Неточные совпадения
— Знаете, вы напоминаете мне анекдот
о советах больному: «вы бы попробовали слабительное». — «Давали: хуже». — «Попробуйте пиявки». — «Пробовали: хуже». — «Ну, так уж только
молитесь Богу». — «Пробовали: хуже». Так и мы с вами. Я говорю политическая экономия, вы говорите — хуже. Я говорю социализм — хуже. Образование — хуже.
Молились, как и всегда,
о свышнем мире и спасении,
о Синоде,
о Государе;
молились и
о ныне обручающихся рабе Божием Константине и Екатерине.
«
О еже ниспослатися им любве совершенней, мирней и помощи, Господу
помолимся», как бы дышала вся церковь голосом протодьякона.
Молились «
о еже податися им целомудрию и плоду чрева на пользу,
о еже возвеселитися им видением сынов и дщерей».
— Но, друг мой, не отдавайтесь этому чувству,
о котором вы говорили — стыдиться того, что есть высшая высота христианина: кто унижает себя, тот возвысится. И благодарить меня вы не можете. Надо благодарить Его и просить Его
о помощи. В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и любовь, — сказала она и, подняв глаза к небу, начала
молиться, как понял Алексей Александрович по ее молчанию.
— Если вы спрашиваете моего совета, — сказала она,
помолившись и открывая лицо, — то я не советую вам делать этого. Разве я не вижу, как вы страдаете, как это раскрыло ваши раны? Но, положим, вы, как всегда, забываете
о себе. Но к чему же это может повести? К новым страданиям с вашей стороны, к мучениям для ребенка? Если в ней осталось что-нибудь человеческое, она сама не должна желать этого. Нет, я не колеблясь не советую, и, если вы разрешаете мне, я напишу к ней.
О матери Сережа не думал весь вечер, но, уложившись в постель, он вдруг вспомнил
о ней и
помолился своими словами
о том, чтобы мать его завтра, к его рожденью, перестала скрываться и пришла к нему.
— Василий Лукич, знаете,
о чем я лишнее не в счет
помолился?
— А мне без свечки виднее то, что я вижу и
о чем я
молился. Вот чуть было не сказал секрет! — весело засмеявшись, сказал Сережа.
Оставшись одна, Долли
помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время, как она говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать
о ней. Воспоминания
о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их
о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде,
о политике,
о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая
молился Богу.
Он молился о всех благодетелях своих (так он называл тех, которые принимали его), в том числе о матушке, о нас,
молился о себе, просил, чтобы бог простил ему его тяжкие грехи, твердил: «Боже, прости врагам моим!» — кряхтя поднимался и, повторяя еще и еще те же слова, припадал к земле и опять поднимался, несмотря на тяжесть вериг, которые издавали сухой резкий звук, ударяясь о землю.
— Был, поклонился ему и
помолился о нем. Какой спокойный, благообразный лик у него, мама! Спасибо вам, мама, что не пожалели ему на гроб. Мне сначала это странно показалось, но тотчас же подумал, что и сам то же бы сделал.
Неточные совпадения
— // Я болен, а сказать ли вам, //
О чем
молюсь я Господу, // Вставая и ложась?
— Хорошо, что тяжел. Благодарите за это Бога,
помолитесь. Я пойду
о вас стараться.
Еще
помолишься о том, чтобы дал бог счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом.
Во время службы я прилично плакал, крестился и кланялся в землю, но не
молился в душе и был довольно хладнокровен; заботился
о том, что новый полуфрачек, который на меня надели, очень жал мне под мышками, думал
о том, как бы не запачкать слишком панталон на коленях, и украдкою делал наблюдения над всеми присутствовавшими.
И вся Сечь
молилась в одной церкви и готова была защищать ее до последней капли крови, хотя и слышать не хотела
о посте и воздержании.