Неточные совпадения
Купцы. Да уж куда милость твоя ни запроводит его,
все будет хорошо,
лишь бы, то есть, от нас подальше. Не побрезгай, отец наш, хлебом и солью: кланяемся тебе сахарцом и кузовком вина.
Так, схоронив покойника,
Родные и знакомые
О нем
лишь говорят,
Покамест не управятся
С хозяйским угощением
И не начнут зевать, —
Так и галденье долгое
За чарочкой, под ивою,
Все, почитай, сложилося
В поминки по подрезанным
Помещичьим «крепям».
Г-жа Простакова (к Еремеевне). Ты во
всю ночь не смей вздремать у Софьиных дверей.
Лишь она проснется, беги ко мне.
Последних крох не жалеем,
лишь бы сына
всему выучить.
Г-жа Простакова. А мы-то что? Позволь, мой батюшка, проводить себя и мне, и сыну, и мужу. Мы
все за твое здоровье в Киев пешком обещаемся,
лишь бы дельце наше сладить.
Правдин.
Лишь только из-за стола встали, и я, подошед к окну, увидел вашу карету, то, не сказав никому, выбежал к вам навстречу обнять вас от
всего сердца. Мое к вам душевное почтение…
Г-жа Простакова. Не трудись по-пустому, друг мой! Гроша не прибавлю; да и не за что. Наука не такая.
Лишь тебе мученье, а
все, вижу, пустота. Денег нет — что считать? Деньги есть — сочтем и без Пафнутьича хорошохонько.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы
всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не оставалось. Ведь тогда
вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а
лишь есть чего бояться?
Понимая
всю важность этих вопросов, издатель настоящей летописи считает возможным ответить на них нижеследующее: история города Глупова прежде
всего представляет собой мир чудес, отвергать который можно
лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще.
Ибо, ежели градоначальник, выйдя из своей квартиры, прямо начнет палить, то он достигнет
лишь того, что перепалит
всех обывателей и, как древний Марий, останется на развалинах один с письмоводителем.
Тут открылось
все: и то, что Беневоленский тайно призывал Наполеона в Глупов, и то, что он издавал свои собственные законы. В оправдание свое он мог сказать только то, что никогда глуповцы в столь тучном состоянии не были, как при нем, но оправдание это не приняли, или, лучше сказать, ответили на него так, что"правее бы он был, если б глуповцев совсем в отощание привел,
лишь бы от издания нелепых своих строчек, кои предерзостно законами именует, воздержался".
По моему мнению,
все сии лица суть вредные, ибо они градоначальнику, в его, так сказать, непрерывном административном беге,
лишь поставляют препоны…
Как и
все добрые начальники, бригадир допускал эту последнюю идею
лишь с прискорбием; но мало-помалу он до того вник в нее, что не только смешал команду с хлебом, но даже начал желать первой пуще последнего.
Вместо прежнего буйства и пляски наступила могильная тишина, прерываемая
лишь звоном колоколов, которые звонили на
все манеры: и во
вся, и в одиночку, и с перезвоном.
Посему, находя, что
все ныне существующие мундиры
лишь в слабой степени удовлетворяют этой важной цели, я полагал бы необходимым составить специальную на сей предмет комиссию, которой и препоручить начертать план градоначальнического мундира.
Догадку эту отчасти оправдывает то обстоятельство, что в глуповском архиве до сих пор существует листок, очевидно принадлежавший к полной биографии Двоекурова и до такой степени перемаранный, что, несмотря на
все усилия, издатель «Летописи» мог разобрать
лишь следующее: «Имея немалый рост… подавал твердую надежду, что…
Мадам Шталь говорила с Кити как с милым ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула о том, что во
всех людских горестях утешение дает
лишь любовь и вера и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на другое.
Ему было грустно в особенности потому, что
все, как он видел, были оживлены, озабочены и заняты, и
лишь он один со старым-старым, беззубым старичком во флотском мундире, шамкавшим губами, присевшим около него, был без интереса и без дела.
Некстати было бы мне говорить о них с такою злостью, — мне, который, кроме их, на свете ничего не любит, — мне, который всегда готов был им жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнию… Но ведь я не в припадке досады и оскорбленного самолюбия стараюсь сдернуть с них то волшебное покрывало, сквозь которое
лишь привычный взор проникает. Нет,
все, что я говорю о них, есть только следствие
Что Ноздрев лгун отъявленный, это было известно
всем, и вовсе не было в диковинку слышать от него решительную бессмыслицу; но смертный, право, трудно даже понять, как устроен этот смертный: как бы ни была пошла новость, но
лишь бы она была новость, он непременно сообщит ее другому смертному, хотя бы именно для того только, чтобы сказать: «Посмотрите, какую ложь распустили!» — а другой смертный с удовольствием преклонит ухо, хотя после скажет сам: «Да это совершенно пошлая ложь, не стоящая никакого внимания!» — и вслед за тем сей же час отправится искать третьего смертного, чтобы, рассказавши ему, после вместе с ним воскликнуть с благородным негодованием: «Какая пошлая ложь!» И это непременно обойдет
весь город, и
все смертные, сколько их ни есть, наговорятся непременно досыта и потом признают, что это не стоит внимания и не достойно, чтобы о нем говорить.
С душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
Как описал себя пиит.
Всё было тихо;
лишь ночные
Перекликались часовые;
Да дрожек отдаленный стук
С Мильонной раздавался вдруг;
Лишь лодка, веслами махая,
Плыла по дремлющей реке:
И нас пленяли вдалеке
Рожок и песня удалая…
Но слаще, средь ночных забав,
Напев Торкватовых октав!
И скоро звонкий голос Оли
В семействе Лариных умолк.
Улан, своей невольник доли,
Был должен ехать с нею в полк.
Слезами горько обливаясь,
Старушка, с дочерью прощаясь,
Казалось, чуть жива была,
Но Таня плакать не могла;
Лишь смертной бледностью покрылось
Ее печальное лицо.
Когда
все вышли на крыльцо,
И
всё, прощаясь, суетилось
Вокруг кареты молодых,
Татьяна проводила их.
Сначала
все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышат их домашни дроги, —
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
«Сосед наш неуч; сумасбродит;
Он фармазон; он пьет одно
Стаканом красное вино;
Он дамам к ручке не подходит;
Всё да да нет; не скажет да-с
Иль нет-с». Таков был общий глас.
Финал гремит; пустеет зала;
Шумя, торопится разъезд;
Толпа на площадь побежала
При блеске фонарей и звезд,
Сыны Авзонии счастливой
Слегка поют мотив игривый,
Его невольно затвердив,
А мы ревем речитатив.
Но поздно. Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-легкая завеса
Объемлет небо.
Всё молчит;
Лишь море Черное шумит…
А где, бишь, мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной —
И тут бы, право, не солгал.
В году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена.
Все домы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд;
Кареты, люди тонут, вязнут,
И в дрожках вол, рога склоня,
Сменяет хилого коня.
Я был в сильном горе в эту минуту, но невольно замечал
все мелочи. В комнате было почти темно, жарко и пахло вместе мятой, одеколоном, ромашкой и гофманскими каплями. Запах этот так поразил меня, что, не только когда я слышу его, но когда
лишь вспоминаю о нем, воображение мгновенно переносит меня в эту мрачную, душную комнату и воспроизводит
все мельчайшие подробности ужасной минуты.
Все выносили и вытерпели бедные невольники,
лишь бы не переменять православной веры.
Лонгрен поехал в город, взял расчет, простился с товарищами и стал растить маленькую Ассоль. Пока девочка не научилась твердо ходить, вдова жила у матроса, заменяя сиротке мать, но
лишь только Ассоль перестала падать, занося ножку через порог, Лонгрен решительно объявил, что теперь он будет сам
все делать для девочки, и, поблагодарив вдову за деятельное сочувствие, зажил одинокой жизнью вдовца, сосредоточив
все помыслы, надежды, любовь и воспоминания на маленьком существе.
— Благодарю, — сказал Грэй, вздохнув, как развязанный. — Мне именно недоставало звуков вашего простого, умного голоса. Это как холодная вода. Пантен, сообщите людям, что сегодня мы поднимаем якорь и переходим в устья Лилианы, миль десять отсюда. Ее течение перебито сплошными мелями. Проникнуть в устье можно
лишь с моря. Придите за картой. Лоцмана не брать. Пока
все… Да, выгодный фрахт мне нужен как прошлогодний снег. Можете передать это маклеру. Я отправляюсь в город, где пробуду до вечера.
Ему шел уже двенадцатый год, когда
все намеки его души,
все разрозненные черты духа и оттенки тайных порывов соединились в одном сильном моменте и, тем получив стройное выражение, стали неукротимым желанием. До этого он как бы находил
лишь отдельные части своего сада — просвет, тень, цветок, дремучий и пышный ствол — во множестве садов иных, и вдруг увидел их ясно,
все — в прекрасном, поражающем соответствии.
Все было то же кругом; так же нерушимо в подробностях и в общем впечатлении, как пять лет назад,
лишь гуще стала листва молодых вязов; ее узор на фасаде здания сдвинулся и разросся.
Она внимала без упреков и возражений, но про себя — во
всем, что он утверждал, как истину своей жизни, — видела
лишь игрушки, которыми забавляется ее мальчик.
Кто про свои дела кричит
всем без умо́лку,
В том, верно, мало толку,
Кто де́лов истинно, — тих часто на словах.
Великий человек
лишь громок на делах,
И думает свою он крепку думу
Без шуму.
Скажи
лишь, как нам сесть!» —
«Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье
И уши ваших понежней»,
Им отвечает Соловей:
«А вы, друзья, как ни садитесь,
Всё в музыканты не годитесь».
Всё только
лишь навоз да сор;
А, кажется, уж, не жалея рыла,
Я там изрыла
Весь задний двор».
И Муха
всем жужжит, что только
лишь она
О
всём заботится одна.
Лишь сани под него подвесть,
Подрывшись наперёд ему под основанье,
А там уже, изладя на катках,
Я во́ротом, куда хочу,
всё зданье
Поставлю, будто на руках.
А Мыши
лишь того и ждали, и хотели:
Лишь кошки вон, они — в анбар,
И в две иль три недели
Поели
весь товар.
Лишь нужно знать, что с общего сужденья
Всё длиннохвостых брать назначено в Совет...
Ученьем вредным с юных дней
Нам сто́ит раз
лишь напитаться,
А там во
всех твоих поступках и делах,
Каков ни будь ты на словах,
А
всё им будешь отзываться.
Какой-то молодец,
В наследство получа богатое именье,
Пустился в мотовство и при большом раденье
Спустил
всё чисто; наконец,
С одною шубой он остался,
И то
лишь для того, что было то зимой —
Так он морозов побоялся.
Основу основал, проткал насквозь
всю ночь,
Поставил свой товар на-диво,
Засел, надувшися, спесиво,
От лавки не отходит прочь
И думает:
лишь только день настанет,
То
всех покупщиков к себе он переманит.
Один было уже Прохожий камень взял:
«И, полно, братец!» тут другой ему сказал:
«Собак ты не уймёшь от лаю,
Лишь пуще
всю раздразнишь стаю...
Он рад бы в первые тут шмыгнуть ворота,
Да то
лишь горе,
Что
все ворота на запоре.
А для того Совет назначено составить,
В котором заседать
лишь тем, у коих хвост
Длиной во
весь их рост:
Примета у Мышей, что тот, чей хвост длиннее,
Всегда, умнее
И расторопнее везде.
Красавицы! слыхал я много раз:
Вы думаете что? Нет, право, не про вас;
А что бывает то ж с фортуною у нас;
Иной
лишь труд и время губит,
Стараяся настичь её из силы
всей;
Другой как кажется, бежит совсем от ней:
Так нет, за тем она сама гоняться любит.
Всё про Очки
лишь мне налгали...
«Ну, что ж, Хавронья, там ты видела такого?»
Свинью спросил пастух:
«Ведь и́дет слух,
Что
всё у богачей
лишь бисер да жемчу́г...
—
Вот случай вам со мною, он не новый;
Москва и Петербург — во
всей России то,
Что человек из города Бордо,
Лишь рот открыл, имеет счастье
Во
всех княжон вселять участье...
— Я вас понимаю и одобряю вас вполне. Мой бедный брат, конечно, виноват: за то он и наказан. Он мне сам сказал, что поставил вас в невозможность иначе действовать. Я верю, что вам нельзя было избегнуть этого поединка, который… который до некоторой степени объясняется одним
лишь постоянным антагонизмом ваших взаимных воззрений. (Николай Петрович путался в своих словах.) Мой брат — человек прежнего закала, вспыльчивый и упрямый… Слава богу, что еще так кончилось. Я принял
все нужные меры к избежанию огласки…