Неточные совпадения
Ах, сколько раз потом в плавании, особенно в непогоды и штормы, когда корвет, словно щепку, бросало
на рассвирепевшем седом океане, палуба убегала из-под ног, и грозные валы перекатывались через бак [Бак — передняя часть
судна.], готовые смыть неосторожного моряка, вспоминал молодой человек с какой-то особенной жгучей тоской всех своих близких, которые
были так далеко-далеко.
Это
было небольшое, стройное и изящное
судно 240 футов длины и 35 футов ширины в своей середине, с машиной в 450 сил, с красивыми линиями круглой, подбористой кормы и острого водореза и с тремя высокими, чуть-чуть наклоненными назад мачтами, из которых две передние — фок — и грот-мачты —
были с реями [Реи — большие поперечные дерева, к которым привязываются паруса.] и могли носить громадную парусность, а задняя — бизань-мачта —
была, как выражаются моряки, «голая», то
есть без рей, и
на ней могли ставить только косые паруса.
На корвете заканчивали последние работы и приемку разных принадлежностей снабжения, и палуба его далеко не
была в том блестящем порядке и в той идеальной чистоте, которыми обыкновенно щеголяют военные
суда на рейдах и в плавании.
Володя ушел от капитана, почти влюбленный в него, — эту влюбленность он сохранил потом навсегда — и пошел разыскивать старшего офицера. Но найти его
было не так-то легко. Долго ходил он по корвету, пока, наконец, не увидал
на кубрике [Кубрик — матросское помещение в палубе, передней части
судна.] маленького, широкоплечего и плотного брюнета с несоразмерно большим туловищем
на маленьких ногах, напоминавшего Володе фигурку Черномора в «Руслане», с заросшим волосами лицом и длинными усами.
Напрасно!.. Старший офицер ничего не слыхал, и его маленькая, подвижная фигурка уже
была на верхней палубе и в сбитой
на затылок фуражке неслась к юту [Ют — задняя часть
судна.].
— Ну, пойди, покажи-ка нам твою конурку, Володя, — говорил маленький адмирал, подходя к Володе после нескольких минут разговора с капитаном. — А ваш корвет в образцовом порядке, — прибавил адмирал, окидывая своим быстрым и знающим морским глазом и палубу, и рангоут. — Приятно
быть на таком
судне.
Вместе с другими четырьмя гардемаринами, окончившими курс, он удостоился чести исполнять должность «подвахтенного», т. е.,
быть непосредственным помощником вахтенного офицера и стоять с ним вахты (дежурства), во время которых он безотлучно должен
был находиться наверху —
на баке и следить за немедленным исполнением приказаний вахтенного офицера, наблюдать за парусами
на фок-мачте, за кливерами [Кливера — косые треугольные паруса, ставящиеся впереди фок-мачты,
на носу
судна.], за часовыми
на носу, смотрящими вперед, за исправностью ночных огней, — одним словом, за всем, что находилось в его районе.
К концу вахты уж он свыкся с темнотой и, менее возбужденный, уже не видал ни воображаемых огоньков, ни камней, ни
судов, и не без некоторого сожаления убедился, что ему спасителем не
быть, а надо просто исполнять свое маленькое дело и выстаивать вахту, и что и без него безопасность корвета зорко сторожится там,
на мостике, где вырисовываются темные фигуры вахтенного начальника, младшего штурмана и старшего офицера.
—
Пить —
пил, ежели
на берегу, но только с рассудком. А
на другой год старший офицер его в старшие марсовые произвел, а когда в командиры вышел, — к себе
на судно взял… И до сих пор его не оставил: Кирюшкин
на евойной даче сторожем. Вот оно что доброе слово делает… А ты говоришь, никак невозможно! — заключил Бастрюков.
Но волна таки ворвалась, чуть
было не смыла висевший
на боканцах [Боканцы, или шлюп-балки — слегка изогнутые железные брусья,
на которых висят гребные
суда.] катер и обдала матросов.
Через пять минут «Коршун» уже повернул
на другой галс [Повернуть
на другой галс — значит сделать поворот, то
есть, относительно ветра поставить
судно в такое положение, чтобы ветер дул в его правую сторону, когда до поворота он дул в левую, и обратно.] и несся к тому месту, где погибало
судно.
Тотчас же из баркаса выпрыгнуло
на судно несколько матросов и вместе с ними Володя. Они
были в воде выше колен и должны
были цепко держаться, чтоб их не снесло волнами.
Приспущенный до половины кормовой флаг в знак того, что
на судне покойник, снова
был поднят.
Часовые с бака и вахтенный гардемарин чуть ли не каждые пять минут тревожно давали знать, что «зеленый огонь под носом!», «красный огонь справа!» или просто: «огонь!» [
На всех
судах ночью должны
быть «огни», то
есть зажженные фонари.
Плавно раскачиваясь по океанской волне, громадной и в то же время необыкновенно спокойной, равномерно и правильно поднимающей и опускающей
судно, «Коршун» взял курс
на Брест. Там корвет должен
был пополнить запас провизии и в лице этого военного порта надолго распроститься с Европой.
Сейчас же в виде первого приветствия поднимают кормовые флаги (если они не
были подняты)
на обоих
судах, и начинаются разговоры посредством международных сигналов: откуда и куда идет, сколько дней в море, имя
судна и т. п.
Гости просидели с полчаса, осмотрели, по предложению капитана, его «Петрель», удивляясь чистоте и порядку
судна,
на котором
было всего пятнадцать человек матросов, и распростились с милыми американцами.
Среди водяных стен бедный «Коршун» метался во все стороны и вздрагивал, точно от боли. Все люки
были наглухо закрыты, чтобы перекатывающиеся волны не могли залить
судна, и
на палубе
были протянуты леера.
Большой рейд
был мало оживлен, и
судов на нем стояло немного: не особенно красивый парусный военный голландский фрегат под контр-адмиральским флагом, три паровые канонерские лодки да с десяток купеческих
судов — вот и все.
Только что «Коршун», отсалютовав английскому флагу, успел бросить якорь
на великолепном рейде, полном военных и коммерческих
судов и китайских неуклюжих джонок, и стать против живописно расположенного по склону высокой горы Гонконга, сияющего под лучами солнца своими роскошными постройками и купами зелени, как со всех сторон корвет
был осажден «шампуньками» — большими и малыми китайскими лодками, необыкновенно ловко управляемыми одним гребцом, вертящим веслом у кормы.
Поужинав, Ашанин отправился
на пристань. Шлюпки с «Коршуна» не
было, но зато
было несколько вельботов с гребцами-китайцами, которые
на ломаном английском языке предлагали свезти господина
на судно.
Скоро шлюпка миновала ряд
судов, стоявших близ города, и ходко шла вперед по довольно пустынному рейду. Ночь
была темная. Ашанин испытывал не особенно приятные ощущения. Ему казалось, что вот-вот
на него кинется загребной, здоровенный детина с неприятным подозрительным лицом, обратившим
на себя внимание еще
на пристани, и он зорко следил за ним и в то же время кидал взгляды вперед: не покажутся ли огоньки «Коршуна», стоявшего почти у выхода в море.
Бедняга-капитан потерял
судно (которого он
был пайщиком) с грузом, и — главное —
на злополучном корабле
были убиты все, за исключением его, капитана, и плотника, — они спаслись каким-то чудом.
— Что делать? Написал в Лондон хозяевам и своим компаньонам, чтобы прислали денег
на возвратный путь — деньги-то из карманов подлецы вытащили, а пока живу у одного старого приятеля, капитана,
судно которого стоит здесь в ожидании груза… Спасибо — приютил, одел и дал денег. Сегодня вот съехал
на берег…
был у доктора. Пора и
на корабль. Милости просим ко мне в гости… Очень рад
буду вас видеть! — прибавил старик. — «Маргарита», большой клипер, стоит
на рейде недалеко от вашего корвета… Приезжайте…
Так как время
было послеобеденное, то Ашанину предложили
выпить рюмку хереса. Все трое прошли из просторной капитанской каюты
на балкон и уселись там.
На балконе
было не так жарко: довольно ровный ветер, дувший с моря, веял прохладой. Перед глазами расстилался рейд, и видны
были входившие с моря
суда и джонки.
И не прошло и пяти минут, как все паруса, точно волшебством, исчезли, якорь
был отдан, катер и вельбот спущены, и «Коршун» с закрепленными парусами недвижно стоял рядом с «Чайкой», возбуждая восторг моряков и своим безукоризненным видом щегольского военного
судна и быстротой, с какой он стал
на якорь и убрал паруса.
В 1848 году, когда по всему миру пронеслась весть об открытии золота в Калифорнии, этот швед
был штурманом
на купеческом
судне. Он соблазнился желанием быстро разбогатеть и, охваченный золотой горячкой, бежал со своего корабля и добрался до только что возникавшего С.-Франциско, тогда еще беспорядочного поселка, или, вернее, лагеря, куда со всех стран стекались разные авантюристы, жаждавшие быстрой наживы, разный сброд, надеявшийся
на свои мускулистые руки.
На рейде и в гавани С.-Франциско
была масса
судов всевозможных форм и конструкций, начиная с пузатого, неуклюжего «китобоя» и кончая длинными, стройными американскими быстроходными клиперами, которые, несмотря
на то что они парусные,
на срок возят грузы из Калифорнии в Китай и обратно. Несколько военных
судов различных наций выделялись своим более изящным видом и выправленным рангоутом.
— Зачем ему бежать? У нас матросам, кажется, недурно живется, и я почти уверен, что никто не захочет убежать. Вернее, что его
напоили, свезли куда-нибудь ночью
на купеческий корабль, и он проснулся в океане среди чужих людей невольным матросом чужого
судна. Жаль беднягу…
— А я, вашескобродие,
на отчаянность пошел. Думаю: пропаду или доберусь до своих и явлюсь
на корвет, чтобы не
было подозрения, что я нарушил присягу и бежал… Увидал я, значит, раз, что близко
судно идет, близко так, я перекрестился да незаметно и бултых в море…
На судне, значит, увидали и подняли из воды.
На счастье оно шло сюда, и сегодня, как мы пришли, отвезли меня
на корвет… Извольте допросить французов.
А
на другой день, когда корвет уже
был далеко от С.-Франциско, Ашанин первый раз вступил
на офицерскую вахту с 8 до 12 ночи и, гордый новой и ответственной обязанностью, зорко и внимательно посматривал и
на горизонт, и
на паруса и все представлял себе опасности: то ему казалось, что брам-стеньги гнутся и надо убрать брамсели, то ему мерещились в темноте ночи впереди огоньки встречного
судна, то казалось, что
на горизонте чернеет шквалистое облачко, — и он нервно и слишком громко командовал: «
на марс-фалах стоять!» или «вперед смотреть!», посылал за капитаном и смущался, что напрасно его беспокоил.
Нервным, громким, отрывистым голосом командовал старший офицер, продолжая начатые Ашаниным распоряжения к маневру, называемому
на морском языке «лечь в дрейф», то
есть поставить
судно почти в неподвижное положение.
— Ну, погуляйте
на здоровье… Может, и его величество гавайского короля Камеамеа IV увидите. Он не особенно чванный король и любит поиграть с капитанами китобойных
судов на бильярде и
выпить с ними бутылочку-другую… А послезавтра вы его увидите во дворце…
Минут через двадцать маленькая двойка пристала к пристани, у которой толпилось несколько шлюпок с
судов, и Володя ступил
на набережную, довольно светлую, оживленную и шумную, против пристани, вблизи которой
было несколько кабачков, и где под зелеными навесами, освещенными цветными фонариками, темнокожие каначки в своих живописных ярких одеждах продавали овощи и фрукты.
— Не под
суд же отдавать за каждую малость… Матрос, примерно, загулял
на берегу и пропил, скажем, казенную вещь… Что с ним делать? Взял да и отодрал как Сидорову козу. А чтобы
было как следует по закону, переведут его в штрафованные, и тогда дери его, сколько вгодно.
И оба они, привыкшие к прежним порядкам во флоте, вполне
были уверены, что хотя и вышел приказ, но все-таки без порки не обойдется, если
на судне будет, как они выражались, «форменный» командир.
И капитан рассказал, как однажды в ответ
на дерзость Корнева он ответил такой же дерзостью и
был уверен, что после этого вся карьера его кончена: Корнев отдаст молодого мичмана под
суд и его, по меньшей мере, исключат из службы, а вместо этого Корнев первый извинился перед мичманом
на шканцах в присутствии всех офицеров.
Вообще Камеамеа IV
был популярен и любим — это чувствовалось, а мистер Вейль не особенно обременял канаков налогами, изыскивая средства
на покрытие небольших нужд государства главным образом из определенного сбора с приходящих китобойных
судов, для которых Гонолулу служит главной станцией, и из пошлин со всяких привозных товаров.
Гостей провели по корвету, затем, когда все поднялись наверх, пробили артиллерийскую тревогу, чтобы показать, как военное
судно быстро приготовляется к бою, и потом повели в капитанскую каюту, где
был накрыт стол,
на котором стояло множество бутылок, видимо обрадовавших племянника, дядю и руководителя внешней и внутренней политикой Гавайского королевства.
Во все время перехода из Гонолулу в Хакодате старший офицер, Андрей Николаевич,
был необыкновенно озабочен и с раннего утра до вечера хлопотал о том, чтобы все
на «Коршуне»
было в самом совершенном порядке и чтобы новый адмирал, имевший репутацию лихого моряка и в то же время строгого и беспокойного адмирала, и не мог ни к чему придраться и увидал бы, что «Коршун» во всех отношениях образцовое военное
судно.
— А потому, что адмирал в океане переводит офицеров с
судна на судно… Бывали, говорят, примеры… Вы, например, думаете, что проведете приятно время, положим, в С.-Франциско и
будете себе плавать
на «Коршуне», как вдруг сигнал с адмиральского
судна: перевести мичмана Лопатина
на клипер «Ласточка»… Ну, и собирайте живо потрохи…
Как только наш клипер по сигналу лег в дрейф вместе с другими двумя
судами эскадры, баркас
был на боканцах и ждал меня…
Отделан он
был роскошно, и пассажиры, особенно пассажиры I класса, пользовались теми удобствами и тем изысканным комфортом, какими вообще щеголяют французские и английские пассажирские пароходы дальних плаваний. И содержался «Анамит» в том безукоризненном порядке, который несколько напоминал порядок
на военных
судах. Морской глаз Володи тотчас же это заметил и объяснил себе чистоту и исправность коммерческого парохода тем, что капитан и его помощники
были офицеры французского военного флота.
Наконец, однажды Неверле объявил Ашанину, что
на другой день отправляются
на судах два отряда, а третий отряд, под начальством испанского полковника de Palanca, при котором
был назначен состоять и Володя, отправится через три дня.
День стоял хороший,
на реке
было не особенно жарко, и наш молодой человек — один среди чужих людей — то наблюдал этих чужих людей, то посматривал
на пустынные берега реки и бесчисленные рукава и протоки, по которым одно за другим шли
суда французской эскадры.
А мост навести не могли. Пришлось за веревками и необходимыми инструментами посылать к месту, где
была высадка
на военные
суда.
И неустанный, скорый бег «Коршуна», передние мачты которого едва вырисовывались с мостика, а бушприта
было совсем не видать, — этот бег среди белесоватой мглы и безмолвия производил
на Ашанина, как и
на всех моряков, впечатление какой-то жуткой неопределенности и держал нервы в том напряженном состоянии, которое бывает в невольном ожидании неведомой опасности, которую нельзя видеть, но которая может предстать каждую минуту — то в виде неясного силуэта внезапно наскочившего
судна, то в виде неясных очертаний вдруг открывшегося, страшно близкого берега.
Долго все усилия
были тщетны. Наконец, к вечеру «Забияка» тронулся, и через пять минут громкое «ура» раздалось в тишине бухты с обоих
судов. Клипер
был на вольной воде и, отведенный подальше от берега, бросил якорь. Отдал якорь и «Коршун».
Затем все следственное дело с заключением адмирала должно
было поступить
на рассмотрение морского генерал-аудиториата, если бы морской министр нашел нужным предать капитана
суду или просто узнать мнение высшего морского судилища того времени, членами которого
были адмиралы.
— Так долго ли
было до греха, доктор? — продолжал капитан. — И у нас по борту прошло
судно… Помните, Степан Ильич? Если бы мы не услышали вовремя колокола… какая-нибудь минута разницы, не успей мы крикнуть рулевым положить руль
на борт,
было бы столкновение… Правила предписывают в таком тумане идти самым тихим ходом… А я между тем шел самым полным… Как видите, полный состав преступления с известной точки зрения.