Неточные совпадения
Как будто, приветствуя
меня,
они в один голос говорили: а
вот и еще нашего стада скотина пришла!
— Разве так делают дела? — накидывается
он на
меня. — Вы
вот потягиваетесь тут, а
я уж во всех трех министерствах был!
— C'est le mot. On cherche l'art, on se lamente sur son deperissement! Eh bien! je vous demande un peu, si ce n'est pas la personification meme de l'art! «Dites-lui» — parlez-moi de ca! [
Вот именно. Ищут искусства, сетуют на
его упадок! Так
вот я спрашиваю, разве это не само олицетворение искусства? «Скажите
ему» — найдите что-нибудь подобное!]
Я пью у Елисеева вино первый сорт, а
мне кажется, что есть и еще какое-то вино, которое представляет собою уже самый первый сорт, и
мне его не дают;
я смотрю на Шнейдершу, а
мне кажется, что есть еще какая-то обер-Шнейдерша и что
вот если бы эту обер-Шнейдершу посмотреть, так это точно…
Признаюсь, при звуке этого голоса
я струсил.
Вот, думаю, сейчас схватит
он меня в охапку и опять потащит к Елисееву.
— Ну
их! боюсь
я их, что ли! По
мне, хоть сколько хочешь подслушивай! Так
вот, сударь, какие дела у нас делаются!
— Зайти разве? — пригласил Прокоп, — ведь
я с тех пор, как изюмскую-то линию порешили, к Елисееву — ни-ни! Ну
его! А у Доминика,
я вам доложу, кулебяки на гривенник съешь да огня на гривенник же проглотишь — и прав! Только
вот мерзлого сига в кулебяку кладут — это уж скверно!
«
Вот, — мелькнуло у
меня в голове, — скотина! заискивает, принимает и тут же считает долгом дать почувствовать, что ты, в
его глазах, не больше как — все!»
Вот это-то, собственно, и называется у нас «сближением».
— Ах! этот суд!
вот он где у
меня сидит! Этот суд!!
Вот Прокоп — так тот мигом поправился. Очевидно, на
него даже реформы не действуют. Голова у
него трещала всего один день, а на другой день
он уже прибежал ко
мне как ни в чем не бывало и навалил на стол целую кипу проектов.
— Как не читать! надо читать! зачем же ты приехал сюда! Ведь если ты хочешь знать, в чем последняя суть состоит, так где же ты об этом узнаешь, как не тут!
Вот, например, прожект о децентрализации — уж так
он мне понравился! так понравился! И слов-то, кажется, не приберешь, как хорошо!
— А уж ежели, — продолжал между тем Прокоп, — ты от этих прожектов запьешь, так, значит, линия такая тебе вышла.
Оно, по правде сказать, трудно и не запить. Все бить да сечь, да стрелять… коли у кого чувствительное сердце — ну просто невозможно не запить! Ну, а ежели кто закалился —
вот как
я, например, — так ничего. Большую даже пользу нахожу. Светлые мысли есть ей-богу!
Вот что совсем уж нехорошо — это Прокоп, который самым наглым образом врывается в жизнь и отравляет лучшие, блаженнейшие минуты ее. Каждый день, утром и вечером,
он влетает ко
мне и начинает приставать и даже ругаться.
— Однако и помучился-таки
я над
ним! Странно это: мы, русские, кажется, на все способны, а
вот проекты писать — смерть!
Вот, думалось
мне, ни образования, ни привычки мыслить, ни даже уменья обращаться с человеческою речью — ничего у этого человека нет, а между тем какую ужасную, ехидную мерзость
он соорудил!
Вот и говорят
они своей коханой-с:
я, говорит, душенька, к старикам съезжу, а ты, говорит, после приедешь, как
я подготовлю
их.
Сколько раз
они умоляли
меня (разумеется, каждая с глазу на глаз и по секрету от другой) дозволить
им"походить"за
мной, а ежели не
им, то
вот хоть Фофочке или Лелечке.
— И что вы грызетесь! — говорил
я им иногда под добрую руку, — каждой из вас по двугривенному дать — за глаза довольно, а вы
вот думаете миллион после
меня найти и добром поделить не хотите: все как бы одной захапать!
— А
я так слышала: еще где до свету, добрые люди от заутрени возвращаются, а
они уж в трактир пьянствовать бегут!
Вот и допьянствовался, голубчик!
— Да пойми ты, ради Христа! разве могу
я его заставить? такие ли теперь порядки у нас?
Вот кабы лет пятнадцать долой — ну, тогда точно! Разве жалко
мне Аннушки-то?
— И кто же бы на моем месте не сделал этого! — бормотал
он, — кто бы свое упустил! Хоть бы эта самая Машка или Дашка — ну, разве
они не воспользовались бы? А ведь
они, по настоящему-то, даже и сказать не могут, зачем
им деньги нужны!
Вот мне, например… ну,
я… что бы, например… ну, пятьдесят бы стипендий пожертвовал… Театр там"Буфф", что ли… тьфу! А
им на что? Так, жадность одна!
— А то не посадит! Посадит, коли прикажу! Барин! велик твой барин!
Он барин, а
я против
него слово имею —
вот что!
Не лежит сердце к этому вопросу — да и полно!"Ну, там как-нибудь", или:"Будем надеяться, что дальнейшие успехи цивилизации" —
вот фразы, которые обыкновенно произносят уста мои в подобных случаях, и хотя
я очень хорошо понимаю, что фразы эти ничего не разъясняют, но, может быть, именно потому-то и говорю
их, что действительное разъяснение этого предмета только завело бы
меня в безвыходный лабиринт.
—
Я это дело так понимаю, — продолжал
он, —
вот как!
Я сам, брат, два года взводом командовал —
меня порывами-то не удивишь! Бывало, подойдешь к солдатику: ты что, такой-сякой, рот-то разинул!.. Это сыну-то моему! А! хорош сюрприз!
— А
я доносы буду разбирать, коли тысячи две в год дадут! Стало быть, черт-то и не так страшен, как
его малюют!
Вот ты сюда прибежал — чуть посуду сгоряча не перебил, а посмотрел да поглядел — ан даже выгоду для себя заприметил!
Вот люди, мнится
мне, которые не зарыли своих талантов в землю, но, имея за душой грош, сумели, с помощью одних быстрых оборотцев, преобразить
его в двугривенный!
И
вот теперь, когда
я ближе ознакомился с"Уставом Вольного Союза Пенкоснимателей"и сопоставил начертанные в
нем правила с современною литературною и журнальною действительностью,
я не мог воздержаться, чтобы не воскликнуть: да это Никодим! это
он, под разными — псевдонимами полемизирующий сам с собою!
— Ты не знаешь, как
они меня истязают! Что
они меня про себя писать и печатать заставляют! Ну,
вот хоть бы самая статья"О необходимости содержания козла при конюшнях" — ну, что в ней публицистического! А ведь
я должен был объявить, что автор ее, все тот же Нескладин, один из самых замечательных публицистов нашего времени! Попался
я, брат, —
вот что!
—
Вот она, — сказал
он, возвращаясь ко
мне с листочком почтовой бумаги, — и называется"История маленького погибшего дитяти". Одну минуту внимания и ты узнаешь исповедь моей души.
— Еще бы!
Я тогда юнкером в Белобородовском полку состоял; но так как покойный всегда особенно
меня жаловал, то
я у
него почти за адъютанта служил. Только
вот стоим мы, как сейчас помню, в Яжелбицах…
— Нет, ты
мне ответь: в рот, что ли,
им смотреть! А
я тебе
вот что говорю: надоела
мне эта немчура белоглазая!
Я, брат, патриот —
вот что!
—
Вот, говорят, от губернаторов все отошло: посмотрели бы на нас — у нас-то что осталось! Право, позавидуешь иногда чиновникам. Был
я намеднись в департаменте — грешный человек, все еще поглядываю, не сорвется ли где-нибудь дорожка, — только сидит
их там, как мух в стакане.
Вот сидит
он за столом, папироску покурит, ногами поболтает, потом возьмет перо, обмакнет, и чего-то поваракает; потом опять за папироску возьмется, и опять поваракает — ан времени-то, гляди, сколько ушло!
— Все прежде бывало, вашество! — ораторствовал
он, — и говядина была, и повара были, и погреба с винами у каждого были, кто мало-мальски не свиньей жил! Прежде, бывало, ростбиф-то
вот какой подадут (Прокоп расставил руки во всю ширину), а нынче, ежели повар тебе беф-брезе изготовит — и то спасибо скажи! Батюшка-покойник без стерляжьей-то ухи за стол не саживался, а
мне и с окуньком подадут — нахвалиться не могу!
— Послушай, душа моя, — сказал
я, — завтра
я позову
вот этого самого извозчика и велю
ему все ругательства, которые мы слышали, при тебе повторить. А ты отдай
ему те сто рублей, которые ты взял у
меня, чтоб заплатить за ужин.
Я уступаю заранее, что аттестация эта будет формулирована словами:"похвально"и"благоприятно", но приятен ли будет самый факт возможности аттестации? —
вот в чем вопрос, и вопрос настолько важный, что над
ним стоит очень и очень крепко призадуматься.
—
Я…
вот с
ним… — лениво пробормотал
он, как бы не отдавая даже себе отчета, от кого или от чего
он является делегатом.
— Ну да, делегат от Балашовского уезда… что ж дальше! А вы, небось, думали, что
я испугаюсь!
Я, батюшка, ничего не испугаюсь!
Мне, батюшка, черт с
ними —
вот что!
В-третьих,
он изъявил опасение, что за
ним следят; что клевета и зависть преследуют
его даже в снегах России; что
вот этот самый Фарр, который так искусно притворяется англичанином, есть не что иное, как агент Тьера, которому нарочно поручено гласно возбуждать вопросы о шпионах, а между тем под рукой требовать выдачи
его, Левассера. В заключение
он просил
меня посмотреть по сторонам и удостовериться, нет ли поблизости полицейского.
К сожалению,
я должен был умолкнуть перед замечанием Левассера, потому что, говоря по совести, и сам в точности не знал, есть ли у Прокопа какая-нибудь душа. Черт
его знает! может быть, у
него только фуражка с красным околышем —
вот и душа!
Вот он (указывает на
меня) сочинил карту питейных домов — чего еще больше!
—
Я чему радуюсь?
Я? чему
я радуюсь?"Затишье"! Астахов! Маша!"Человек
он был" — а теперь что! Что
я такое, спрашиваю
я вас! Утонула! Черта с два… вышла замуж за Чертопханова! За Чертопханова — понимаете!"Башмаков еще не износила"… Зачем жить! Зачем
мне жить, спрашиваю
я вас! Сибирь… каторга… по холодку!
Вот тут! — закончил
он, ударяя себя в грудь, — тут!
Вот они (Прокоп указал на Веретьева и на
меня) — никогда ничего об
них не скажу!
— Позвольте, однако ж-с! — сказал
он, — если
я не имею права говорить глупости, так и вы-с… Помните ли, как вы однажды изволили говорить:
вот как бы вместо Москвы да нет: Амченск столицею сделать…
Я окончательно смутился."
Вот оно! — мелькнуло у
меня в голове, —
оно самое!"
— Вы не говорили? вы?! — кричал
он, — вы лжец, позвольте вам сказать! Когда
я вам сказал, что моя жена петролейщица, — что вы ответили
мне? Вы ответили:
вот к нам бы этаких штучек пяток — побольше! Когда
я изложил перед вами мои планы — что вы сказали
мне? Вы сказали: все эти планы хороши за границей, а для нас, русских, совершенно достаточно, если мы добьемся обязательного оспопрививания!
Вот что вы ответили
мне!
— Позвольте
мне вот с
ним! — попросил Прокоп, указывая на
меня.
"Напишу статью, — думал
я, — Менандр тиснет, а при нынешней свободе книгопечатания, чего доброго, она даже и пройдет. Тогда сейчас оттиск в карман — и в суд. Вы
меня обвиняете в пропаганде оспопрививания —
вот мои убеждения по этому предмету!
они напечатаны!
я не скрываю
их!"
—
Вот так штука! — кричал
он мне издали, —
вот это — штука!
Но
вот наконец все уложено;
я вздыхаю свободнее, зажмуриваясь бегу к постели и ложусь спать, с сладкою надеждой, что завтра, в эту пору, Петербург, с
его шумом и наваждениями, останется далеко позади
меня…
Быть может, думаете вы, в
нем колышется мысль:
вот пойду поклонюсь этому человеку в ноги, и
он даст
мне рубль серебра!