Неточные совпадения
— Да-с. Мы служащие у Ильи Артамоновича Нестерова, только Пармен Семенович над всеми делами надзирают, вроде как
директора, а я часть имею; рыбными промыслами заведую. Вы пожалуйте ко мне как-нибудь, вот вместе с
господином Лобачевским пожалуйте. Я там же в нестеровском доме живу. В контору пожалуйте. Спросите Андрияна Николаева: это я и есть Андриян Николаев.
Господа, батюшка, — старался успокоить спорящих
директор. Но успокоить их нельзя было.
— А, да! Attendez un peu [Подождите немного (франц.).], — проговорил довольно благосклонно
директор и потом, обратившись к
господину в мундире и приняв совершенно уже строгий, начальнический тон, спросил...
«
Господин не из чувствительных!» — подумал про себя Калинович, между тем как
директор прямо подошел к нему и взглянул вопросительно.
— Всех вас, молодых людей, я очень хорошо знаю, — продолжал
директор, — манит Петербург, с его изысканными удовольствиями; но поверьте, что, служа, вам будет некогда и не на что пользоваться этим; и, наконец, если б даже в этом случае требовалось некоторое самоотвержение, то посмотрите вы,
господа, на англичан: они иногда целую жизнь работают в какой-нибудь отдаленной колонии с таким же удовольствием, как и в Лондоне; а мы не хотим каких-нибудь трех-четырех лет поскучать в провинции для видимой общей пользы!
Толстый кучер советника питейного отделения, по правам своего
барина, выпив даром в ближайшем кабаке водки, спал на пролетке. Худощавая лошадь
директора гимназии, скромно питаемая пансионским овсом, вдруг почему-то вздумала молодцевато порыть землю ногою и тем ужасно рассмешила длинновязого дуралея, асессорского кучера.
— Там у меня есть протекция, — говорил Передонов, — а только вот здесь
директор пакостит, да и другие тоже. Всякую ерунду распускают. Так уж, в случае каких справок об мне, я вот вас предупреждаю, что это все вздор обо мне говорят. Вы этим
господам не верьте.
Посетил старого товарища, гусара, — нынче
директором департамента служит. Живет таким
барином, что даже и независтливый человек, пожалуй, позавидовал бы.
Я ведь,
господа, ничего не знаю. Может быть, это и хорошо будет. Должен признаться, наш
директор хороший человек, даже очень хороший, умнейший, но у него такие взгляды… Конечно, не его дело, но все-таки, если хотите, то я, пожалуй, поговорю с ним.
Господин Голядкин-старший вспомнил, что квартира
директора была в двух шагах.
Я пошел в кабинет
директора и, не жалуясь ни на кого, сказал: «
Господин Крюммер, пожалуйте мне отдельную комнатку, так как я не в силах более выносить побоев».
Не знаю, принял ли
директор какие-либо меры, но на другой же день просьба моя: «
Господин Крюммер, пожалуйте мне отдельную комнату», — насмешливо повторялась большинством класса, и удары продолжали сыпаться с прежним обилием.
Значительный
господин со звездою, видя, что
директору не до него, раскланялся, и мы на свободе обо всем порасспросили друг друга, обо всем переговорили друг с другом.
Людовик. Благодарю вас, мой архиепископ. Вы поступили правильно. Я считаю дело выясненным. (Звонит, говорит в пространство.) Вызовите сейчас же
директора театра Пале-Рояль
господина де Мольера. Снимите караулы из этих комнат, я буду говорить наедине. (Шаррону.) Архиепископ, пришлите ко мне этого Муаррона.
Директор называл его «благонравный
господин Бешметев», но товарищи его называли зубрилой; они не то чтобы не любили Бешметева, но как-то мало уважали.
Вдруг приходит ко мне Щепкин и говорит, что ему очень неловко ставить «Ревизора», что товарищи этим как-то обижаются, не обращают никакого внимания на его замечания и что пиеса от этого будет поставлена плохо; что гораздо было бы лучше, если бы пиеса ставилась без всякого надзора, так, сама по себе, по общему произволу актеров; что если он пожалуется репертуарному члену или
директору, то дело пойдет еще хуже: ибо
директор и репертуарный член ничего не смыслят и никогда такими делами не занимаются; а
господа артисты назло ему, Щепкину, совсем уронят пиесу.
— Вы будете видеть, как этот
господин будет примерно наказан, — объяснил нам коротко
директор и сделал знак рукой сторожам.
—
Господин Ферапонтов, выдьте на средину! — проговорил
директор, как бы на что-то решившись.
— Ваш сын тоже был там? Да, знаю, знаю… Он был на стороне христиан…
Директор мне говорил, что их всех наказали… Что?.. Еще сидят в карцере… Я попрошу, чтобы их освободили… Ну, прощайте,
господа, и… чтобы этого более не было!
Ольга Петровна(сейчас же утирает слезы и, приотворив дверь в соседнюю комнату, говорит
директорам). Войдите сюда,
господа!.. Граф ушел наверх!
— «В настоящем случае, говорю, есть еще одно довольно важное обстоятельство: ведомство наше, как небезызвестно вашему сиятельству, преобразовано, устроено и организовано исключительно мною и
господином Вуландом, и если бы
господин Вуланд был жив, то при теперешних обстоятельствах и вопроса никакого не могло бы быть: мне бы дали какое-нибудь назначение, а
господин Вуланд сел бы на мое место, и дела пошли бы точно так же, как и теперь идут; но
господин Вуланд умер, вновь назначенные
директора — люди совершенно неопытные, я уйду, сам граф стар и болен.
Андашевский(тем же небрежным тоном). После расскажу!.. (Обращаясь к
директорам.) Здравствуйте,
господа. (Затем, дружески пожав им руки, садится в кресло и в заметном утомлении опрокидывается на задок его.)
Граф(подумав немного и обращаясь к
директорам). Дочь,
господа, приехала: прошу на время выйти!
Гайер(еще более раздраженным голосом). Я знаю-с… Я вот его предъявлю к
господину Дарьялову; а теперь говорю: не хочу быть
директором больше, и вот вам акции и бумаги все! (Пихает лежащие на столе бумаги и акции.) Я ухожу! (Встает с кресел и садится на одном из стульев в рядах акционеров.)
— Это его приказчик, Алексей Трифоныч, — продолжал Колышкин. — А это, — сказал он, обращаясь к Алексею, —
господин Кноп,
директор то есть, по-вашему говоря, — нáбольший по здешнему пароходному обществу. Восемь пароходов у него под началом бегает… Андрей Иванычем по-русски зовем его.
— Помилуйте! — волновался губернатор, — я из крайней необходимости учреждаю над школой административный надзор, поручаю его человеку, лично известному мне своею благонамеренностью, человеку аттестованному с самой отличной стороны
директором гимназии, человеку способному и прекрасному педагогу, а его преосвященство вмешивается в дело и видит в этом распространение каких-то зловредных идей, а сам вступается за
господина, который устраивает антиправительственные демонстрации!
— Ну, этого быть не может, — также спокойно возразил
директор, — не было еще случая, чтобы
господин Орлик исполнял то, что желают маленькие барышни, a всегда маленькие барышни делают то, чего пожелает
господин Орлик.
Васильева или «Котошка», как ее называли подруги, даже в лице изменилась от слов
господин Орлика. Она знала, что
директор проспит очень долго и что ей придется часа три или четыре пробыть на часах у его дверей. Это было нелегкое наказание — стоять на часах, когда другие девочки бегали и играли в зале.
Девочки ходили торжественные и притихшие, зная, что это совещание является неспроста, и что их ждет что-нибудь, новое и необычайное. Наконец, ровно в девять часов вечера, когда большой колокол ударил свой обычный призыв к чаю, двери директорской комнаты распахнулись, и
господин Орлик вышел в столовую, где находились пансионерки. В руках он нес большой темный мешок, перевязанный бечевкой. Лицо
директора было сухо и серьезно.
— Нет, нет, этого нельзя так оставить! Вон бедняжка Ярышечка плачет от боли… Зовите сюда
директора,
господина Орлика, зовите! Пусть он построже накажет эту зверюшку! — надрывалась смугленькая горбунья, и черные глаза её горели гневом.
Сердечко Таси екнуло. Она не осмелилась, однако, ослушаться строгого
директора и покорно последовала за ним. Пройдя несколько комнат Василий Андреевич (так звали
господин Орлика) толкнул какую-то дверцу, и Тася очутилась в маленькой, полутемной каморке с одним крошечным окошечком без стекла, выходящим в коридор. В ту же минуту
господин Орлик вышел, не говоря ни слова: задвижка щелкнула, и Тася осталась одна-одинешенька в своей темной каморке.
За ней подошли две сестрицы Зайка и Лиска. Они так привыкли делать все сообща, что и теперь захотели обе в одно и то же время запустить руки в мешок. Но
господин Орлик вовремя предупредил, что этого нельзя, и девочки покорились ему со вздохом. С Гусыней произошло некоторое замешательство. Машенька Степанович подошла к мешку вплотную и стояла перед ним, в неизъяснимом ужасе глядя на
директора.
Обед прошел скучно и натянуто. Один только
господин Орлик оживлял его немного своими рассказами о пансионе, удивляя всех присутствующих необычайно большим аппетитом.
Господин Орлик ел ужасно много. Куски исчезали с поразительной быстротой во рту
директора.
— Полноте,
господа! Полноте! Ваша судьба теперь в моих руках: стоит мне подняться к
директору — и вы погибли!
Фехтер, хоть и просто гастролер, а не
директор театра, продолжал жить
барином, в хорошо обставленном коттедже, и ездил в собственной карете. Но дома у него было все точно"начеку", чувствовалось, что семейная его жизнь кончена и он скоро должен будет изменить весь свой быт.
— Что же делать? Как уберечься от подобных… идолов?
Господа, чего же вы молчите? Что делать? Не пороть же его, каналью! (
Директор задумался.) Послушай Иван Петрович… Мы взнесем эти деньги, не станем срамиться оглаской, черт с тобой, только ты откровенно без экивок… Женский пол любишь, что ли?
— Помилуйте, — продолжал горячиться
директор. — Карлушка какой-нибудь паршивый, пара галстуков была у него да кальсоны вязаные, состоял на побегушках у жида в Зарядье, а глядишь, годика через три — биржевой маклер. Немцы выклянчили — в двадцати тысячах дохода… За невестой куш берет… Сами вы плошаете,
господа!
— Ну, заболтался; прощайте, голубчик, увидимся! В первом же маскараде, октябрь на дворе. Павел Павлыч! — крикнул
директор через спины и головы артельщиков. — Не задержите
господина Палтусова — прошу!
В директорской ложе я вижу бледного, как смерть, несмотря на грим, Боба и самого
директора, холеного, красивого высокого барина-аристократа.
—
Господа, — говорит он, — я должен вам передать желание
директора, а именно: вам необходимо являться каждый день в наш образцовый театр и изображать толпу, то есть, иными словами, играть бессловесные роли статистов.
В правлении общественного банка, в кабинете
директора за приличной закуской сидят сам
директор Рыков и
господин с седыми бакенами, Анной на шее и с сильным запахом флер-д’оранжа. На бритой физиономии последнего плавает снисходительная улыбка, в движениях мягкость…
— Вы
господин Шлецер? — спросил его Зыбин. — Я доктор Кистер. Шлецер уже оставил пансион. Пансион мой, я
директор!
—
Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель —
господин Магницкий, — сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, — и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.