Неточные совпадения
Любовное свидание
мужчины с
женщиной именовалось «ездою на остров любви»; грубая терминология анатомии заменилась более утонченною; появились выражения вроде «шаловливый мизантроп», [Мизантро́п — человек, избегающий общества, нелюдим.] «милая отшельница»
и т. п.
Появились кокотки
и кокодессы;
мужчины завели жилетки с неслыханными вырезками, которые совершенно обнажали грудь;
женщины устраивали сзади возвышения, имевшие преобразовательный смысл
и возбуждавшие в прохожих вольные мысли.
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым
мужчинам) целый вечер делала всё возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство любви к себе,
и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении к женатому честному человеку
и в один вечер,
и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения
мужчин, между Вронским
и Левиным, она, как
женщина, видела в них то самое общее, за что
и Кити полюбила
и Вронского
и Левина), как только он вышел из комнаты, она перестала думать о нем.
Правила эти несомненно определяли, — что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, — что лгать не надо
мужчинам, но
женщинам можно, — что обманывать нельзя никого, но мужа можно, — что нельзя прощать оскорблений
и можно оскорблять,
и т. д.
Это были: очень высокий, сутуловатый
мужчина с огромными руками, в коротком, не по росту,
и старом пальто, с черными, наивными
и вместе страшными глазами,
и рябоватая миловидная
женщина, очень дурно
и безвкусно одетая.
Это был кружок старых, некрасивых, добродетельных
и набожных
женщин и умных, ученых, честолюбивых
мужчин.
— Может быть. Но ты вспомни, что я сказал тебе.
И еще:
женщины все материальнее
мужчин. Мы делаем из любви что-то огромное, а они всегда terre-à-terre. [будничны.]
В церкви была вся Москва, родные
и знакомые.
И во время обряда обручения, в блестящем освещении церкви, в кругу разряженных
женщин, девушек
и мужчин в белых галстуках, фраках
и мундирах, не переставал прилично тихий говор, который преимущественно затевали
мужчины, между тем как
женщины были поглощены наблюдением всех подробностей столь всегда затрогивающего их священнодействия.
Она бывала влюблена в нескольких вдруг,
и в
мужчин и в
женщин; она бывала влюблена во всех почти людей, чем-нибудь особенно выдающихся.
Один низший сорт: пошлые, глупые
и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною,
женщине стыдливою,
мужчине мужественным, воздержным
и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, —
и разные тому подобные глупости.
― Как вы гадки,
мужчины! Как вы не можете себе представить, что
женщина этого не может забыть, ― говорила она, горячась всё более
и более
и этим открывая ему причину своего раздражения. ― Особенно
женщина, которая не может знать твоей жизни. Что я знаю? что я знала? ― говорила она, ― то, что ты скажешь мне. А почем я знаю, правду ли ты говорил мне…
Не одни сестры, приятельницы
и родные следили за всеми подробностями священнодействия; посторонние
женщины, зрительницы, с волнением, захватывающим дыхание, следили, боясь упустить каждое движение, выражение лица жениха
и невесты
и с досадой не отвечали
и часто не слыхали речей равнодушных
мужчин, делавших шутливые или посторонние замечания.
Женщины должны бы желать, чтоб все
мужчины их так же хорошо знали, как я, потому что я люблю их во сто раз больше с тех пор, как их не боюсь
и постиг их мелкие слабости.
Есть случаи, где
женщина, как ни слаба
и бессильна характером в сравнении с
мужчиною, но становится вдруг тверже не только
мужчины, но
и всего что ни есть на свете.
Дворовые
мужчины, в сюртуках, кафтанах, рубашках, без шапок,
женщины, в затрапезах, полосатых платках, с детьми на руках,
и босоногие ребятишки стояли около крыльца, посматривали на экипажи
и разговаривали между собой.
Несколько
женщин, похожих на привидения, стояли на коленях, опершись
и совершенно положив изнеможенные головы на спинки стоявших перед ними стульев
и темных деревянных лавок; несколько
мужчин, прислонясь у колонн
и пилястр, на которых возлегали боковые своды, печально стояли тоже на коленях.
Пока ее не было, ее имя перелетало среди людей с нервной
и угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили
мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие
женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее,
и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
Вы не так понимаете; я даже думал, что если уж принято, что
женщина равна
мужчине во всем, даже в силе (что уже утверждают), то, стало быть,
и тут должно быть равенство.
— Дебатирован был в последнее время вопрос: имеет ли право член коммуны входить к другому члену в комнату, к
мужчине или
женщине, во всякое время… ну,
и решено, что имеет…
Женщины от него с ума сходили,
мужчины называли его фатом
и втайне завидовали ему.
Но по «системе фраз» самого Макарова
женщина смотрит на
мужчину, как на приказчика в магазине модных вещей, — он должен показывать ей самые лучшие чувства
и мысли, а она за все платит ему всегда одним
и тем же — детьми.
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая, в форме могилы, яма, а на дне ее
и по бокам в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины
мужчин, таяли, как масло, голые спины, плечи
женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным
и еще более голым певицам.
— Ну, довольно, Владимир. Иди спать! — громко
и сердито сказал Макаров. — Я уже говорил тебе, что не понимаю этих… вывертов. Я знаю одно:
женщина рождает
мужчину для
женщины.
«Макаров утверждает, что отношения с
женщиной требуют неограниченной искренности со стороны
мужчины», — думал он, отвернувшись к стене, закрыв глаза,
и не мог представить себе, как это можно быть неограниченно искренним с Дуняшей, Варварой. Единственная
женщина, с которой он был более откровенным, чем с другими, это — Никонова, но это потому, что она никогда, ни о чем не выспрашивала.
Самгин, оглядываясь, видел бородатые
и бритые, пухлые
и костлявые лица
мужчин, возбужденных счастьем жить, видел разрумяненные мордочки
женщин, украшенных драгоценными камнями, точно иконы, все это было окутано голубоватым туманом,
и в нем летали, подобно ангелам, белые лакеи, кланялись их аккуратно причесанные
и лысые головы, светились почтительными улыбками потные физиономии.
Алина выплыла на сцену маленького, пропыленного театра такой величественно
и подавляюще красивой, что в темноте зала проплыл тихий гул удивления, все люди как-то покачнулись к сцене,
и казалось, что на лысины
мужчин, на оголенные руки
и плечи
женщин упала сероватая тень.
И чем дальше, тем больше сгущалось впечатление, что зал, приподнимаясь, опрокидывается на сцену.
Холеное, голое лицо это, покрытое туго натянутой, лоснящейся, лайковой кожей, голубоватой на месте бороды, наполненное розовой кровью, с маленьким пухлым ртом, с верхней губой, капризно вздернутой к маленькому, мягкому носу, ласковые, синеватые глазки
и седые, курчавые волосы да
и весь облик этого человека вызывал совершенно определенное впечатление — это старая
женщина в костюме
мужчины.
Да, публика весьма бесцеремонно рассматривала ее, привставая с мест, перешептываясь. Самгин находил, что глаза
женщин светятся завистливо или пренебрежительно,
мужчины корчат слащавые гримасы, а какой-то смуглолицый, курчавый, полуседой красавец с пышными усами вытаращил черные глаза так напряженно, как будто он когда-то уже видел Марину, а теперь вспоминал: когда
и где?
«Я стал слишком мягок с нею,
и вот она уже небрежна со мною. Необходимо быть строже. Необходимо овладеть ею с такою полнотой, чтоб всегда
и в любую минуту настраивать ее созвучно моим желаниям. Надо научиться понимать все, что она думает
и чувствует, не расспрашивая ее.
Мужчина должен поглощать
женщину так, чтоб все тайные думы
и ощущения ее полностью передавались ему».
Он смотрел, как мимо его течет стиснутая камнем глазастых стен бесконечная, необыкновенно плотная, серая, мохнатая толпа
мужчин,
женщин, подростков,
и слышал стройное пение...
— Вот — видишь? Я же говорю: это — органическое! Уже в мифе о сотворении
женщины из ребра
мужчины совершенно очевидна ложь, придуманная неискусно
и враждебно. Создавая эту ложь, ведь уже знали, что
женщина родит
мужчину и что она родит его для
женщины.
— Ну, — черт его знает, может быть,
и сатира! — согласился Безбедов, но тотчас же сказал: — У Потапенко есть роман «Любовь», там
женщина тоже предпочитает мерзавца этим… честным деятелям.
Женщина, по-моему, — знает лучше
мужчины вкус жизни. Правду жизни, что ли…
— Любовь была бы совершенней, богаче, если б
мужчина чувствовал одновременно
и за себя
и за
женщину, если б то, что он дает
женщине, отражалось в нем.
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще
мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг
и — прав, когда он говорит о «не тяжелом, но губительном господстве
женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно
и верно указал, что
женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной
и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
Но, победив
женщину,
мужчина уже не мог победить в себе воспитанную ею жажду любви
и нежности.
Самгин сидел на крайнем стуле у прохода
и хорошо видел пред собою пять рядов внимательных затылков
женщин и мужчин. Люди первых рядов сидели не очень густо, разделенные пустотами, за спиною Самгина их было еще меньше. На хорах не более полусотни безмолвных.
— Клим! — звала она голосом
мужчины. Клим боялся ее; он подходил осторожно
и, шаркнув ногой, склонив голову, останавливался в двух шагах от кровати, чтоб темная рука
женщины не достала его.
Было совершенно ясно, что эти изумительно нарядные
женщины, величественно плывущие в экипажах, глубоко чувствуют силу своего обаяния
и что сотни
мужчин, любуясь их красотой, сотни
женщин, завидуя их богатству, еще более, если только это возможно, углубляют сознание силы
и власти красавиц, победоносно
и бесстыдно показывающих себя.
Вспоминались слова Макарова о «не тяжелом, но губительном владычестве
женщины»
и вычитанная у князя Щербатова в книге «О повреждении нравов» фраза: «Жены имеют более склонности к самовластию, нежели
мужчины».
Улицы наполняла ворчливая тревога, пред лавками съестных припасов толпились, раздраженно покрикивая, сердитые, растрепанные
женщины, на углах небольшие группы
мужчин, стоя плотно друг к другу, бормотали о чем-то, извозчик, сидя на козлах пролетки
и сморщив волосатое лицо, читал газету, поглядывая в мутное небо,
и всюду мелькали солдаты…
Провожали Юрина восемь человек — пятеро
мужчин и три
женщины: Таисья, Грейман
и коротконогая старуха в толстой ватной кофте, окутанная шалью.
Но это его настроение держалось недолго. Елена оказалась
женщиной во всех отношениях более интересной, чем он предполагал. Искусная в технике любви, она легко возбуждала его чувственность, заставляя его переживать сладчайшие судороги не испытанной им силы, а он был в том возрасте, когда
мужчина уже нуждается в подстрекательстве со стороны партнерши
и благодарен
женщине за ее инициативу.
В ярких огнях шумно ликовали подпившие люди. Хмельной
и почти горячий воздух, наполненный вкусными запахами, в минуту согрел Клима
и усилил его аппетит. Но свободных столов не было, фигуры
женщин и мужчин наполняли зал, как шрифт измятую страницу газеты. Самгин уже хотел уйти, но к нему, точно на коньках, подбежал белый официант
и ласково пригласил...
— Не надо, идем к тому, — повторил
мужчина, вставая. Самгину снова показалось, что он где-то видел его, слышал этот угрюмый, тяжелый голос.
Женщина тоже встала
и, сунув папиросу в пепельницу, сказала громко...
Клим отметил во взглядах
мужчин удивление, лишенное той игривости, той чувственной жадности, с которой они рассматривают
женщин только
и просто красивых.
Он видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает под ноги себе
мужчин,
женщин; они приседали, падали, ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился к фронту, упираясь в землю одной ногой
и руками; видел, как люди умирали, не веря, не понимая, что их убивают.
За нею, наклоня голову, сгорбясь, шел Поярков, рядом с ним, размахивая шляпой, пел
и дирижировал Алексей Гогин; под руку с каким-то задумчивым блондином прошел Петр Усов, оба они в полушубках овчинных; мелькнуло красное, всегда веселое лицо эсдека Рожкова рядом с бородатым лицом Кутузова; эти — не пели, а, очевидно, спорили, судя по тому, как размахивал руками Рожков; следом за Кутузовым шла Любаша Сомова с Гогиной; шли еще какие-то безымянные, но знакомые Самгину
мужчины,
женщины.
— Ну, из-за чего ссорятся
мужчины с
женщинами? Из-за
мужчин, из-за
женщин, конечно. Он стал просить у меня свои деньги, а я пошутила, не отдала. Тогда он стащил книжку,
и мне пришлось заявить об этом мировому судье. Тут Ванька отдал мне книжку; вот
и все.
— Вот, тоже, возьмемте
женщину:
женщина у нас — отменно хороша
и была бы того лучше, преферансом нашим была бы пред Европой, если б нас,
мужчин, не смутили неправильные умствования о Марфе Борецкой да о царицах Елизавете
и Екатерине Второй.
Он сосчитал огни свеч: двадцать семь. Четверо
мужчин — лысые, семь человек седых. Кажется, большинство их, так же как
и женщин, все люди зрелого возраста. Все — молчали, даже не перешептывались. Он не заметил, откуда появился
и встал около помоста Захарий; как все, в рубахе до щиколоток, босой, он один из всех
мужчин держал в руке толстую свечу; к другому углу помоста легко подбежала маленькая, — точно подросток, — коротковолосая, полуседая
женщина, тоже с толстой свечой в руке.