Неточные совпадения
—
Я болен, а сказать ли вам,
О чем
молюсь я Господу,
Вставая и ложась?
О матери Сережа не думал весь вечер, но, уложившись в постель, он вдруг вспомнил
о ней и
помолился своими словами
о том, чтобы мать его завтра, к его рожденью, перестала скрываться и пришла к нему.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их
о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде,
о политике,
о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая
молился Богу.
— Василий Лукич, знаете,
о чем я лишнее не в счет
помолился?
— Знаете, вы напоминаете мне анекдот
о советах больному: «вы бы попробовали слабительное». — «Давали: хуже». — «Попробуйте пиявки». — «Пробовали: хуже». — «Ну, так уж только
молитесь Богу». — «Пробовали: хуже». Так и мы с вами. Я говорю политическая экономия, вы говорите — хуже. Я говорю социализм — хуже. Образование — хуже.
Оставшись одна, Долли
помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время, как она говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать
о ней. Воспоминания
о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она,
помолившись и открывая лицо, — то я не советую вам делать этого. Разве я не вижу, как вы страдаете, как это раскрыло ваши раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете
о себе. Но к чему же это может повести? К новым страданиям с вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если в ней осталось что-нибудь человеческое, она сама не должна желать этого. Нет, я не колеблясь не советую, и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
— А мне без свечки виднее то, что я вижу и
о чем я
молился. Вот чуть было не сказал секрет! — весело засмеявшись, сказал Сережа.
Молились, как и всегда,
о свышнем мире и спасении,
о Синоде,
о Государе;
молились и
о ныне обручающихся рабе Божием Константине и Екатерине.
— Но, друг мой, не отдавайтесь этому чувству,
о котором вы говорили — стыдиться того, что есть высшая высота христианина: кто унижает себя, тот возвысится. И благодарить меня вы не можете. Надо благодарить Его и просить Его
о помощи. В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и любовь, — сказала она и, подняв глаза к небу, начала
молиться, как понял Алексей Александрович по ее молчанию.
Молились «
о еже податися им целомудрию и плоду чрева на пользу,
о еже возвеселитися им видением сынов и дщерей».
«
О еже ниспослатися им любве совершенней, мирней и помощи, Господу
помолимся», как бы дышала вся церковь голосом протодьякона.
— Хорошо, что тяжел. Благодарите за это Бога,
помолитесь. Я пойду
о вас стараться.
Еще
помолишься о том, чтобы дал бог счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.
Во время службы я прилично плакал, крестился и кланялся в землю, но не
молился в душе и был довольно хладнокровен; заботился
о том, что новый полуфрачек, который на меня надели, очень жал мне под мышками, думал
о том, как бы не запачкать слишком панталон на коленях, и украдкою делал наблюдения над всеми присутствовавшими.
И вся Сечь
молилась в одной церкви и готова была защищать ее до последней капли крови, хотя и слышать не хотела
о посте и воздержании.
Он
молился о ниспослании чуда:
о спасении города,
о подкреплении падающего духа,
о ниспослании терпения, об удалении искусителя, нашептывающего ропот и малодушный, робкий плач на земные несчастия.
—
О, как же, умеем! Давно уже; я как уж большая, то
молюсь сама про себя, а Коля с Лидочкой вместе с мамашей вслух; сперва «Богородицу» прочитают, а потом еще одну молитву: «Боже, спаси и благослови сестрицу Соню», а потом еще: «Боже, прости и благослови нашего другого папашу», потому что наш старший папаша уже умер, а этот ведь нам другой, а мы и об том тоже
молимся.
Нет, Дунечка, все вижу и знаю,
о чем ты со мной много — то говорить собираешься; знаю и то,
о чем ты всю ночь продумала, ходя по комнате, и
о чем
молилась перед Казанскою божией матерью, которая у мамаши в спальне стоит.
Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко восходит, упаду на колена,
молюсь и плачу, и сама не знаю,
о чем
молюсь и
о чем плачу; так меня и найдут.
Богам
о том мы только и
молились,
Чтоб дни твои бесценные продлились».
Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова
молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний
о нем…
Базаров ушел, а Аркадием овладело радостное чувство. Сладко засыпать в родимом доме, на знакомой постели, под одеялом, над которым трудились любимые руки, быть может руки нянюшки, те ласковые, добрые и неутомимые руки. Аркадий вспомнил Егоровну, и вздохнул, и пожелал ей царствия небесного…
О себе он не
молился.
А Ольге вздумалось только потому, что Обломов указал ей эту церковь с реки, и ей захотелось
помолиться в ней…
о нем, чтоб он был здоров, чтоб любил ее, чтоб был счастлив ею, чтоб… эта нерешительность, неизвестность скорее кончилась… Бедная Ольга!
— Надо Богу больше
молиться да не думать ни
о чем! — строго заметила хозяйка.
— Да, но я желал бы слышать ее. Скажи,
о чем ты
молишься, Вера?
Долго шептали они, много раз бабушка крестила и целовала Марфеньку, пока наконец та заснула на ее плече. Бабушка тихо сложила ее голову на подушку, потом уже встала и
молилась в слезах, призывая благословение на новое счастье и новую жизнь своей внучки. Но еще жарче
молилась она
о Вере. С мыслью
о ней она подолгу склоняла седую голову к подножию креста и шептала горячую молитву.
Пока она
молилась, он стоял погруженный в мысль
о ее положении, в чувство нежного сострадания к ней, особенно со времени его возвращения, когда в ней так заметно выказалось обессиление в тяжелой борьбе.
«
О чем
молится? — думал он в страхе. — Просит радости или слагает горе у креста, или внезапно застиг ее тут порыв бескорыстного излияния души перед всеутешительным духом? Но какие излияния: души, испытующей силы в борьбе, или благодарной, плачущей за луч счастья!..»
Она хотела
молиться, и не могла.
О чем она станет
молиться? Ей остается смиренно склонить голову перед громом и нести его. Она клонила голову и несла тяжесть «презрения», как она думала.
— Пробовала
молиться, да не могу.
О чем? чтоб умереть скорей?
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо
молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь
о таковом грехе, то, отходя ко сну,
помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни
о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет
о нем.
И не напрасно приснился отрок. Только что Максим Иванович
о сем изрек, почти, так сказать, в самую ту минуту приключилось с новорожденным нечто: вдруг захворал. И болело дитя восемь дней,
молились неустанно, и докторов призывали, и выписали из Москвы самого первого доктора по чугунке. Прибыл доктор, рассердился. «Я, говорит, самый первый доктор, меня вся Москва ожидает». Прописал капель и уехал поспешно. Восемьсот рублей увез. А ребеночек к вечеру помер.
Пришли два якута и уселись у очага. Смотритель сидел еще минут пять, понюхал табаку, крякнул, потом стал
молиться и наконец укладываться. Он со стонами, как на болезненный одр, ложился на постель. «Господи, прости мне грешному! — со вздохом возопил он, протягиваясь. — Ох, Боже правый! ой-о-ох! ай!» — прибавил потом, перевертываясь на другой бок и покрываясь одеялом. Долго еще слышались постепенно ослабевавшие вздохи и восклицания. Я поглядывал на него и наконец сам заснул.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно
о стриженой, а она уж велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.] Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера. И мы
помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь знаю, и Элен и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
Он
молился, просил Бога помочь ему, вселиться в него и очистить его, а между тем то,
о чем он просил, уже совершилось. Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя Им и потому почувствовал не только свободу, бодрость и радость жизни, но почувствовал всё могущество добра. Всё, всё самое лучшее, что только мог сделать человек, он чувствовал себя теперь способным сделать.
— Ах, mon ange, mon ange… Я так соскучилась
о вас! Вы себе представить не можете… Давно рвалась к вам, да все проклятые дела задерживали:
о том позаботься,
о другом,
о третьем!.. Просто голова кругом… А где мамаша?
Молится? Верочка, что же это вы так изменились? Уж не хвораете ли, mon ange?..
— Чего же ты снова? — тихо улыбнулся старец. — Пусть мирские слезами провожают своих покойников, а мы здесь отходящему отцу радуемся. Радуемся и молим
о нем. Оставь же меня.
Молиться надо. Ступай и поспеши. Около братьев будь. Да не около одного, а около обоих.
О таковых я внутренно во всю жизнь
молился, исповедуюсь вам в том, отцы и учители, да и ныне на всяк день
молюсь.
Грех, рекут нам,
о сих Бога молить, и церковь наружно их как бы и отвергает, но мыслю в тайне души моей, что можно бы и за сих
помолиться.
Я все помышлял
о том: кто это за меня когда-нибудь
помолится?
Засыпая,
помолился о Мите и об Иване.
Григорий
молился у купели усердно, но мнения своего
о новорожденном не изменил.
—
О, я настоятельно просила, я умоляла, я готова была на колени стать и стоять на коленях хоть три дня пред вашими окнами, пока бы вы меня впустили. Мы приехали к вам, великий исцелитель, чтобы высказать всю нашу восторженную благодарность. Ведь вы Лизу мою исцелили, исцелили совершенно, а чем? — тем, что в четверг
помолились над нею, возложили на нее ваши руки. Мы облобызать эти руки спешили, излить наши чувства и наше благоговение!
Началась обедня, домашние певчие пели на крылосе, Кирила Петрович сам подтягивал,
молился, не смотря ни направо, ни налево, и с гордым смирением поклонился в землю, когда дьякон громогласно упомянул и
о зиждителе храма сего.
Булгарин с Гречем не идут в пример: они никого не надули, их ливрейную кокарду никто не принял за отличительный знак мнения. Погодин и Шевырев, издатели «Москвитянина», совсем напротив, были добросовестно раболепны. Шевырев — не знаю отчего, может, увлеченный своим предком, который середь пыток и мучений, во времена Грозного, пел псалмы и чуть не
молился о продолжении дней свирепого старика; Погодин — из ненависти к аристократии.
…Две молодые девушки (Саша была постарше) вставали рано по утрам, когда все в доме еще спало, читали Евангелие и
молились, выходя на двор, под чистым небом. Они
молились о княгине,
о компаньонке, просили бога раскрыть их души; выдумывали себе испытания, не ели целые недели мяса, мечтали
о монастыре и
о жизни за гробом.
— Помни всю жизнь, — говорила маленькой девочке, когда они приехали домой, компаньонка, — помни, что княгиня — твоя благодетельница, и
молись о продолжении ее дней. Что была бы ты без нее?
Говорили: будешь
молиться — и дастся тебе все,
о чем просишь; не будешь
молиться — насидишься безо всего.
У Троицы-Сергия, как и всегда, отстаивали всенощную и служили молебен. Но
молились не столько
о благополучном путешествии, сколько
о ниспослании сестрице жениха.