Неточные совпадения
Бубновин открывает один глаз, как будто хочет сказать: насилу хоть что-нибудь путное молвили! Но предложению не дается дальнейшего развития, потому
что оно, как и все другие восклицания, вроде:
вот бы! тогда бы! явилось точно так же случайно, как те мухи, которые неизвестно откуда берутся, прилетают и потом опять неизвестно куда исчезают.
Вот этот барин,
что про Шнейдершу-то давеча молвил, — вы видели, как
он па
него посмотрел!
Я пью у Елисеева вино первый сорт, а мне кажется,
что есть и еще какое-то вино, которое представляет собою уже самый первый сорт, и мне
его не дают; я смотрю на Шнейдершу, а мне кажется,
что есть еще какая-то обер-Шнейдерша и
что вот если бы эту обер-Шнейдершу посмотреть, так это точно…
— Ну
их! боюсь я
их,
что ли! По мне, хоть сколько хочешь подслушивай! Так
вот, сударь, какие дела у нас делаются!
«
Вот, — мелькнуло у меня в голове, — скотина! заискивает, принимает и тут же считает долгом дать почувствовать,
что ты, в
его глазах, не больше как — все!»
Вот это-то, собственно, и называется у нас «сближением».
Но всего замечательнее то,
что и вступление, и самый проект умещаются на одном листе, написанном очень разгонистою рукой! Как мало нужно, чтоб заставить воссиять лицо добродетели! В особенности же кратки заключения, к которым приходит автор.
Вот они...
Вот Прокоп — так тот мигом поправился. Очевидно, на
него даже реформы не действуют. Голова у
него трещала всего один день, а на другой день
он уже прибежал ко мне как ни в
чем не бывало и навалил на стол целую кипу проектов.
— Как не читать! надо читать! зачем же ты приехал сюда! Ведь если ты хочешь знать, в
чем последняя суть состоит, так где же ты об этом узнаешь, как не тут!
Вот, например, прожект о децентрализации — уж так
он мне понравился! так понравился! И слов-то, кажется, не приберешь, как хорошо!
Вот, кажется, и хохочет человек над децентрализацией с точки зрения беспрепятственного и повсеместного битья по зубам, а загляните-ка
ему в нутро — ан окажется,
что ведь
он и впрямь ничего, кроме этой беспрепятственности, не вожделеет!
И проходят таким образом часы за часами спокойно, безмятежно, даже почти весело! Все бы ходил да мечтал, а о
чем бы мечтал — и сам не знаешь!
Вот, кажется, сейчас чему-то блаженно улыбался, по поводу чего-то шевелил губами, а через мгновенье — смотришь, забыл! Да и кто знает? может быть,
оно и хорошо,
что забыл…
Вот что совсем уж нехорошо — это Прокоп, который самым наглым образом врывается в жизнь и отравляет лучшие, блаженнейшие минуты ее. Каждый день, утром и вечером,
он влетает ко мне и начинает приставать и даже ругаться.
Рассуждая таким образом, отставные корнеты даже выходят из себя при мысли,
что кто-нибудь может не понять
их. В
их глазах все так просто, так ясно. Новая форма жизни — фасон; затем следует естественное заключение: та же случайность, которая вызвала новый фасон, может и прекратить
его действие.
Вот тут-то именно и является как нельзя кстати на помощь, слово „вычеркнуть“, которое в немногих буквах,
его составляющих, резюмирует все
их жизненные воззрения.
Что такое реформа? Реформа есть такое действие, которое человеческим страстям сообщает новый полет. А коль скоро страсти получили полет, то
они летят — это ясно. Не успев оставить гавань одной реформы,
они уже видят открывающуюся вдали гавань другой реформы и стремятся к ней.
Вот здесь-то именно, то есть на этом-то пути стремления от одной реформы к другой, и следует, по мысли кн. Мещерского, употреблять тот знак препинания, о котором идет речь. Возможно ли это?
—
Вот этого видите, вон того, черноволосого,
что перед обедом так усердно богу молился, —
он у своего собственного сына материнское имение оттягал! — скажет сосед с правой руки.
—
Вот этого видите, вон того,
что салфеткой брюхо себе застелил, —
он родной тетке конфект из Москвы привез, а она, поевши
их, через два часа богу душу отдала! — шепчет сосед с левой руки.
— А вон того видите — вон,
что рот-то разинул, —
он, батюшка, перед самою эмансипацией всем мужикам вольные дал, да всех
их к купцу на фабрику и закабалил. Сколько деньжищ от купца получил, да мужицкие дома продал, да скотину, а земля-то вся при
нем осталась…
Вот ты и смотри,
что он рот разевает, а
он операцию-то эту в лучшем виде устроил! — снова нашептывает сосед с правой руки.
Вот только, женившись, и спохватились
они,
что дурно это сделали.
То был номерной Гаврило. Очевидно,
он наблюдал в какую-нибудь щель и имел настолько верное понятие насчет ценности Прокоповых слез,
что, когда Прокоп, всхлипывая и указывая на мое бездыханное тело, сказал:"
Вот, брат Гаврилушко (прежде
он никогда не называл
его иначе, как Гаврюшкой), единственный друг был на земле — и тот помер!" — то Гаврило до такой степени иронически взглянул на
него,
что Прокоп сразу все понял.
— И
что вы грызетесь! — говорил я
им иногда под добрую руку, — каждой из вас по двугривенному дать — за глаза довольно, а вы
вот думаете миллион после меня найти и добром поделить не хотите: все как бы одной захапать!
А
вот чем: в одно прекрасное утро, убедясь,
что украденный капитал принес ей только терзания, Маша с отчаянья бросила бы
его в отхожее место…
Очевидно было,
что устранение моих денег из первоначального
их помещения не прошло
ему даром и
что в
его жизнь проникло новое начало, дотоле совершенно ей чуждое. Это начало — всегдашнее, никогда не оставляющее, человека, совершившего рискованное предприятие по присвоению чужой собственности, опасение,
что вот-вот сейчас все кончится, соединенное с чувством унизительнейшей зависимости
вот от этого самого Гаврюшки, который в эту минуту в такой нахальной позе стоял перед
ним.
И действительно, стоило лишь взглянуть на Гаврюшку, чтоб понять всю горечь Прокопова существования. Правда, Гаврюшка еще не сидел, а стоял перед Прокопом, но по отставленной вперед ноге, по развязно заложенным между петлями сюртука пальцам руки, по осовелым глазам, которыми
он с наглейшею самоуверенностью озирался кругом, можно было догадываться,
что вот-вот
он сейчас возьмет да и сядет.
— И кто же бы на моем месте не сделал этого! — бормотал
он, — кто бы свое упустил! Хоть бы эта самая Машка или Дашка — ну, разве
они не воспользовались бы? А ведь
они, по настоящему-то, даже и сказать не могут, зачем
им деньги нужны!
Вот мне, например… ну, я…
что бы, например… ну, пятьдесят бы стипендий пожертвовал… Театр там"Буфф",
что ли… тьфу! А
им на
что? Так, жадность одна!
— А то не посадит! Посадит, коли прикажу! Барин! велик твой барин!
Он барин, а я против
него слово имею —
вот что!
И
вот, в тот самый вечер, камердинер Семен, получивши от Прокопа затрещину за то,
что, снимая с
него на ночь сапоги, нечаянно тронул баринову мозоль, не только не стерпел, по обыкновению, нанесенного
ему оскорбления, но прямо так-таки и выпалил Прокопу в лицо...
А сестрица Марья Ивановна уж успела тем временем кой-что пронюхать, и
вот, в одно прекрасное утро, Прокопу докладывают,
что из города приехал к
нему в усадьбу адвокат.
Адвокат — молодой человек самой изящной наружности.
Он одет в щегольскую коротенькую визитку; волосы аккуратно расчесаны a la Jesus; [как у Христа.] лицо чистое, белое, слегка лоснящееся; от каждой части тела пахнет особыми, той части присвоенными, духами. Улыбка очаровательная; жест мягкий, изысканный; произношение такое,
что вот так и слышится: а хочешь, сейчас по-французски заговорю! Прокоп в первую минуту думает,
что это жених, приехавший свататься к старшей
его дочери.
— Фофан ты —
вот что! Везде-то у вас порыв чувств, все-то вы свысока невежничаете, а коли поближе на вас посмотреть — именно только глупость одна! Ну, где же это видано, чтобы человек тосковал о том,
что с
него денег не берут или в солдаты
его не отдают!
Не лежит сердце к этому вопросу — да и полно!"Ну, там как-нибудь", или:"Будем надеяться,
что дальнейшие успехи цивилизации" —
вот фразы, которые обыкновенно произносят уста мои в подобных случаях, и хотя я очень хорошо понимаю,
что фразы эти ничего не разъясняют, но, может быть, именно потому-то и говорю
их,
что действительное разъяснение этого предмета только завело бы меня в безвыходный лабиринт.
— Я это дело так понимаю, — продолжал
он, —
вот как! Я сам, брат, два года взводом командовал — меня порывами-то не удивишь! Бывало, подойдешь к солдатику: ты
что, такой-сякой, рот-то разинул!.. Это сыну-то моему! А! хорош сюрприз!
—
Вот разве
что, — наконец произнес
он, — может, новых местов по этому случаю много откроется.
Вот это — так! против этого — не спорю!
Но сторонники мысли о подкопах и задних мыслях идут еще далее и утверждают,
что тут дело идет не об одних окольных путях, но и о сближениях. Отказ от привилегий, говорят
они, знаменует величие души, а величие души, в свою очередь, способствует забвению старых распрей и счетов и приводит к сближениям. И
вот, дескать, когда мы сблизимся… Но, к сожалению, и это не более, как окольный путь, и притом до того уже окольный,
что можно ходить по
нем до скончания веков, все только ходить, а никак не приходить.
— Только
вот голова болит! — продолжал
он, — постоянно болит! Корреспонденции эти,
что ли… а впрочем, какой это бодрый, крепкий народ корреспонденты!
— Только, брат, расплываться не надо —
вот что! — прибавил
он с некоторою таинственностью, — не надо лезть в задор! Тише! Тише!
Новое слово" —
вот все,
что от нас требуется в настоящий момент,
Чем скорее
оно будет сказано, тем лучше!"
Вот почему благоразумные люди не вызывают бурь, а опасаются
их:
они знают,
что стоит подуть жестокому аквилону — и
их уж нет!
— Ты не знаешь, как
они меня истязают!
Что они меня про себя писать и печатать заставляют! Ну,
вот хоть бы самая статья"О необходимости содержания козла при конюшнях" — ну,
что в ней публицистического! А ведь я должен был объявить,
что автор ее, все тот же Нескладин, один из самых замечательных публицистов нашего времени! Попался я, брат, —
вот что!
—
Вот почему
оно и кажется вам легкомысленным. Вы не знаете восторгов, которые охватывают все существо человека, когда
он вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, открывает,
что Чурилка — совсем не Чурилка.
— А
вот еще сомневаются в существовании души! Ну, мог ли бы случиться такой факт, если б души не было? Но
что за причина,
что он покусился на самоубийство?
— Ну, между нами-то, пожалуй, сейчас
его и нет! Это, брат, враки! А
вот,
что вы в Николая Чудотворца не верите — это верно!
— Нет, ты мне ответь: в рот,
что ли,
им смотреть! А я тебе
вот что говорю: надоела мне эта немчура белоглазая! Я, брат, патриот —
вот что!
— Да, и от
чего стал задумываться… от"Петербургских ведомостей"! С реформами там нынче все поздравляют, ну
вот он читал-читал, да и вообрази себе,
что идет
он по длинномудлинному коридору, а там, по обеим сторонам, все пеленки… то бишь все реформы развешены! Эхма! чья-то теперь очередь с ума сходить!
—
Вот, говорят, от губернаторов все отошло: посмотрели бы на нас — у нас-то
что осталось! Право, позавидуешь иногда чиновникам. Был я намеднись в департаменте — грешный человек, все еще поглядываю, не сорвется ли где-нибудь дорожка, — только сидит
их там, как мух в стакане.
Вот сидит
он за столом, папироску покурит, ногами поболтает, потом возьмет перо, обмакнет, и чего-то поваракает; потом опять за папироску возьмется, и опять поваракает — ан времени-то, гляди, сколько ушло!
— Даже климат, — говорил
он, — и тот против прежнего хуже стал! Помещиков обидели — ну,
они, натурально, все леса и повырубили! Дождей-то и нет. Месяц нет дождя, другой нет дождя — хоть ты тресни! А не то такой вдруг зарядит,
что два месяца зги не видать!
Вот тебе и эмансипация!
Я уступаю заранее,
что аттестация эта будет формулирована словами:"похвально"и"благоприятно", но приятен ли будет самый факт возможности аттестации? —
вот в
чем вопрос, и вопрос настолько важный,
что над
ним стоит очень и очень крепко призадуматься.
— Я…
вот с
ним… — лениво пробормотал
он, как бы не отдавая даже себе отчета, от кого или от
чего он является делегатом.
— Ну да, делегат от Балашовского уезда…
что ж дальше! А вы, небось, думали,
что я испугаюсь! Я, батюшка, ничего не испугаюсь! Мне, батюшка, черт с
ними —
вот что!
В-третьих,
он изъявил опасение,
что за
ним следят;
что клевета и зависть преследуют
его даже в снегах России;
что вот этот самый Фарр, который так искусно притворяется англичанином, есть не
что иное, как агент Тьера, которому нарочно поручено гласно возбуждать вопросы о шпионах, а между тем под рукой требовать выдачи
его, Левассера. В заключение
он просил меня посмотреть по сторонам и удостовериться, нет ли поблизости полицейского.
К сожалению, я должен был умолкнуть перед замечанием Левассера, потому
что, говоря по совести, и сам в точности не знал, есть ли у Прокопа какая-нибудь душа. Черт
его знает! может быть, у
него только фуражка с красным околышем —
вот и душа!
Вот он (указывает на меня) сочинил карту питейных домов —
чего еще больше!