Неточные совпадения
В этом с гегелевским оптимизмом очень сходится гартмановский пессимизм, для которого тоже процесс самосознания
Божества происходит в германском
духе.
Только заверительное откровение Святого
Духа и может быть окончательным откровением Троичного
Божества.
Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух — образы и символы невыразимого
Божества, и это имеет огромное экзистенциальное значение.
Но о Перво-Божестве ничего не может быть сказано, оно невыразимо, отношение к нему уже сверхрелигиозно, само религиозное отношение исчезает там, где прекращается драма действующих лиц, драма Отца, Сына и
Духа и всех лиц творения.
В лоне абсолютного бытия, в Перво-Божестве, совершается предвечно весь процесс мистической диалектики: разделение Отца и Сына и примирение в
Духе.
Разделение на Отца и Сына в лоне
Божества синтезируется, примиряется в
Духе.
Нет
Божества, кроме Бога Единого и Троичного, Бога Отца, Бога Сына и Бога
Духа Святого.
Духа в истории мира не было бы соборного действия Промысла, не было бы отблеска
Божества на всем, что творится в истории, во вселенской культуре, в общественности, не было бы космического единства человечества.
Мундирный ценсор, исполненный
духа благоговения, сие выражение почернил, говоря: «неприлично
божество называть лукавым».
Сатана утвердил волю свою в себе самом и мнил собою заменить
божество; человек же обратил свою волю на другое, — на низшую натуру, стремясь соединиться с нею не чрез одухотворение ее
духом божиим, а через уподобление себя ей или свое овеществление.
— По мнению мистиков, для уразумения бога, кроме откровения, существует в человеке внутреннее сознание
божества, которое каждый из нас может развивать в себе силою созерцательного чувствования: русские масоны по преимуществу избрали для себя путь уединения, путь жизни аскетов; но, по-моему, это — путь слишком аристократический и вместе с тем мрачный; он пригоден для людей, нежно и деликатно воспитавших свое тело; тогда как есть еще гораздо большая масса людей, у которых тело могучее
духа…
— Пойми ты, тупой человек, пойми, безмозглая голова, что у тебя, кроме грубой физической силы, есть еще
дух божий, святой огонь, который в высочайшей степени отличает тебя от осла или от гада и приближает к
божеству!
«Подумаем, — так говорил архимандрит, — не лучше ли было бы, если бы для устранения всякого недоумения и сомнения, которые длятся так много лет, Иисус Христос пришел не скромно в образе человеческом, а сошел бы с неба в торжественном величии, как
Божество, окруженное сонмом светлых, служебных
духов. Тогда, конечно, никакого сомнения не было бы, что это действительно
Божество, в чем теперь очень многие сомневаются. Как вы об этом думаете?»
И усильям
духа злого
Вседержитель волю дал,
И свершается все снова
Спор враждующих начал.
В битве смерти и рожденья
Основало
божествоНескончаемость творенья,
Мирозданья продолженье,
Вечной жизни торжество!
Сколь трудно знать человеческое сердце, предвидеть все возможные действия страстей, обратить к добру их бурное стремление или остановить твердыми оплотами, согласить частную пользу с общею; наконец — после высочайших умозрений, в которых
дух человеческий, как древле Моисей на горе Синайской, с невидимым
Божеством сообщается, — спуститься в обыкновенную сферу людей и тончайшую Метафизику преобразить в устав гражданский, понятный для всякого!
Я воображаю сии едва вообразимые пространства со всеми их жителями, и думаю: «Екатерина, подобно
Божеству, согласила все словом Своим; отдаленные берега Ледовитого моря представляют тот же государственный порядок, которому на берегах величественной Волги или Невы удивляемся; народы столь различные правятся единым уставом; части, столь несходные, всеобщим «Учреждением» Монархини приведены в целое, и бесчисленные страны Российские составили разные семейства единого отечества!» Сия мысль восхищает
дух мой!
Она бы составила
божество в многолюдном зале, на светлом паркете, при блеске свечей, при безмолвном благоговении толпы поверженных у ног ее поклонников, — но увы! она была какою-то ужасною волею адского
духа, жаждущего разрушить гармонию жизни, брошена с хохотом в его пучину.
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах
Божества,
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы нарицаем — Бог!
Христианство научает постигать мир не только как ризу
Божества или космос, но и как «мир сей», темницу для
духа, оно вселяет в души жажду освобождения от мира, стремление к прорыву за его грани.
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не есть сила или свет; не живет и не есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не
божество, не благость, не
дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Не наступила эпоха св.
Духа, и не закончилась эпоха Сына, а потому еще не вполне рождена вторая, а с нею и первая ипостась, и все тришюстасное
Божество находится im Werden. «Во время процесса творения есть множественность, но только потенций, а не личностей.
Духовный источник мироутверждения заключается в обращенности
духа ко многому и отвращенности от Божественного единого ничто [Эта жизнь (тварности и раздора) должна прийти в ничто… таким образом в той же жизни, в какой я ощущаю свою яйность (Ichheit), грех и смерть; она должна сойти в ничто, ибо в жизни, каковая есть Бог во мне, я враждебен смерт и и греху; и по жизни, которая есть еще в моей яйности, я чужд ничто как
Божеств» (dem Nichts als der Gottheit) (IV, 359, § 63).
Потому-то «чистая» философия, притязающая на решающий голос и в вопросах религиозного сознания, столь естественно приходит к отрицанию ипостасности
Божества, видя в ней лишь недозволительный антропоморфизм или психологизм (наиболее воинствующими здесь являются представители «философии бессознательного» — Гартман и Древе [Вот какими аргументами возражает Древе против личного характера
Божества: «Индивидом
дух называется в· конечной своей ограниченности и определимости материальным организмом…
Религия, связь человека с
божеством, имеет для него значение не связи двух миров, но выражает лишь определенную стадию развития
духа [Сродным интеллектуализмом был заражен уже Фихте, и притом не только в ранний период («спора об атеизме»), но и в поздний, эпохи «Anweisung zum seligen Leben» 1806 года.
Дух «должен быть мертв и погребен в
Божество, а
Божество живет уже не для кого другого, как для самого себя» (II, 207), и проповедник призывает испытать «Diesen göttlichen Tod» [Эту божественную смерть (нем.).] (ib.).
Божество по благодати открывается человеку в меру способности отдельного
духа, но сама «пресущественная беспредельность лежит выше сущности (трансцендентна ей); выше умов превышающее ум единство; недоступно всякому рассуждению единое, превосходящее рассуждение; неизреченное для всякого слова благо превыше слова; единство, единящее всякое единство, и пресущественная сущность, и ум, недоступный уму, и слово неизрекаемое, бессловность, безразумность и безымянность, не соответствующая ничему из сущего; виновное в бытии всего, само не будучи сущим, как трансцендентное всякой сущности» (ib.).
София уподобляется «одежде, которою открывается
Божество, иначе его образ не был бы познан, ибо она есть телесность (Leiblichkeit)
духа» [Böhme's Werke, hrsg. von Schiebler, Bd. IV. Von dreifachen Leben des Menschen, Cap. 5, § 50, стр.71.].
Господь Иисус есть Бог, Второе Лицо Пресвятой Троицы, в Нем «обитает вся полнота
Божества телесно» [Кол. 2:9.]; как Бог, в абсолютности Своей Он совершенно трансцендентен миру, премирен, но вместе с тем Он есть совершенный Человек, обладающий всей полнотой тварного, мирового бытия, воистину мирочеловек, — само относительное, причем
божество и человечество, таинственным и для ума непостижимым образом, соединены в Нем нераздельно и неслиянно [Это и делает понятной, насколько можно здесь говорить о понятности, всю чудовищную для разума, прямо смеющуюся над рассудочным мышлением парадоксию церковного песнопения: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в рай же с разбойником и на престоле сущий со Отцем и
Духом, вся исполняя неописанный» (Пасхальные часы).].
Исшедшее зовется наслаждением (Lust)
Божества или вечной мудростью, каковая есть первосостояние всех сил, красот и добродетелей, чрез нее троякий
дух становится вожделеющим, а его вожделение есть импрессия, схватывание самого себя: воля схватывает (fasst) мудрость в настроении, а схваченное в разуме есть вечное слово всех красок, сил и добродетелей» [Myst. magn., V, 7–8, § 2–5.
Ангелы, при всей своей духовной высоте и близости к Богу, суть служебные
духи, άγγελοι, представляющие силу
Божества, Его волю.
«Если «благородный
дух человека» испытывает потребность быть понятым другим, то насколько более такая потребность — единственная у ни в чем, кроме того, не нуждающегося
Божества — положит пред собою иное, чтобы превратить его в знающее о себе…
Бог постижим только в силу и меру своего откровения о Себе: «Видел
дух мой с радостным ужасом, что вне пределов сего вечного округа (шара Вечности) ничего не было, как только бесконечное непостижимое
Божество, без цели и пределов, и что вне сего шара Вечности ничего не можно было о самом Боге ни видеть, ни познавать, кроме только отрицательного познания, то есть что Он не есть» (гл. V, § 6).
Таким образом, эта непорочная Дева есть отражение
Божества, в котором
Дух Божий видит себя самого, как и чудеса магические…
И действие
Духа Святого в таинствах христианских тоже есть Сам Бог, а также и Имя Божие, которое есть постоянно совершающееся действие силы Божией, энергия
Божества, есть Бог.
Образ Божий осуществляется в человеке не только трансцендентностью его
духа, отрицательной абсолютностью, но и положительной сопричастностью тайне
Божества.
Вообще вопрос собственно о творении
духов — ангелов и человека — остается наименее разъясненным в системе Беме, и это делает ее двусмысленной и даже многосмысленной, ибо, с одной стороны, разъясняя Fiat в смысле божественного детерминизма, он отвергает индетерминистический акт нового творения, но в то же время порой он говорит об этом совершенно иначе [«Воля к этому изображению (ангелов) изошла из Отца, из свойства Отца возникла в слове или сердце Божием от века, как вожделеющая воля к твари и к откровению
Божества.
«В этом переживании
дух не остается более тварью, ибо он сам есть уже «
божество», он есть одно существо, одна субстанция с
божеством, и есть вместе с тем и свое собственное и всех тварей блаженство» (I, 202).
Троицы, ипостасный Сын ипостасного Отца, из которого исходит ипостасный
Дух Святой, а как единая и единственная ипостась, моноипостасный момент в безыпостасном
Божестве (притом личность свойственна Христу скорее в человечестве Его, нежели
божестве).
И учение, и верования их разнятся: образованные люди стремятся более к совершенствованию
духа, но и они, как простолюдины, стараются «умерщвлять» плоть усиленными движениями и неистовыми плясками до изнеможения, и они, подобно им, убеждены, что во время исступления на них нисходит благодать, зато не верят в сказания о новых беспрерывных появлениях
божества в человеческом образе.
Так, действительно, и кончалась борьба дерзкого
духа человеческого против
божества: Прометей сообщал Зевсу тайну, которую тот старался у него вырвать, смирялся перед своим мучителем и, освобожденный, надевал на голову, как знак полного своего подчинения, венок из ивы: прутьями ивы в древности скручивали руки пленным и рабам. И на руку он надевал кольцо из железа своих цепей.
Прежнему эллину — мы это уже видели — подобные вопросы были глубоко чужды. Жизнь и
божество он умел оправдать из силы собственного
духа.
Эллин гомеровский, умевший оправдывать мир силою собственного
духа, не приставал к
божеству с упреками за зло мира и с требованиями оправдаться в нем.
В другое время, заключенный в отдельное свое существование, он мог только противопоставлять себя этой силе, робко поклоняясь ей; но в эти часы высшего подъема пламенное переполнение
духа разбивало все грани и вело к целостному единению с этою силою; здесь собственная жизнь человека терялась на мгновение в жизни
божества».
Для нас не новая религия служит причиною изменения народного богочувствования. Скорее наоборот: только изменившееся отношение народа к
божеству и жизни делает возможным не формальное, а действительно внутреннее усвоение новой религии. Рассмотрим же прежде всего те внутренние изменения в эллинском
духе, которые сделали возможным завоевание Эллады Дионисом. Ярко и цельно эти изменения выражаются в послегомеровской литературе.
Но мне совершенно чужд монизм, эволюционизм и оптимизм Фихте, Шеллинга и Гегеля, их понимание объективации
духа, универсального Я, разума в мировом и историческом процессе, особенно гегелевское учение о самораскрытии
духа и развитии к свободе в мировом процессе, о становлении
Божества.
Может показаться очень гордым и возвеличивающим достоинство человека учение о том, что
Божество в человеке приходит к самосознанию, что мировой
дух достигает своей вершины через философию, которая есть дело человека.
У Гегеля познает не человек, а сам мировой разум, мировой
дух, в конце концов само
Божество.
Вышел спор. Я говорил о громадности и красоте дерзаний, которыми полна действительная жизнь. Он неохотно возражал, что да, конечно, но гораздо важнее дерзание и самоосвобождение
духа. Говорил о провалах и безднах души, о
божестве и сладости борьбы с ним. А Катра заметно увиливала от разговора наедине. Ее глаза почти нахально смеялись надо мною. Мне стало досадно, — чего я жду? Встал и пошел вон.
У Плутарха человеческий
дух (нус) есть божественное начало в нас, истечение
Божества; а человеческая душа есть часть мировой души.
В этом основной парадокс
духа — он есть эманация
Божества и он может давать ответ
Божеству, который не от
Божества исходит.