него и, не
отвечая на его поклон, продолжала, топая ногой, считать: «Un, deux, trois, un, deux, trois», [
Раз, два, три,
раз, два, три (фр.).] —
еще громче и повелительнее, чем прежде.
— Разумеется, так! —
ответил Раскольников. «А что-то ты завтра скажешь?» — подумал он про себя. Странное дело, до сих пор
еще ни
разу не приходило ему в голову: «что подумает Разумихин, когда узнает?» Подумав это, Раскольников пристально поглядел на него. Теперешним же отчетом Разумихина о посещении Порфирия он очень немного был заинтересован: так много убыло с тех пор и прибавилось!..
Затем она
еще раз гордо и с достоинством осмотрела своих гостей и вдруг с особенною заботливостью осведомилась громко и через стол у глухого старичка: «Не хочет ли он
еще жаркого и давали ли ему лиссабонского?» Старичок не
ответил и долго не мог понять, о чем его спрашивают, хотя соседи для смеху даже стали его расталкивать. Он только озирался кругом разиня рот, чем
еще больше поджег общую веселость.
Марина не
ответила. Он взглянул на нее, — она сидела, закинув руки за шею; солнце, освещая голову ее, золотило нити волос, розовое ухо, румяную щеку; глаза Марины прикрыты ресницами, губы плотно сжаты. Самгин невольно загляделся на ее лицо, фигуру. И
еще раз подумал с недоумением, почти со злобой: «Чем же все-таки она живет?»
«Да, она умнеет», —
еще раз подумал Самгин и приласкал ее. Сознание своего превосходства над людями иногда возвышалось у Клима до желания быть великодушным с ними. В такие минуты он стал говорить с Никоновой ласково, даже пытался вызвать ее на откровенность; хотя это желание разбудила в нем Варвара, она стала относиться к новой знакомой очень приветливо, но как бы испытующе. На вопрос Клима «почему?» — она
ответила...
— О, я не вам! — быстро
ответил я, но уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно, как объяснилось после, тому, что Дарзан назвал меня князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь краснею от мысли, что я, от стыда конечно, не посмел в ту минуту поднять эту глупость и не заявил вслух, что я — просто Долгорукий. Это случилось
еще в первый
раз в моей жизни. Дарзан в недоумении глядел на меня и на смеющегося Стебелькова.
«Отвези в последний
раз в Саймонстоун, — сказал я не без грусти, — завтра утром приезжай за нами». — «Yes, sir, —
отвечал он, — а знаете ли, — прибавил потом, — что пришло
еще русское судно?» — «Какое? когда?» — «Вчера вечером», —
отвечал он.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, —
отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим
еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я
еще дома, и
раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
— Позвольте вас, милостивый государь, предупредить и
еще раз вам напомнить, если вы только не знали того, — с особенным и весьма строгим внушением проговорил прокурор, — что вы имеете полное право не
отвечать на предлагаемые вам теперь вопросы, а мы, обратно, никакого не имеем права вымогать у вас ответы, если вы сами уклоняетесь
отвечать по той или другой причине.
На краю полянки старик обернулся и
еще раз посмотрел на место, где столько лет он провел в одиночестве. Увидев меня, он махнул мне рукой, я
ответил ему тем же и почувствовал на руке своей браслет.
Так прошло у них время третьего года и прошлого года, так идет у них и нынешний год, и зима нынешнего года уж почти проходила, снег начинал таять, и Вера Павловна спрашивала: «да будет ли
еще хоть один морозный день, чтобы хоть
еще раз устроить зимний пикник?», и никто не мог
отвечать на ее вопрос, только день проходил за днем, все оттепелью, и с каждым днем вероятность зимнего пикника уменьшалась.
Переписка продолжалась
еще три — четыре месяца, — деятельно со стороны Кирсановых, небрежно и скудно со стороны их корреспондента. Потом он и вовсе перестал
отвечать на их письма; по всему видно было, что он только хотел передать Вере Павловне и ее мужу те мысли Лопухова, из которых составилось такое длинное первое письмо его, а исполнив эту обязанность, почел дальнейшую переписку излишнею. Оставшись
раза два — три без ответа, Кирсановы поняли это и перестали писать.
Адвокат ничего не
ответил, а только
еще раз пожал плечами и с улыбкой посмотрел на Галактиона. Происходило что-то непонятное для последнего, и он начинал испытывать смущение.
Я
отвечал ему, что если он будет приходить ко мне как «утешитель» (потому что, если бы даже он и молчал, то все-таки приходил бы как утешитель, я это объяснил ему), то ведь этим он мне будет, стало быть, каждый
раз напоминать
еще больше о смерти.
Повторив
еще раз, что ему труднее других говорить, он заключил, что не может отказаться от надежды, что Настасья Филипповна не
ответит ему презрением, если он выразит свое искреннее желание обеспечить ее участь в будущем и предложит ей сумму в семьдесят пять тысяч рублей.
Макар ничего не
отвечал, а только загородил своею фигурой дверь, когда Авгарь поднялась и сделала попытку вырваться из избушки. Она остановилась против него и быстро посмотрела прямо в глаза каким-то остановившимся взглядом, точно хотела
еще раз убедиться, что это он.
— Часто хвораю, —
отвечала спокойно Лиза и,
еще раз позвав за собою Розанова, пошла впереди его через переднюю по коридору. Вдоль темного коридора Розанов заметил несколько дверей влево и, наконец, вошел за Лизою в довольно большую комнату, окрашенную желтою краскою.
— Ну, это мы увидим, —
отвечал Розанов и, сбросив шубу, достал свою карточку, на которой
еще прежде было написано: «В четвертый и последний
раз прошу вас принять меня на самое короткое время. Я должен говорить с вами по делу вашей свояченицы и смею вас уверить, что если вы не удостоите меня этой чести в вашем кабинете, то я заговорю с вами в другом месте».
— Очень рада, очень рада! —
ответила она и
еще раз пожала ему руку.
— Вероятно! —
отвечала Фатеева, как-то судорожно передернув плечами. — Он здесь, ко всем для меня удовольствиям, возлюбленную
еще завел… Все же при мне немножко неловко… Сам мне даже как-то
раз говорил, чтобы я ехала в деревню.
Они поехали. На Мещанской они взобрались на самый верхний этаж, и в одну дверь генерал позвонил. Никто не
ответил. Генерал позвонил
еще раз, уже посильней; послышались, наконец, шаги.
— Он у меня, ваше превосходительство, один! —
отвечал полковник. — Здоровья слабого… Там, пожалуй, как
раз затрут… Знаю я эту военную службу, а в нынешних армейских полках и сопьется
еще, пожалуй!
— Конечно-с!.. Какое же право я имею на них сердиться? Случай весьма обыкновенный. Мне много
еще раз, вероятно, в жизни придется влюбиться несчастным образом! — усиливался Павел
ответить насмешливым голосом: ему совестно было перед Фатеевой тех рыданий, которые готовы были вырваться из его груди.
Девочка не
отвечала на мои скорые и беспорядочные вопросы. Молча отвернулась она и тихо пошла из комнаты. Я был так поражен, что уж и не удерживал и не расспрашивал ее более. Она остановилась
еще раз на пороге и, полуоборотившись ко мне, спросила...
—
Еще раз не понимаю вас, — сухо
ответила Раиса Павловна по-французски. — Чему вы улыбаетесь?
Ласково глядя в лицо ему, она
ответила на вопрос, — он же
еще раз сильно тряхнул ее руку и тихонько, суховато засмеялся ломающимся смехом.
— Это точно-с, что поначалу дело было трудное, —
отвечал он, — в первый
раз, как был я
еще неопытен, они меня лихо надули.
Отвечаем: удовольствие это доставило нам чтение повести г. Калиновича, имя которого, сколько помнится, в первый
раз еще встречаем мы в печати; тем приятнее для нас признать в нем умного, образованного и талантливого беллетриста.
Ему
отвечала жена Зыкова: «Друга вашего, к которому вы пишете, более не существует на свете: две недели, как он умер, все ожидая хоть
еще раз увидеться с вами.
— Благодарю вас, благодарю, —
отвечал князь, сжимая
еще раз руку пристава.
Лукерья — прислуга — приходит и стучится, он не
отвечает, потом
еще раз,
еще раз.
— Не беспокойтесь, я вас не обманываю, — довольно холодно продолжал Ставрогин, с видом человека, исполняющего только обязанность. — Вы экзаменуете, что мне известно? Мне известно, что вы вступили в это общество за границей, два года тому назад, и
еще при старой его организации, как
раз пред вашею поездкой в Америку и, кажется, тотчас же после нашего последнего разговора, о котором вы так много написали мне из Америки в вашем письме. Кстати, извините, что я не
ответил вам тоже письмом, а ограничился…
Она не
ответила и в бессилии закрыла глаза. Бледное ее лицо стало точно у мертвой. Она заснула почти мгновенно. Шатов посмотрел кругом, поправил свечу, посмотрел
еще раз в беспокойстве на ее лицо, крепко сжал пред собой руки и на цыпочках вышел из комнаты в сени. На верху лестницы он уперся лицом в угол и простоял так минут десять, безмолвно и недвижимо. Простоял бы и дольше, но вдруг внизу послышались тихие, осторожные шаги. Кто-то подымался вверх. Шатов вспомнил, что забыл запереть калитку.
— За это ничего!.. Это каламбур, а каламбуры великий князь сам отличные говорит… Каратыгин Петр [Каратыгин Петр Андреевич (1805—1879) — актер и водевилист.] не то
еще сказал даже государю…
Раз Николай Павлович и Михаил Павлович пришли в театре на сцену… Великий князь что-то такое сострил. Тогда государь обращается к Каратыгину и говорит: «Брат у тебя хлеб отбивает!» — «Ничего, ваше величество, —
ответил Каратыгин, — лишь бы только мне соль оставил!»
Царь зевнул
еще раз, но не
отвечал ничего, и Годунов, улавливая каждую черту лица его, не прочел на нем никакого признака ни явного, ни скрытого гнева. Напротив, он заметил, что царю понравилось намерение Серебряного предаться на его волю.
И припомнились ей при этом многознаменательные подробности того времени, когда она
еще была «тяжела» Порфишей. Жил у них тогда в доме некоторый благочестивый и прозорливый старик, которого называли Порфишей-блаженненьким и к которому она всегда обращалась, когда желала что-либо провидеть в будущем. И вот этот-то самый старец, когда она спросила его, скоро ли последуют роды и кого-то Бог даст ей, сына или дочь, — ничего прямо ей не
ответил, но три
раза прокричал петухом и вслед за тем пробормотал...
Но такою гордою и независимою она бывала только наедине. Страх не совсем
еще выпарился огнем ласк из ее сердца, и всякий
раз при виде людей, при их приближении, она терялась и ждала побоев. И долго
еще всякая ласка казалась ей неожиданностью, чудом, которого она не могла понять и на которое она не могла
ответить. Она не умела ласкаться. Другие собаки умеют становиться на задние лапки, тереться у ног и даже улыбаться, и тем выражают свои чувства, но она не умела.
Кусака долго металась по следам уехавших людей, добежала до станции и — промокшая, грязная — вернулась на дачу. Там она проделала
еще одну новую штуку, которой никто, однако, не видал: первый
раз взошла на террасу и, приподнявшись на задние лапы, заглянула в стеклянную дверь и даже поскребла когтями. Но в комнатах было пусто, и никто не
ответил Кусаке.
— «Слышу-с»… Дура. Иди вон! Я тебя прогоню, если ты мне
еще раз так
ответишь. Просто «слышу», и ничего больше. Господ скоро вовсе никаких не будет; понимаешь ты это? не будет их вовсе! Их всех скоро… топорами порежут. Поняла?
— С горя, сударь, Степан Алексеич, с горя, —
отвечал серьезно Васильев, махнув рукой и, очевидно, довольный, что представился случай
еще раз помянуть про свое горе.
Большую часть времени она сидела перед портретом старого помпадура и все вспоминала, все вспоминала. Случалось иногда, что люди особенно преданные успевали-таки проникать в ее уединение и уговаривали ее принять участие в каком-нибудь губернском увеселении. Но она на все эти уговоры
отвечала презрительною улыбкой. Наконец это сочтено было даже опасным. Попробовали призвать на совет надворного советника Бламанже и заставили его
еще раз стать перед ней на колени.
Когда тело отнесено было в каюк, чеченец-брат подошел к берегу. Казаки невольно расступились, чтобы дать ему дорогу. Он сильною ногой оттолкнулся от берега и вскочил в лодку. Тут он в первый
раз, как Оленин заметил, быстрым взглядом окинул всех казаков и опять что-то отрывисто спросил у товарища. Товарищ
ответил что-то и указал на Лукашку. Чеченец взглянул на него и, медленно отвернувшись, стал смотреть на тот берег. Не ненависть, а холодное презрение выразилось в этом взгляде. Он
еще сказал что-то.
— Кто здесь? — окликнул я несколько
раз и, не получив ответа, шагнул в кусты. Что-то белеет на земле. Я нагнулся, и прямо передо мною лежал завернутый в белое одеяльце младенец и слабо кричал. Я
еще раз окликнул, но мне никто не
ответил.
— Ты уж не в первый
раз не узнаешь меня, —
отвечал старик. — И то сказать: век пережить — не поле перейти! Когда ты знавал меня, я был
еще детина молодой; а теперь насилу ноги волочу, и не годы, приятель, а горе сокрушило меня, грешного.
И он ушел. Настасья Петровна
еще раз обняла Егорушку, обозвала его ангельчиком и, заплаканная, стала собирать на стол. Через три минуты Егорушка уж сидел рядом с ней,
отвечал на ее бесконечные расспросы и ел жирные горячие щи.
— Какое там добро! Вы вчера просили меня за какого-то математика, который ищет должности. Верьте, я могу сделать для него так же мало, как и вы. Я могу дать денег, но ведь это не то, что он хочет. Как-то у одного известного музыканта я просил места для бедняка-скрипача, а он
ответил так: «Вы обратились именно ко мне потому, что вы не музыкант». Так и я вам
отвечу: вы обращаетесь ко мне за помощью так уверенно потому, что сами ни
разу еще не были в положении богатого человека.
Однако ж на этот
раз"сведущий человек"оказался скромным. Это был тот самый Иван Непомнящий, которого — помните? — несколько месяцев тому назад нашли в сенном стогу, осмотрели и пустили на все четыре стороны, сказав: иди и
отвечай на вопросы! Натурально, он
еще не утратил первобытной робости и потому не мог так всесторонне лгать, как его собрат, Мартын Задека.
У меня, знаешь, батько с матерью давно померли, я
еще малым хлопчиком был… Покинули они меня на свете одного. Вот оно как со мною было, эге! Вот громада и думает: «Что же нам теперь с этим хлопчиком делать?» Ну и пан тоже себе думает… И пришел на этот
раз из лесу лесник Роман, да и говорит громаде: «Дайте мне этого хлопца в сторожку, я его буду кормить… Мне в лесу веселее, и ему хлеб…» Вот он как говорит, а громада ему
отвечает: «Бери!» Он и взял. Так я с тех самых пор в лесу и остался.